Зимняя жертва - Монс Каллентофт

За его спиной — помещение «Сентрума», тесное и обшарпанное. Кооперативный магазин, газетный киоск, изготовление ключей и ремонт обуви, а также сувенирная лавка, либо еще не открывшаяся, либо уже прогоревшая.

Три костюма в пластиковых пакетах на шаткой вешалке, один от Корнелиани, два от Хьюго Босса. Десять белых рубашек сложены в стопку.

Мужчина за стойкой берет купюру, благодарит и отсчитывает сдачу.

— Спасибо, — говорит Карим.

Ему известно, что хозяин прачечной — иммигрант из Ирана, бежал со своей семьей во времена Саддама.

Кто знает, через что ему пришлось пройти?

Однажды, когда Карим сдавал костюмы, мужчина хотел рассказать о себе: о том, что по образованию он инженер, и о том, что пережил. Но Карим сделал вид, будто очень спешит. Как бы он ни восхищался человеком, борющимся за свою семью, этот человек лишь часть общей проблемы. А она состоит в том, что и в нем самом, и во всех людях иностранного происхождения видят граждан второго сорта, которые должны работать в сфере обслуживания, мало прельщающей шведов. «Следовало бы запретить иммигрантам держать пиццерии или химчистки, — думает Карим. — Так мы разрушим этот стереотип. Будут протесты из соображений политкорректности, но такова действительность. Хотя, конечно, это невозможно. А я сам? Я ничем не лучше его, кто бы там что ни думал».

Отчуждение порождает изоляцию.

Изоляция порождает насилие.

Насилие порождает… что?

Бездонную пропасть между людьми. Между семьей Мюрвалль, которая только и желает того, чтобы ее оставили в покое, и теми, кто стремится жить в обществе и быть его частью. Хотя мечты и действительность редко идут рука об руку.

«Вот мой отец, — думает Карим, покидая прачечную. — Это пассивное насилие толкнуло его на самоубийство. Но я никогда ни с кем не говорил о нем. Даже со своей женой».

Мороз ударяет в лицо Кариму, когда он открывает дверь.

Черный «мерседес» сверкает даже при скудном зимнем освещении.

И вот он думает об убийцах или убийце, за которым они охотятся.

Чего он, собственно, добивается? К чему стремится?

Зак открывает дверь полицейского участка.

Подходит к регистрационной стойке, где пахнет потом и перегретыми батареями. Его окликает коллега в форме, спускающийся по лестнице в подвал:

— Как дела у Мартина, он играет в следующем матче? Или у него что-то с коленом?

Папа хоккеиста — так они меня воспринимают?

— Насколько я знаю, он играет.

Мартин получил предложение из НХЛ, но что-то там не складывается, они, похоже, пока не желают считать его своим. Зак знает: хоккей рано или поздно сделает парня богатым. Таким богатым, что трудно себе представить.

Но и все сокровища мира не заставят Зака уважать эту игру. Панцирь, защитное снаряжение — все это несерьезно.

Вот Бенгт Андерссон — это серьезно. Как и все зло там, снаружи.

«И никакая броня не спасет, когда приходится иметь дело с худшим, что есть в человеке, — думает Зак. — То, чем мы здесь занимаемся, — не игра».

— Ты видела меня здесь? — Карим Акбар возле стойки в буфете тычет в свой снимок в газете. — Они не могли выбрать другое фото?

— Не так уж и плохо, — отвечает Малин. — Могло быть хуже.

— То есть? Ты что, не знаешь, как я выгляжу? Они выбрали эту фотографию, чтобы продемонстрировать наше отчаяние.

— Карим, забудь об этом. Завтра ты опять будешь в газете, обязательно. И мы ведь не отчаялись, или как?

— Малин, никогда нельзя отчаиваться, ни за что.

Малин заходит в свою электронную почту. Обычные административные рассылки, немного спама и вот — письмо от Юхана Якобссона.

«До сих пор на жестком диске ничего не нашли. Осталось проверить всего несколько папок».

А вот письмо, помеченное красным: «Позвони мне».

От Карин Юханнисон.

Разве она не может позвонить сама?

Но Малин знает, как это бывает. Иногда почему-то легче отправить письмо.

Она пишет ответ: «Что-нибудь новое?»

Кликает на «отправить». Проходит не более минуты, и в папке «входящие» появляется новое сообщение от Карин: «Ты можешь ко мне подъехать?»

Ответ: «Буду в лаборатории через десять минут».

