Черные алмазы - Мор Йокаи

Князь Тибальд был наделен от природы чувствительным и вспыльчивым характером.

Но даже если б он оценил поступок внучки с полным беспристрастием, он должен был бы отметить ее неправоту.

Графиня Ангела обязана была ради своей же пользы выполнить требование престарелого князя. Если бы желание деда шло наперекор влечениям ее сердца, ее трудно было бы осудить, но Ангела никого не любит. Тогда отчего же она делает различие между теми, к кому равнодушна?

Князь Тибальд с растревоженной душой отправился на репетицию Эвелины.

То, что смутило его дух, распалило кровь.

На дерзкое «Adieu!» он тоже мог бы ответить достойно.

Когда он явился в дом к Эвелине, камердинер провел именитого и частого гостя в зал, где обычно проходили репетиции самозваной актрисы.

Князь оказался в зале один.

Бледно-розовые шторы на окнах опущены, по углам зала расставлены в кадках экзотические восточные растения. Терпкий аромат живых цветов наполняет зал. Из зелени доносилось воркование горлицы, укрывшейся где-то среди цветущих деревьев, соловей насвистывал то жалобную, то веселую чарующую песнь. Зал казался волшебным островком в чаще леса.

Князь, никого не застав, присел на кушетку и раскрыл альбом, лежавший на столе. Это была коллекция сценических перевоплощений Эвелины. Князь перелистал весь альбом, страницу за страницей, и, в то время как он рассматривал эти обольстительные картины, перед мысленным взором его проходили страницы другого альбома, где хранились рисунки и вышивки Ангелы.

И только дойдя до последней фотографии, князь снова вернулся к действительности. Эта фигура в грубой одежде, как она пленительна, как сладострастна, несмотря на художественную идеализацию!

Соловей заливался, горлицы ворковали, пряный аромат цветущих апельсиновых деревьев одурманивал. Каков же будет облик этой женщины в ее заключительной роли?

И тут ему почудилось, будто откуда-то издали доносится некогда знакомая и давно забытая песня; тихая, чуть слышная мелодия, словно сладостный отзвук прошлого, пробежала по его нервам.

Это была та самая крестьянская песня, которую некогда кормилица пела над колыбелью его внучки. Какая-то простая словацкая народная песня с непонятными словами.

Через минуту песня замолкла.

А вслед за тем раскрылась боковая дверь из гардеробной Эвелины.

Сейчас она появится.

Но как? В каком заманчивом облачении? С волшебным поясом Киприды?

На Эвелине было простое платье из черного крепа в белую клеточку, волосы зачесаны в гладкий пучок, белый узкий вышитый воротничок обрамлял шею.

Она целомудренно, скромно, доверчиво приблизилась к князю Тибальду и протянула ему кошелечек, по белому атласу которого траурным крепом была искусно вышита детская фигурка, опустившаяся на колени у надгробья.

Затем, подняв на него глаза, сверкавшие от неподдельных слез, прерывистым, сдавленным, дрожащим голосом Эвелина промолвила:

— Сударь! Примите это на память в день вашего рождения. Да хранит вас небо долгие годы!

Столь глубокая искренность или притворство, убедительное до правдоподобия, таились в этой сцене, что князь Тибальд, забывшись, вместо «мадам!» воскликнул: «О, дочь моя!»

При этих словах Эвелина с рыданиями припала к груди князя и, роняя из глаз жемчужины истинной боли, воскликнула со страстной мольбой:

— О сударь, только не берите этих слов обратно! В целом свете нет существа более одинокого, чем я!

Князь Тибальд возложил руку на голову рыдающей Эвелины и поцеловал ее в лоб.

— Так будьте же моей дочерью. Взгляните на меня, Эвелина. Улыбнитесь. Вы еще дитя, вы годитесь мне в дочери. А я стану вашим отцом, нет, дедом! Отцы, бывает, не любят своих детей, но деды внуков — всегда. Будьте же моей внучкой. Вы будете развлекать меня милой болтовней, когда я не в духе, читать вслух, когда я не смогу заснуть, станете заботиться о моем здоровье, когда я слягу. Вы будете принимать мои подарки; двери вашего дома всегда будут открыты для меня. Вы выслушаете мои жалобы и вы плачете мне свои. На мои прихоти вы не станете отвечать капризами, а будете стараться угодить мне. И я так же стану относиться к вам. Вы будете хозяйкой всего, что мне принадлежит. Вы будете блистать там, где я пожелаю насладиться вашим блеском. И вы во всем будете мне послушны.

Эвелина вместо ответа молча поцеловала ему руку.

— Вы согласны принять мое предложение? Вы рады этому? — спросил князь.

