Император и молот - Джон Холм

– Но ведь и наша Империя, та, что была, разделилась. С тех пор, как мы лишились…

– С тех пор, как мы лишились Единого Короля, – согласился Альфред. – Это верно, наш старый договор с ним больше недействителен. Гудмунд и прочие ни за что мне не подчинятся, как и я не подчинюсь ни одному из них. И все же за последние несколько лет мы научились сотрудничать. Думаю, что эта дружба выдержит испытание временем. Больше не будет войн и набегов викингов на наши земли. Мы слишком хорошо знаем силы друг друга. И опять же, ветераны армии Единого Короля не станут сражаться друг с другом. Все они теперь говорят на своем языке, их больше никто не понимает. Они сохранят мир и остальных заставят хранить его. В память о своем повелителе.

Последовала долгая пауза, Годива вспоминала о том, чье имя не произносилось.

– Ты думаешь, он мертв? – спросила она. – Тело так и не нашли.

– Думаю, да. Многих так и не нашли. Змей упал на землю, а его схватили безоружным и убили где-нибудь в полях. Был найден его амулет с порванной цепочкой. Ты слишком часто об этом спрашиваешь, – мягко добавил Альфред. – Предоставим мертвым покоиться с миром.

Она не слышала его… а может быть, не хотела слышать. Она все еще бередила свои воспоминания, как языком бередят больной зуб.

– Ханд тоже так и не вернулся, – сказала Годива. Она лучше других знала, как сильна привязаннось между этими людьми.

– Мы уже много раз об этом говорили. Считается, что он тогда сбежал с городской стены, по-видимому, из-за угрызений совести. Думаю, что Ханда тоже убили какие-нибудь мародеры. Ты же знаешь, они его долго искали, Бранд, Квикка и остальные. Они тоже чувствовали себя виноватыми. Когда Квикка отказался стать моим ривом, он сказал, что не будет больше служить ни одному повелителю. Он вернулся на свою ферму, как и многие из них.

– Но Бранд служит тебе в Йорке в качестве ярла Нортумбрии.

– Уж лучше он, чем один из этих наследников прежних королей. Потребуется некоторое время, чтобы северные земли Англии приняли мою власть. Мне нравится наша новая столица – Лондон. Он ближе к сердцу Англии, чем был Винчестер. Ну а Стамфорд, он был городом Шефа и, подобно Квикке, не примет никакого другого короля. Он навсегда останется городом Пути. Пути, который становится все сильнее. Неудивительно, что папа почувствовал необходимость в союзниках!

Годива не ответила. Она думала о Квикке, отказавшемся признать другого повелителя. Ей вспомнилась старая поговорка: «Первая любовь – любовь последняя». У Квикки это так. А как у нее?

– Надеюсь, что он мертв, – сказал Годива едва слышно, – а не бродит где-то в одиночестве и нищете, выпрашивая милостыню.

Весна. Утро ветреное, но ласковое по сравнению с холодными английскими бурями. Ночной шторм почти кончился, и поднятые им волны, разбивающиеся об утес внизу, уже утратили свою ярость. Высокий человек, кутающийся в плащ от последних капель теплого дождя, сидел на постаменте обрушившейся колонны и глядел на море. Его левая нога была вытянута вперед, чтобы деревянный протез не давил на культю; нога была ампутирована до самого колена. Дождь кончился, и выглянуло солнце. Над заливом раскинулась яркая радуга, упиравшаяся одним концом в самую вершину дымящего вулкана. Человек стянул с головы влажный капюшон, поправил повязку, которая закрывала пустую глазницу.

Со стремительностью бойца он обернулся, заслышав за собой треск валежника. И улыбнулся при виде грациозной фигуры, приближающейся к нему между сосен.

– Мальчик уснул, – сказала Свандис. – Если он проснется, с ним Ханд.

– Подойди, посиди рядом, – сказал Шеф. – Помнишь, тогда был такой же шторм, как сегодня ночью, тогда нашу лодку принесло сюда и чуть не разбило о те скалы.

– Пять лет прошло. А ты никогда не думал… о том, чтобы вернуться?

– Сначала – да. А сейчас очень редко.

– А я каждое утро просыпаюсь и думаю о Севере. Зимний морозец, белые снега…

– Ты хочешь вернуться?

– Иногда. А потом вспоминаю, как счастливы мы были в первую зиму, когда вместе с нами укрывался Соломон. Мы были счастливы как никогда: мы поняли, что ты выздоровеешь.

