Сквозь столетие (книга 1) - Антон Хижняк

— Мой милый! Ты хочешь везде поспеть.

— Да. Везде. И у нас поднимаются рабочие. Только знаешь что? В Юзовке нам мешают меньшевики. Если бы не эти… — И не договорил.

— Так скажите этим меньшевикам, чтобы они помогали вам.

— Да, скажешь им… Они делают все наоборот, обманывают рабочих. Не хотят помогать горловским товарищам.

— А что в Горловке?

— В Горловке рабочие объявили всеобщую забастовку, уже несколько дней добиваются от директора завода отмены приказа о снижении заработной платы.

— И что?

— В Юзовский Совет рабочих депутатов пролезли меньшевики и мутят воду, заявляя, что нам не следует вмешиваться в дела горловских рабочих. Как это не вмешиваться? А если людям нужна помощь! Большевистский комитет посылает меня в Горловку разведать, чем можно помочь рабочим, — они просят у нас поддержки. Через несколько часов я буду в Ясино-ватой, а оттуда утром поеду в Горловку.

— Зачем ты туда едешь? Это ведь опасно. Не надо туда ехать! — умоляла Соня. — А если вдруг на тебя нападут и убьют…

— Убьют! А это на что? — Он расстегнул пиджак и вытащил из-за пояса револьвер.

— Спрячь! Спрячь! — замахала руками Соня. — А то кто-нибудь увидит и набросится на тебя, чтобы эту штуку…

— Не волнуйся, никто не нападет… — Он обнял Соню и горячо поцеловал, не дав ей договорить.

Через два часа Пархом и его друзья приехали на станцию Ясиноватая. А в Горловку прибыли не на рассвете, а раньше, ночью, потому что в Ясиноватой узнали страшную новость — полиция и солдаты расстреляли рабочую демонстрацию, есть убитые и раненые. Земляк, запорожанин Тимофей Колесник, слесарь ясиноватовской мастерской, увидев Пархома на перроне, окликнул его:

— Иди сюда! — Протянул переписанную от руки телеграмму: — Читай! — И торопливо прочитал сам: — «У нас нет оружия, требуем немедленно помочь со всех сторон».

— У кого нет оружия?

— «У кого, у кого»! У горловских товарищей. Вон там собирают дружину. Едем в Горловку. У тебя есть оружие?

— Есть! — Пархом показал из-под полы пиджака револьвер.

— Хм! Смит-вессон! Да это же хлопушка. Воробьев пугать.

— Она и тебя с ног собьет.

— Если так, тогда побежали. Вон там наши вагоны.

Тимоша представил Пархома старшему дружины и как земляка, и как юзовского большевика.

— Знаю, знаю! — подкручивая прокуренные седые усы, сказал пожилой дружинник. — Здравствуй, Пархом. А что ваши меньшевички?

— Медлят, Гавриил Афанасьевич! Они против вооруженной борьбы с царизмом.

— Медлят… Это их тактика. Большевикам еще придется с ними побороться.

— Гавриил Афанасьевич! Можно присоединиться к вашей дружине? Со мной еще несколько человек. У меня есть и оружие.

Покачав головой, Гавриил Афанасьевич произнес:

— Оружие! Аника-воин! Будем считать, что это оружие, потому что у нас еще хуже. На сто человек десять винтовок, а у двадцати вот такие, как у тебя, и охотничьи ружья. Остальные с пиками, которые отковали сами…

Вагон подбрасывало, словно его кто-то раскачивал на пружинах. Прислонившись к стене, Пархом задремал, ошеломленный увиденным и услышанным. Соня просила беречь себя. А что сказала бы сейчас, узнав о гибели горловских стачечников?

— Не спи! — тормошил его Тимофей.

— Я не сплю. Я думаю, как помочь горловским рабочим.

— Помочь! Какая от нас помощь? Надо, чтобы из Юзовки не десяток людей приехало, а тысяча, чтобы были с винтовками, а не с кольями. Да и пушка не помешала бы! Что же мы, в рукопашный бой пойдем против армии? — шепотом произнес Тимофей.

— Пойдем! Не сегодня, так завтра, не завтра, так позже, но пойдем. И пойдем для того, чтобы солдаты были с нами, с народом, как матросы на «Потемкине» и саперы в Киеве.

— Они потерпели поражение. Почему? — спросил Тимофей.

— Почему? Да потому, что не было единства. Большевики призывают сплотить рабочий класс. Понимаешь? Собрать в один кулак! — И он сжал пальцы рук. — Вот так! А меньшевики тянут в другую сторону. Вот и получается, что у рабочего люда два врага — капитализм и меньшевики.

— Как же это так?! Я видел в Юзовке одного человека, говорили, что он меньшевик. Человек как человек. Даже очень вежливый. Я слышал, как он говорил: «Простите, что я вас локтем задел». Казалось, и мухи не обидит. А он, значит, против большевиков.

— Да пойми ты! Мухи не обидит, а буржуям задницу лижет.

— От здорово! Задницу! Ха-ха-ха! — захохотал Тимофей.

— Ты, Тимоша, только начинаешь жить, так вот знай: с меньшевиками кашу сварить нам не удастся. Я недавно читал одну интересную книгу, называется «Две тактики».

— А что такое тактика? — поинтересовался Тимофей.

— Как бы тебе объяснить? Тактика — это наши планы, мысли о том, что нам надо делать. Так вот, у большевиков одна тактика, а у меньшевиков — другая.

