Разбитая наковальня - Данила Ромах

напомнить об этом недобрым словом. Весь их союз был громким, но неуклюжим противоречием устоям природы, и каждый член свиты сей факт понимал. Один должен пожрать второго, а третий – доесть то, что останется, если его самого не сцапает четвёртый. Но перед зовом звери стали едва ли не равны. И хоть мало чего поменялось в их душах, ещё принадлежавших дикому миру, что жил по своим строгим законам, пустить кровь на месте сбора никто не решался. Кто-то боялся попортить планы господина, а кое-кто – разозлить его преданную стражницу.

– Зубы! Дурак Зубы! – кричал Гадкий Клюв, раскатисто вытягивая «р». – Скорее, пустая твоя голова, звери ждут!

– А, Зубы. Славно, – очнулся Хвост и решил посоревноваться с Клювом, взяв на вооружение «с», – посоветуйте крысе обойти меня поодаль. Не смогу с собой справиться… Есть охота, да так, что уже не побрезгуешь… – Он снова покосился на кролика.

– Эй, Х-х-хвост! – перебив собственный страх, затрещал Белое Ухо. – А ну, перестань! А то Л-Лапа…

– Разорвёт, если затеешь недоброе, – Лапа сверкнула когтями. – Ты это хотел сказать, маленький?

– Д-да… – замялся Белое Ухо.

Её забавляло присутствие такой милой, безобидной игрушки в их компании зубов, клювов и когтей. Даже Небесные Корни своими рогами и копытами мог дать отпор, а на что способен этот трусливый кролик? Убежать, попискивая? Если да, то вряд ли далеко – иначе звали бы его как-нибудь по-другому. Белая Лапка? Было бы неловко.

– Это просто шутка, кошачья царица, – ответил Хвост. – По-дружески, так сказать, – он лениво приподнял голову, – Корни, поздоровайся с нашим прекрасным другом.

Олень молчал. Он смотрел туда, где скоро уснут солнца. Кажется, он ждал розового заката больше, чем пробуждения своего господина, собираясь с мыслями против звенящего зова. Лапа недовольно фыркнула, уличив Корней в неуместном равнодушии.

– С тобой говорят, башка рогатая, – излишне спокойно сказала стражница.

– Он в‐всё думает о с-своём. – Кролик тронул ухо лапкой. – Ему п-противен глас владыки.

– Вот оно что. А ты слышишь мысли Небесных Корней? – поинтересовался змей.

– Н-нет. Д-далеко стоит. З-знает, что я могу усл-л-лышать.

– Эй, рогатый, – зашипел Хвост, – может, подойдёшь да присядешь? Нечего стоять отдельно.

Но Небесные Корни не ответил. Группа более не обращала внимания на отстранённого молчуна, переключившись на своего грязного коллегу, что устало плюхнулся там, где обычно сидел Вой. Вымотанный крыс выпустил из зубов свёрток и принялся жадно вдыхать вечерний воздух, развалившись на траве.

– Я завидую слепым кротам, когда вижу тебя, Зубы, – обычно поприветствовала Лапа слугу владыки, не обратив внимания на трофей. – Где ты шляешься вечно?

– Молчи, кошка-переросток! – огрызнулся грызун и ударил хвостом по земле возле находки. – Смотрите!

Носом он толкнул уголок свёртка, обнажив его содержимое. Мёртвая иссушенная дочерна плоть, проглядывающие пожелтевшие кости, перевязанные золотой нитью. Трусливый кролик поднял ухо и прислушался: сила, страшная сила ещё теплилась в холодном куске бога, дрожью проникая в землю.

– От-т-тличная работа, З-з-зубы, – похвалил он.

Гадкий Клюв, покинув небо, уселся рядом с находкой Зубов, несколько раз клюнул артефакт. Крыс оскалился:

– Осторожнее, дурак пернатый! Пощади фрагмент повелителя от своего гадкого любопытства, иначе ощипаю тебя. Получится уродливый, но двуногий! – Крыс хихикнул, довольный собственной шуткой.