– Может быть, нам надо было постараться уехать с Соломоном к нему на родину.

– Может быть, – Свандис колебалась. Она не изменила своего мнения относительно богов, но теперь стала верить и в удачу, в руководство откуда-то свыше. – Но я думаю, что на этот козий остров нас занес счастливый ветер. И эти люди, крестьяне, ох, иногда я так на них сержусь. Но здесь тепло, вино хорошее и… ты счастлив.

– Думаю, да. Когда я опять работаю своими руками, я знаю, что мне лучше быть кузнецом, чем королем. А если я сделаю в кузнице что-то новое и необычное – что ж, мы найдем кого-нибудь, кому все это припишем. Никто не спрашивает, что сталось с Вёлундом после того, как он смастерил себе крылья и улетел. Может быть, он вернулся к своей жене-лебеди, к своей Свандис,[8] и где-то жил себе счастливо.

– И тогда знаешь что, по-моему, было главной его радостью после всех страданий, сражений и побед?

– Его искусство? – предположил Шеф.

– Его дети, – сказала Свандис.

– И то, и другое. Но представь себе, что он наблюдает, как другие распоряжаются его наследством. Смотрит, примостившись у огня, у кузнечного горна или у камелька. Я уже не раз это говорил. Пусть теперь другие имеют дело с Локи и Одином, с Бальдром, Христом и Ригом.

– Но раньше у тебя была власть, и ты правил на престоле.

– С этим покончено – да я и не все утратил. – Он показал на обломки колоннады, на остатки мозаичного пола рядом с ней. – Ты знаешь, что когда-то здесь был дворец, построенный одним древним римским императором? Один из двенадцати дворцов, которые император построил на этом острове, настолько ему тут нравилось. Это было лет восемьсот назад, а местные жители говорят о нем так, словно все было вчера. Ханд говорит, его настоящее имя было Тиберий, но здесь его зовут Тимберио, будто своего родственника.

– Ты хочешь, чтобы и о тебе сохранилась такая память?

– Пожалуй. Но это не самое главное, правда? Если мир пошел по другой, лучшей дороге, как сказал Фарман, по дороге, уводящей прочь от христианского мира Скульд, тогда я счастлив. Но больше всего, – он похлопал по своей грубой рубахе, – я счастлив, что больше не ношу пектораль. Ни рабского ошейника, ни королевской короны, ни амулета богов. Для меня этого достаточно.

– И для меня тоже. – Свандис взяла его за руку, прижалась к нему. – Даже Ханд, кажется, умиротворен. Слава о нем как о лекаре расходится, дошла до Неаполя и окрестностей. К нему приезжают больные и просят вылечить. Сейчас он все пишет. Говорит, что излагает все свои познания в виде трактата. Он хочет однажды увидеть его напечатанным.

Шеф, вспомнив что-то при упоминании о печати, залез внутрь плаща и достал сложенный лист бумаги.

– Ханд всегда жаден до свежих новостей, предпочитает брать плату газетами, а не золотом. До сих пор все они были на диалекте латыни, над которым он ломал себе голову. Но взгляни-ка на эту.

Она улыбнулась, тронула свой амулет Эдды Прабабки, который носила до сих пор.

– Я изучаю старинные предания. А не римские новости и неаполитанские сплетни.

– Но это газета на английском языке – отпечатана в Лондоне. В ней рассказывается о серьезных вещах, о важных событиях…

– В ней говорится о войне?

– Нет. Повсюду мир.

– Тогда мне больше ничего знать не нужно. И у нас здесь тоже мир и покой. Наш сын подрастает с каждым днем. Мир после нескольких поколений войн. Для меня этого достаточно. А для тебя?

Шеф не ответил. Может быть, он был не в состоянии ответить. Он посмотрел на шлейф дыма от Везувия, вытянувшийся вдоль по ветру. Потом кивнул.

Перед ними, грациозно паря над морскими волнами, первый аист вернулся из Африки в Европу, возвещая конец зимы.

Примечания

1

Военное дело.

2

Второе послание апостола Павла к Коринфянам, 3:6.

3

Евангелие от Матфея, 7:9.

4

«Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Евангелие от Марка, 15:34.

5

«Тебя, Боже, хвалим» (лат.).

6

«Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Евангелие от Марка, 15:34.

7

Евангелие от Иоанна, 1:1.

8

Имя Свандис созвучно с английским и скандинавским названием лебедя. (Примеч. переводчика.)