Ответом ему был счастливый смех. Эвелина вскочила, принялась танцевать, не помня себя от радости, и снова бросилась к князю, покрывая поцелуями его руки!

— О милый, родной мой дедушка!

Князь опустился на кушетку и саркастически расхохотался.

Эвелина, резвившаяся, как дитя, испуганно замерла. Столь пугающим, столь безжалостным диссонансом прозвучал его хохот.

— Это относится не к вам, дорогая. Подойдите сюда и сядьте подле меня, моя прелестная внучка. (Хохот князя был ответом на «Adieu!».) Он нежно погладил волосы Эвелины.

— Сейчас я буду говорить с вами очень серьезно. Слушайте меня внимательно, ибо то, что я скажу, отныне станет для вас законом. В нашей семье повелевает только один, остальные покоряются.

Сколько нежности крылось в этих словах «в нашей семье»!

— Вы немедленно переселитесь в мой дворец на улице Максимилиана и отныне будете принимать только тех, кого я разрешу. Заручиться согласием господина Каульмана будет моей заботой. Отныне у вас отпадет необходимость общаться с господином Каульманом, разве что по делам. Вам жаль лишиться его дружбы?

— Нельзя лишиться того, чем не владеешь.

— Я устрою вам постоянный ангажемент в опере. Вы должны трудом завоевать себе право появляться в свете. Звание актрисы — королевская мантия, перед ней открываются двери салонов. Об успехе вам не следует беспокоиться. У вас блестящий талант. Учитесь, и вы многого сможете достичь. Добивайтесь славы, тогда вы обеспечены, даже если я умру.

— Только бы мне не теряться на сцене!

— Привыкнете. А впоследствии сами убедитесь, что и на сцене каждого ценят во столько, во сколько он сам оценивает себя. Кто разменивается на мелочи, того и другие невысоко ставят. И не принимайте поклонение от всех и каждого. Если вы испытываете к кому-либо дружеские чувства, скажите откровенно, чтобы и я мог предупредить вас, чего следует опасаться.

— Нет, сударь! — горячо воскликнула Эвелина. — Я испытываю привязанность только к вам.

— Нет, Эвелина! К чему в тот миг, когда вы растроганы, давать обеты, которые нарушатся, едва лишь забьется сердце? Вы еще дитя. Никогда не забывайте, что мы — дедушка и внучка. О Каульмане не стоит говорить, это низкий мошенник. С вашей помощью он достиг цели. Он получит то, что хотел. Но взамен он дал вам свое имя и отнять его уже не может. Вы еще испытаете сами, какое бесценное сокровище для женщины имя мужа! С его помощью можно блистать в свете, им можно прикрыть позор. Для дамы, которая получила имя мужа, не существует десяти заповедей. Впрочем, это вам еще объяснят.

— Я не хочу этому учиться, сударь!

— Не обещайте мне больше, чем я прошу у вас. Иначе я буду думать, что вы не выполните и того, о чем я вас действительно попрошу. Я ставлю вам одно условие. Вам никогда не следует принимать у себя одного-единственного человека, запрещается читать его письма, получать от него подарки, поднимать на сцене его букеты, обращать внимание на его аплодисменты. Этот единственный человек вообще не должен существовать для вас, словно он носит шапку-невидимку. Я говорю о князе Вальдемаре.

— Ах, сударь, я ненавижу этого человека! Презираю, ненавижу, страшусь его!

— Мне приятна ваша горячность. Но этот человек богат. И красив. И он без ума от вас. А женщинам, в конечном счете, льстит, если кто-то от них без ума. Вы можете попасть в стесненные обстоятельства. Богатство — великий соблазнитель, а бедность — великая сводница. Придет время, когда меня не станет. А я хочу, чтобы, даже когда я обращусь во прах, вы ничего не принимали от Вальдемара и ни в чем не отвечали ему взаимностью.

— Клянусь вам, сударь, самым святым для меня: памятью моей матери!

— Дайте я поцелую вас в лоб. А сейчас я отправлюсь к Каульману и закончу дело. Спасибо, что вы вспомнили о моем дне рождения. Другие тоже могли бы о нем вспомнить, достаточно лишь раскрыть энциклопедию и отыскать мое имя и жизнеописание. Этот вышитый кошелечек — для меня подлинное сокровище. Я пришел сюда расстроенный, а ухожу с легким сердцем. За это я сумею отблагодарить. Да хранит вас господь, милая Эвелина!

Через несколько дней Эвелина переселилась в апартаменты на улице Максимилиана, где Тибальд Бондавари окружил ее княжеской роскошью.

Свет полагал, что она — возлюбленная князя; князь тешил себя иллюзией, что она его внучка; сама Эвелина считала, что выполняет супружеский долг, делая то, что приказал ей ее законный супруг и повелитель.