Морской путь в Индию - Генри Харт

Улицы Каликута, узкие и нередко извилистые, меняли свое направление в зависимости от протоков и каналов. С высоких кокосовых пальм и лоз черного перца, росших повсюду, прыгали обезьяны, по крышам и ветвям деревьев, оглашая воздух хриплыми криками, величественно разгуливали длиннохвостые попугаи. Павлины и голуби, не обращая ни на кого внимания, невозмутимо искали пищу в пыли дорог. Ночью лисицы и другие мелкие животные делали набеги на сады, поедая плоды и овощи. Хотя все эти грабители причиняли большой урон, религиозные верования страны запрещали убивать их, жители не истребляли даже наиболее ядовитых змей, от укусов которых гибло много людей (как гибнет и теперь).

Внизу, у самого моря, набитые ящиками, тюками и мешками стояли большие склады, специально приспособленные для того, чтобы в них не проникала сырость. Здесь было все — китайский щелк, тонкая хлопчатобумажная ткань местного производства, знаменитая по всему Востоку и в Европе[291], гвоздика, мускатные орехи, их сушеная шелуха, камфора из Индии, корица с Цейлона, перец с Малабарского побережья, с Зондских островов и Борнео, лекарственные растения, слоновая кость из внутренних областей Индии и Африки, связки кассии, мешки кардамона, кучи копры[292], веревки из кокосового волокна, груды сандалового, красного и желтого дерева. Эти товары продавались здесь же или грузились на суда, отправлявшиеся на запад, на север и на юг, к арабам, неграм, египтянам, персам и франкам.

Базары находились в центре города, лавки от палящего солнца были защищены навесами. На базарах и на узких улицах с рассвета до темноты, когда было чуть-чуть попрохладнее, толпились люди Индусы, наиры[293], арабы, персы, сирийцы, турки, высокие стройные самодийские негры в белых одеждах, с жирными волосами, заплетенными в тонкие косички, китайцы, люди из Аннама и Кохинхины, малайцы из Малакки и дальних областей Индии, хаджи из Мекки в развевающихся одеждах и в зеленых тюрбанах, дикари-горцы, высокомерные брамины с тройными шнурками[294], местные христиане и евреи с побережья, негры, рабы и свободные, иной раз какой-нибудь смуглый итальянец[295] — все они встречались на базарах и улицах Каликута.

Хотя в городе слышны были разговоры на двух десятках языков, на сотне диалектов — все же в нем всегда царил мир и порядок.

Лотки и корзины торговцев ломились от товаров Каликут был богат, а жители его расточительны. На фруктовом рынке грудами лежали горные сливы и красные бринды (bnndas), желтые карамболы (carambola) величиной с куриное яйцо, зеленые и большие, как орехи, карандели (carandels), огурцы, громоздились битком набитые мешки с рисом, орехами, корзины с семенами кардамона, в которые были подмешаны стручки бетеля, соблазнительная сердцевина пальмы, идущая для прохладительных салатов, корица в палочках и в порошке и тёмнокрасные мангостаны, наиболее сладкие из всех плодов.[296] На лотках высились пирамиды лимонов, апельсинов и манго[297], кучи бананов всех размеров и цветов. Бруски пальмового сахара были аккуратно разложены на прилавках рядом с кучками коричневого и белого тростникового сахара и длинными связками сладкого тростника. Для любителей крепких напитков стоял в больших кувшинах арак — водка, полученная из перебродившего пальмового сока. Здесь были плоды хлебного дерева, душистые розовые яблоки, пальцеобразные стручки тамаринда, сваренные в сахаре или соли. Там можно было купить имбирь — зеленый, в виде варенья или глазированный, кокосовые орехи — и молодые, полные молока, и спелые, с мясистой сердцевиной, которую растирали теркой или резали на ломтики.

Неподалеку от фруктового рынка были расположены лавки рыботорговцев, до верха заваленные сегодняшним уловом — рыбу привозили ежедневно за несколько миль. Рядом с ними стояли лавки продавцов лекарств и снадобий. Здесь вниманию покупателя предлагали нежные плоды, похожие на оливки — из них выжимали масло для мазей. Тут же была и кутра («собачья отрава»)[298], употреблявшаяся для лечения дизентерии, и алоэ из Сокотры. В маленьких пакетиках продавали высоко ценившееся лекарственное средство — толченый рог носорога. Сушеная и зеленая галанга (galanga)[299], также имевшаяся на рынке, успокаивала нервы, а замечательным средством от головной боли считались припарки из толченой гвоздики. Длинные и тонкие ломтики ревеня, привезенного из Китая, тоже были к услугам больных, была здесь и аса-фетида[300], популярное лекарство и любимая многими приправа. Тут же лежали вечно пополняемые кучи ходовых товаров — орехов арековой пальмы и листьев бетеля вместе с известью от парежженных устричных раковин, — эту смесь из орехов и извести, завернутую в листья бетеля, жуют по всей Южной Азии.[301] Аптекари предлагали также высушенные на солнце анилиновые листья, приготовленные для красильных кубов.[302]Был там и нард, валерианов корень, привозимый из Непала, лежащего у подножья далеких Гималаев, и ароматическое куренье — душистый корень путчок из легендарной Кашмирской долины, миробалан, мирра и гуммиарабик.[303] На прилавках стояли лотки желтой куркумы она шла на приправу к острому блюду керри и придавала ему нужную окраску.[304] Там можно было найти и сандал, который толкли на камнях и смешивали с маслом, а потом втирали в кожу, эта смесь придавала атласность и благоухание молодым гибким телам, ибо жители душного Каликута любили, чтобы их кожа и все, что их окружает, благоухало. Уличные разносчики предлагали большие охапки чампака и розы, лепестки которых толстым слоем устилали полы домов. Араб Абд-ар-Реззак[305]., современник описываемых событий, писал: «Эти люди не могут жить без роз, и они считают их столь же необходимыми, как и пищу»[306].

Большой популярностью пользовался цветок, обладавший стойким, не улетучивающимся запахом — хурсингар[307] — «цветок печали». Каликутские старики готовы были без устали рассказывать, почему хурсингар цветет только в темноте. Много-много лет назад, говорили они, жил на свете властитель, дочь которого была красивей всех девушек в округе — она обладала настолько чарующей красотой, что к ней сватались люди со всех концов Индии. Но она не обращала внимания ни на кого из земных ее поклонников и отдала свое сердце гордому далекому богу солнца. В конце концов он соизволил выслушать ее немолчные далекие мольбы и взглянул ей в лицо. Она была прекрасна и телом и душой, и ее ослепительная красота привлекла его с непреодолимой силой. В ту ночь он спустился с неба, возлежал с ней, и она, в своей великой любви, радостно отдала ему то, что девушка может отдать только однажды. На заре он удалился, презрев свою легкую победу, и больше не возвращался к ней. Покинутая, потерявшая рассудок девушка, измученная стыдом и отчаянием, покончила с собой. Ее холодное тело несравненной красоты положили на погребальный костер, охвативший ее жадным пламенем. Мгновение — и от чудесной девы осталась только горсточка белого пепла. Затем, когда иссушенная зноем, жаждущая земля впитала в себя первые сладостные капли дождя, из этого пепла выросло прекрасное дерево, покрытое большими цветами нежной окраски — белой и желтой; и благоухание этих цветов ветер разносит далеко-далеко. Но цветы раскрываются только в час сумерек, когда ненавистный бог погружается в море, и поспешно сжимают свои лепестки с первым утрецним лучом.