Птица юмора не оценила. Вороны – существа не только обидчивые, но и мстительные. Гадкий уж намеревался клюнуть крысу в глаз или куда больнее прилетит, но Лапа недовольно рыкнула. Зубы и Клюв впали в оцепенение, Белое Ухо приложился к земле, дрожа.

– Хорош разводить смуту, оболтусы, – сказала она, потягиваясь на ветке. – Каждый постарался, и каждому за старания воздастся. Ухо, – обратилась она к перепуганному кролику, – разбуди старика. Пусть выползает из своей дыры.

– Его не н-надо б-будить, – ответил Белое Ухо.

За собранием, спрятавшись в тенях брошенной берлоги, наблюдал То Кан.

Он был безумен. Старик тоже услышал зов, но разум То Кана оттого лишь надломился, как горшок глиняный от чрезмерного жара. Некогда добрый и честный знахарь, То Кан остался сгорбленной тенью самого себя, прячущегося от людей в лесах да болтающего со зверьём. Косматая его борода цеплялась за корни векового дуба, а прищуренные глаза рыскали в поисках съестного. То Кан редко прислушивался к урчанию пустого желудка – лишь только зов его господина беспокоил безумца. Но хозяин был милостив, и глас смолкал на время, чтобы полоумный слуга не помер с голоду.

То Кан внимательно присмотрелся к новому осколку. Что-то про себя смерил, шепнул сначала на находку Зубов, после – в глубь своего укрытия. Он ответ услышал и закивал быстро, потирая руки.

– Зверь принёс последний кусок! – объявил То Кан. – Мы почти закончили, властитель.

Властитель молчал, не мог ответить свите. Зов – лишь эхо мёртвого бога, что пал от руки бродяги. Именно смерть обоих описана в легенде, обросшей догадками и выдумками. И всё же много веков спустя островной народец старался позабыть о столкновении человека и бога у самого подножия спящего вулкана.

Лапа пристально наблюдала за медленными движениями старика. Она знала его другим, более живым, радостным. Тогда То Кан не понимал звериной мысли, а зверь – мысли человека. Но перед господином всё живое равно всему живому. Насколько силён владыка, раз на коленях перед ним и зверь, и двуногий? Лапе не терпелось узнать это. Она ждала появления своего повелителя с замиранием сердца, но никогда бы не позволила понять своих чувств другим. Для остальной свиты она – остров спокойствия и хладнокровия в этой луже перипетий, сложенных характерами и природой.

– Все ли в сборе? – обратился То Кан к своим диким союзникам.

– Начинай, старик. – Лапа сдерживала трепет.

– Только повелитель может мне приказывать. – Острое лезвие блеснуло в жилистой руке. – Верно, о владыка?

Владыка молчал.

Кинжал То Кана был сделан из особого металла. Легенды, сложившиеся устами вековых мудрецов, говорили, что металл этот родился там, где обитали боги, и появление его в земле привело к исчезновению предыдущих хозяев мира живых – самих драконов. Талантливые кузнецы, годами изучавшие искусство железа, наковальни и огня, прозвали сей металл Драконьей Гибелью, и был металл этот слабым.

Умел когда-то человек ковать из него мечи, но ныне лишь несколько людей на всём свете знали иную силу Драконьей Гибели. Не оружие получалось из божественного металла, а инструмент, отправляющий мысль в осязаемую форму. Слово из Междумирья, пущенное на сухие ветви, обращалось в горячую искру; шёпот, помещённый меж предметами, связывал их невидимыми нитями; к небу крик взывал грозовые тучи. Это свойство люди на большой земле скоро назовут колдунством.

То Кан коснулся коры дуба остриём кинжала. Шёпот, сошедший с сухих губ, задрожал в инструменте знахаря. Рука его дёрнулась и оставила