Новые записки следователя - Лев Романович Шейнин

этим заговорщикам… Уговорили его отравить меня. Вчера стала пить чай – какой-то странный привкус. Уже подсыпал отраву!..

Она бы еще долго донимала меня, если бы, к счастью, в кабинет не вошел следователь по важнейшим делам Булаев, опытный криминалист. Внимательно взглянув на мою посетительницу, Булаев вдруг нахмурился и произнес строго деловым, очень озабоченным тоном:

– Неотложное дело, Лев Романович. Необходимо выехать на место происшествия. Вам придется прервать прием.

Борева, очень недовольная появлением третьего человека (ввиду «особой секретности и государственного значения» приносимых ею сведений она всегда настаивала, чтобы ее выслушали без свидетелей), встала и удалилась, порадовав меня обещанием «непременно продолжить наш разговор».

– Я сразу понял, что вы в осаде, – усмехнулся Булаев, когда она вышла из кабинета. – Шизофрения!

– Да, уже два раза находилась в психиатричке. Но как только выйдет, вновь начинает раскрывать заговоры…

– Да, милая дамочка, – сказал Булаев. – А я к вам с поручением. Сегодня был у меня на допросе некий Мишка Шторм, проходит по делу об ограблении мануфактурной базы. Так вот он к вам просится…

– Мишка Шторм? Что-то знакомое…

– Да, он утверждает, что вы его знаете. Еще по Ленинграду.

– По Ленинграду? Ну как же, припоминаю! Был у меня такой подследственный, был… Участвовал в ограблении пушной базы. Такой молодой, высокий, румяный, кудрявый?

– Ну, положим, не такой уж кудрявый и не такой молодой. Ему сорок два года.

– Так ведь я его видел лет двадцать тому назад. Мне тогда казалось, что он еще человеком станет…

– А вы с ним поговорите, – произнес Булаев. – Дело в том, что на этот раз, выйдя из тюрьмы, он искренне хотел завязать. Три месяца бился – нигде на работу не брали. Пять городов объехал – нигде не прописывали. И так как, по его выражению, он имеет дурную привычку три раза в день есть, то, в конце концов, взялся за старое… Я проверил его показания – все подтвердилось. Когда, наконец, кончится эта карусель?

И Булаев подробно рассказал весьма обычную для тех времен и весьма грустную историю мытарств Мишки Шторма после освобождения его из колонии. Ему отказывали в прописке на том основании, что он нигде не работает. И его нигде не принимали на работу на том основании, что он не прописан… Это относилось не только к столичным городам.

Вырваться из этого замкнутого круга было невозможно. При этом все были правы: начальники отделений милиции строго соблюдали инструкцию, воспрещавшую прописывать людей, нигде не работающих да к тому же имеющих судимости. Начальники отделов кадров подчинялись своей инструкции, воспрещавшей брать на работу людей, не имеющих прописки.

Теперь, оглядываясь назад, на давно минувшие сороковые годы, в середине которых случился тот приемный день, о котором написан этот невыдуманный рассказ, я с горечью думаю о том, скольким людям помешали встать на ноги и вернуться к честной трудовой жизни эти чугунные инструкции, невесть зачем, почему и для чего придуманные!

И еще я думаю о том, какой огромный, хотя никем так и не подсчитанный ущерб нанесли эти инструкции «такому сложному, важному и совсем непростому делу, каким является борьба с уголовной преступностью и предупреждение преступности.

2

Пока Булаев ходил за своим подследственным, мне вспомнились подробности давнего дела Мишки Шторма, в свое время находившегося в моем производстве.

По этому делу проходили несколько человек во главе с неким Феликсом Стасевичем, крупным аферистом, который до революции был карточным шулером, а потом, по его собственному выражению, «приобрел дополнительные квалификации в соответствии с новым общественным строем».

Стасевич, известный в преступной среде под кличкой Король Пик, был всегда изысканно одет, очень следил за своей внешностью, отличался барственными манерами и, будучи сыном портного из Вильны, выдавал себя за польского графа. Он был большим любителем симфонической музыки и однажды на концерте в филармонии познакомился с молоденькой девушкой по имени Люся, которая, как потом выяснилось, работала на оптовой базе пушного аукциона, ежегодно проводившегося в Ленинграде. На этот аукцион всегда приезжали представители многих иностранных меховых фирм, скупавшие драгоценную пушнину. Ленинградский пушной аукцион был широко известен за границей, и на нем заключались миллионные сделки.