— А! Теперь немножко понимаю.

— В этой книге говорится о тактике большевиков. Чтобы свергнуть царя, нужно осуществить вооруженное восстание. И руководить восстанием должен пролетариат, рабочий класс. Ему будет помогать крестьянство.

— Ты так просто рассказал, что я сразу понял! А что же меньшаки?

— А меньшевики говорят, что руководящая роль в революции должна принадлежать буржуазии, а пролетариат чтобы шел за нею.

— Вишь, какие лукавые! Это же обман народа! — возмущенно произнес Тимофей.

— Хорошо. Значит, ты понял. Книгу эту написал Ленин.

— Не слыхал о нем, — пожал плечами Тимофей.

— Еще услышишь.

— Теперь я вижу, почему юзовские меньшаки не захотели помочь рабочим Горловки. Смотри какие! Потянули руку за капиталистов. Они ведь, кажется, в одной партии были — и большаки, и меньшаки. Значит, с меньшаками не только каши, а и пива не сваришь!

— «Большаки», «меньшаки», — передразнил Тимофея Пархом. — Научись произносить эти слова правильно. Ты же сообразительный парень. Боль-ше-ви-ки! Мень-ше-ви-ки! Понял? Вот так и говори.

— Да я же малограмотный, только две зимы ходил у школу, и то через день, потому что у нас с братом были одни сапоги на двоих. Но теперь правильно буду произносить эти слова.

— Верю, Тимоша. Ты прислушивайся, как люди говорят. А если что и не поймешь, не стесняйся спрашивать у товарищей.

В это время в вагоне раздался командирский голос:

— Ясиноватцы! Готовьтесь! Скоро приедем.

— Да тут все ясиноватцы!

— Мы хорошо видим!

— В нашем вагоне нет посторонних!

— Знаю! — послышался тот же зычный голос. — Есть еще из Юзовки двенадцать человек. Но они все будут в нашей ясиноватской дружине. Дежурный у двери!

— Есть, дежурный у двери!

— Хм! Смотри, какая дисциплина! — хмыкнул Тимофей. — Видать, служили в армии…

— Служил в армии. Я был унтер-офицером. Слушать мою команду! Товарищи! Дисциплина у нас — главное. Кто хочет быть шалтай-болтай — сразу вон отсюда, чтобы тут и духу твоего не было.

— Молодец, Гавриил! Правильно!

— Командуй!

— Дисциплину давай!

Вагон дернуло так, что все, кто стоял, подались вперед. Паровоз зашипел, выпуская клубы пара.

— Прибыли! — крикнул Гавриил Афанасьевич. — Выходить организованно. Не толпиться. Я выхожу первым. По выходе из вагона строиться в две шеренги. Пархом, ты пойдешь со мной.

На перроне тускло светились два газовых фонаря, висевшие на столбах. От дверей вокзала к вагону четким шагом шел среднего роста мужчина в пальто.

— Гавриил Афанасьевич! — воскликнул он и бросился к прибывшим. — Спасибо, спасибо за то, что привезли ясиноватских товарищей.

— Здравствуйте, товарищ Гречнев! — пожал ему руку Гавриил Афанасьевич. — Наших приехало сто два человека да еще двенадцать из Юзовки. Вот и их командир! — указал рукой на Пархома.

Гречнев улыбнулся в подстриженные усы.

— «Командир». В армии служил?

— Никак нет! — выпалил Пархом. Я — покалеченный, инвалид! — показал левую руку.

— Так какой же из тебя, парень, командир? — засмеялся Гречнев.

— А меня учили заводские комитетчики. Умею командовать: «Смирно!», «Шагом марш!», «Равнение на середину!» И из винтовки могу стрелять. Ходили за город в яр и там стреляли тайком от полиции.

— Хорошо. А где же твоя винтовка?

— Винтовки нет. А есть вот что! — и показал свой смит-вессон.

— О! Тульской работы. Знаю. Хорошее оружие, только наган лучше. А патронов много?

— Мало, — смутился Пархом. — Десятка полтора. — Похлопал по карманам.

— Да, маловато, — сказал Гречнев. — Кажется, у наших хлопцев есть запас. А теперь командуй, Гавриил Афанасьевич, и за мной.

Колонна двинулась от вокзала в восточном направлении. Пока шли, Гречнев информировал об обстановке в городе.

— Сегодня уже семнадцатое. — Гречнев вынул из верхнего кармана пиджака часы-«луковицу». — Второй час ночи. Вчера, шестнадцатого декабря, творилось что-то страшное. Директор завода Лоест вызвал драгун и солдат, и они вошли на территорию завода. Там было много рабочих. Становой пристав расхрабрился и начал требовать, чтобы выдали зачинщиков забастовки. Но люди не назвали ни одного человека. Тогда пристав и офицер отдали приказ стрелять. Не могу дальше говорить, горько все это. Я тоже находился на заводском дворе… Восемнадцать человек были убиты, а более пятидесяти тяжело ранены. У нас произошло то, что было в Кровавое воскресенье в Петербурге. Не знаю, когда состоятся похороны. Тотчас образовали Распорядительный комитет… Почему ты так смотришь, Пархом Никитович? — пристально глянул на него Гречнев. — Не понял? Распорядительный комитет — это наша горловская власть. Несколько часов тому назад мы создали его, председателем комитета избрали большевика Глушко… Хоронить убитых, наверное, будем дня через три.