В кабинете Карин Юханнисон в ГКЛ нет окон. За исключением стеклянной перегородки, отделяющей комнату от коридора, стены от пола до потолка увешаны простыми книжными полками, а на письменном столе кучи папок. Бросается в глаза толстый ковер на желтом линолеуме — красный в крапинку, настоящий дорогой ковер, который, насколько известно Малин, принесла сюда сама Карин. Он придает комнате, несмотря на царящий здесь беспорядок, благородный и уютный вид.

Карин сидит за письменным столом, такая же неправдоподобно свежая, как всегда.

Она приглашает Малин сесть, и та опускается на маленькую скамеечку прямо у двери.

— Я получила ответ из Бирмингема, — говорит Карин, — и сверила их результат с данными Бенгта Андерссона. Они не совпадают. Это не он изнасиловал свою сводную сестру в лесу.

— Кто это был, мужчина или женщина?

— Это мы не можем определить. Но знаем, что это был не он. Ты так и думала?

Малин качает головой.

— Нет, но теперь мы знаем.

— Теперь мы знаем, — повторяет Карин, — и братья Мюрвалль могут узнать. Ты думаешь, что кто-то из них убил Бенгта Андерссона? И может, он признается теперь, когда поймет, что совершил ошибку?

Малин улыбается.

— Чему ты улыбаешься?

— Ты сильна в химии, Карин, — отвечает Малин, — но в людях ты разбираешься гораздо хуже.

Обе женщины замолкают.

— Почему ты не могла сказать это по телефону? — спрашивает Малин.

— Я хотела сообщить с глазу на глаз. Мне показалось, так будет лучше.

— Почему?

— Малин, ты бываешь такая замкнутая, такая напряженная. И мы часто сталкиваемся с тобой на работе. Разве не приятно один раз увидеться вот так, в спокойной обстановке?

На обратном пути из ГКЛ звонит телефон.

Малин отвечает, пересекая парковку — она идет мимо закрытых ворот гаража, в сторону кустарников, где стоит ее «вольво», припаркованная рядом с глянцево-серым «лексусом» Карин.

Это Туве.

— Привет, дорогая.

— Привет, мама.

— Ты в школе?

— Сейчас перемена между математикой и английским. Мама, ты помнишь, что родители Маркуса собирались пригласить тебя на ужин?

— Помню.

— Можешь сегодня? Они хотят сегодня вечером.

Врачи. Элита.

Они хотят.

Нынешним же вечером.

Или они не знают, что у других тоже бывает плотный график?

— Разумеется, Туве, я могу. Но не раньше семи. Передай Маркусу, что это будет здорово.

Она кладет трубку.

Открывая дверь машины, Малин думает: «Что происходит, когда взрослые лгут своим детям или причиняют им боль? Неужели каждый раз на небе гаснет звезда?»

62

— Остался ли хоть один камень, под который мы еще не заглянули? — спрашивает Зак.

— Не знаю, — отвечает Малин. — Я не вижу картину в целом. Только отдельные куски, которые не складываются.

Стрелка часов на кирпичной стене медленно приближается к двенадцати.

В офисном помещении участка почти пусто. Зак сидит за своим столом, Малин на стуле рядом.

В отчаянии? Мы?

Мы всего лишь в сомнениях.

Бесконечное заседание, посвященное состоянию расследования, началось сразу после того, как Малин вернулась из ГКЛ.

И сразу с плохих новостей.

С места по длинную сторону стола доносится невеселый голос Юхана Якобссона:

— Последние папки в компьютере Рикарда Скуглёфа содержат самые обычные порнографические снимки. Впечатляет, но ничего особенного. Как в журналах. Осталась еще одна с чертовски заумной системой кодирования, но мы работаем над этим.

— Будем надеяться, что она раскроет нам тайну, — сказал Зак, и в его голосе Малин послышалась слабая надежда на то, что теперь-то все закончится.

Они двигаются на ощупь. Пытаются найти тот один-единственный ракурс, который выявит наконец связь. Но как они ни стараются, снова возвращаются к тому, с чего начали. Человек на дереве и люди вокруг него: Мюрвалли, Мария, Ракель, Ребекка. Ритуал, язычество. Валькирия Карлссон, Рикард Скуглёф и некоторая неопределенность в отношении Йимми Кальмвика и Иоакима Свенссона. Какую глупость могли они еще сделать за те несколько часов, на которые обеспечили друг другу алиби?

— Все это мы знаем, — сказал Свен Шёман. — Вопрос в том, можем ли мы извлечь из этого нечто большее? Есть ли нам куда двигаться? Видим ли мы какие-нибудь следы?

Тишина в зале — долгая, мучительная.

Потом заговорила Малин:

— Может, нам стоит все-таки рассказать братьям, что Бенгт Андерссон не насиловал их сестру? И когда они это узнают, всплывет что-нибудь новое?