Манеры и внешность Стасевича произвели на Люсю самое выгодное впечатление. Кроме того, она тоже увлекалась симфоническими концертами, а Стасевич с таким воодушевлением и знанием дела говорил о музыке, что она была рада этой случайной встрече.

Узнав в разговоре, где именно работает Люся, Стасевич, в свою очередь, подумал, что приобрел весьма полезное знакомство, которое может очень пригодиться: его давно занимал пушной аукцион, но он не знал, как к нему подобраться.

Начался роман. Конечно, Король Пик уверил девушку, что работает инженером на одном из ленинградских заводов. Конечно, он между прочим, но очень кстати поделился с ней «личной драмой» – от него ушла жена, и он «трагически одинок в этом суетном и равнодушном мире». Конечно, Люся вскоре представила его своей матери, и та пришла в восторг от такого «интересного, милого и воспитанного человека».

Конечно, незаметно для Люси Стасевич выпытывал у нее все подробности о пушной базе, количестве и ассортименте поступивших к предстоящему аукциону мехов, порядке их хранения и даже устройстве дверных замков. Он узнал также, что по ночам базу охраняет только один сторож, хромой старик, вооруженный для пущего эффекта старой, заржавленной берданкой.

Все складывалось наилучшим образом, и Стасевич благословлял свое пристрастие к симфонической музыке. Он подобрал двух помощников из числа профессиональных домушников. Требовалась еще грузовая машина с лихим шофером. Но и тут Королю Пик повезло: однажды в баре он познакомился с Мишкой Штормом и узнал, что тот работает шофером на грузовике и что он имеет две судимости за хулиганство. Богатырская фигура Мишки Шторма понравилась Королю Пик. Мишка же по-мальчишески влюбился в Стасевича, казавшегося ему полубогом.

Когда Стасевич наконец перешел к делу и предложил Мишке принять участие в ограблении пушной базы, Мишка заколебался. Он ответил Стасевичу, что никогда не воровал и что «одно дело – похулиганить в пьяном виде, а другое дело – воровать».

– Не думал я, что ты трус, – протянул Стасевич. – Мне казалось, что ты настоящий парень…

– Вовсе я не трус, – возразил Мишка, – а просто противно… И в роду у нас ничего такого никогда не было… Нет, не пойду!..

– Ах вот ты как заговорил! – разозлился Стасевич. – Пить, веселиться за мой счет ты можешь, а на дело пойти не можешь!.. Я уж не говорю, что ты у меня двадцать целковых взаймы брал, паразит…

– Так я ж при получке отдам, – растерялся Мишка. – Я ведь только до получки брал…

– Нужна мне твоя получка, дурень!.. Не хочешь друга выручить, черт с тобой!.. Ну ладно, уговаривать не стану. Без тебя обойдемся. Но одну левую поездку для друга сделать можешь?

– Это другой вопрос, – обрадовался Мишка. – Когда?

– Завтра ночью. Часа на два. Подъезжай вот по этому адресу. И меня жди.

И Стасевич написал Мишке адрес.

В назначенное время Мишка подал машину по указанному ему адресу. Поблизости, за углом, находилась пушная база, о чем Мишка, конечно, не знал. А на базе уже орудовали Стасевич и его сообщники. Они связали сторожа, взломали двери базы и вынесли оттуда мешки, набитые драгоценной пушниной. Будучи осведомлен о порядке хранения мехов на базе, Стасевич не притронулся к каракулевым и беличьим шкуркам. Он сразу взялся за тот отсек, где хранились норки и соболя.

Потом Стасевич и его сообщники вынесли мешки с пушниной и погрузили их на машину. Мишке приказали ехать в Парголово, что он и сделал. Он уже понимал, что влип в темное дело, и теперь мчался на предельной скорости, чтобы поскорее избавиться от Стасевича и его компании. Когда в Парголове подъехали к дому, указанному Стасевичем, тот подошел к Мишке:

– Ну благодарствуй, – сказал он. – Вот тебе триста целковых за рейс. Я человек щедрый. Но помни, Мишенька, если хоть одним словом проговоришься, хана тебе будет!..

Мишка дрожал как в лихорадке, но от денег отказался.

– Не надо мне твоих денег, – произнес он. – Я не ради денег, а ради товарищества… И то, знал бы зачем – не поехал…

– А что ты