Царство небесное - Елена Хаецкая

Ги дернул углом рта.

— Что еще вы хотели слышать? Назвать вам имя посланца? Вызвать его сюда, чтобы он рассказал о своем чудесном свидании с бесноватым стариком? — Ги вздохнул. — Не попросить ли мессира де Ридфора, чтобы он подослал к Шатийону убийц?

Бальян ничуть не смутился.

— Для Королевства было бы значительно спокойнее, если бы мессир Рено умер, — согласился он. — Но он непревзойденный воин и в своем роде всегда прав. В его упрямой голове сидит единственная мысль: сарацин нужно бить, всегда и везде, и наносить им ущерб, елико возможно больший. Других мыслей в этой голове не водится.

— И мне пришлось отвечать Саладину, — закончил рассказ Ги, — что я не в силах осуществить правосудие, столь желанное для него и для меня. Правда, мне удалось изложить эту прискорбную мысль на изысканнейшем персидском языке, для чего во дворце изыскали сарацинского грамотея. Не знаю, достаточно ли утешило султана такое проявление куртуазности с моей стороны.

— Полагаю, Саладин в восторге от случившегося, — сказал Бальян. — Вы вполне могли не утруждать себя и сарацинского грамотея и отвечать ему на добром наречии Пуату: «Пошел к черту, проклятый турок!» Полагаю, смысл вашего ответа был именно таков.

— Нет, — сказал Ги. — Я действительно сожалею о нарушенном перемирии.

— Ну да, — сказал Бальян, — ну да.

Он помолчал немного, а затем резко повернулся к Ги:

— Требуется мир и согласие с Раймоном. Любой ценой. Отдайте ему Бейрут или другой город, какой он попросит, подкупите его — он жаден, — посулите ему какой-нибудь титул…

— Вы ведь хорошо знаете своего друга? — спросил король Ги.

— Поймите, государь, — Бальян назвал так Ги впервые, и короля даже окатило жаром от этого слова, — поймите: восемь лет он провел среди сарацин. Он не такой, как мы. Они изумили его, они научили его думать по-другому. Их мир, их язык, их обычаи обладают странной особенностью: они более заразительны для нас, чем проказа.

При последнем слове они встретились глазами, и на миг между этими столь различными людьми установилось полное взаимопонимание: как будто Прокаженный король соединил их, взяв обоих за руки.

Затем Бальян сердито тряхнул головой, отгоняя призрак.

— Я хорошо знаю моего друга, — повторил он. — И вам, мой господин, надлежит помириться с ним. И, что еще важнее, надлежит примирить с ним мессира де Ридфора, коль скоро этот отвратительный голландец теперь великий магистр…

— Почему вы считаете его отвратительным? — удивился Ги.

Бальян вздохнул.

— Просто… я не люблю его. Это сейчас неважно.

— А граф Раймон действительно приказал взвесить девушку, чтобы обменять ее на равное количество золота? — спросил Ги.

— Кто передал вам эти бредни? — поморщился Бальян. — Если мы действительно желаем помирить Ридфора с графом, нам следует забыть о Люси.

— Хорошо, — согласился Ги. — Забудем о Люси.

* * *

Покидали Иерусалим в рассветный час — оба великих магистра и сеньор Бальян, и сладкое утреннее солнце играло пасхальной радостью: только что отпели мессу, только что вновь не нашли умершего Христа там, где он был погребен, и от того, что не удалась эта находка, в груди расширялось сердце. Не может граф Раймон не желать разделенной с собратьями радости, не может навеки затаить на них злобу и затвориться в Тивериаде со своим мусульманским гарнизоном, недовольными пасынками, старший из которых обожает короля Ги, с властной женой — истинным отпрыском Ибелинова рода, — наедине с обидами и с надвигающейся старостью.

Бальян помнил Раймона молодым. Старик Онфруа Торонский, дед Онфруа нынешнего, до слез жалел детей, дарил им сладости, одежду, украшения, и сейчас Бальян, сам на пороге старости, как никогда прежде понимал, почему. Так стремительно исчезает детская чистота, ясная прежде душа покрывается пятнами врожденного греха, до поры сокрытого в естестве, — ведь и детеныш пардуса рождается гладким, но с возрастом черные и темно-рыжие кляксы расползаются по его шкуре, знаменуя собой явленный порок.

Было время, когда Раймон, разобиженный на византийских Комнинов, снарядил галеры и наказал грабить греков на всех морях, где только удастся их настигнуть. И сам ходил на одной из них. Лютое было время и счастливое. Сколько золотых ожерелий пропустили сквозь пальцы, сколько колец горстями вывалили в песок, ведь не добыча дорога была, но досада, причиненная грекам. Тогда это казалось весело, потому что был Раймон молод, и пятна на шкуре пардуса были гладкими и блестящими.

Теперь шкура облезла, пятна потускнели. О чем думает сейчас Раймон в своем замке, по которому бродят сарацины — внешне ужасно почтительные с господином, с шербетовым подобострастием в наглых глазах, — не тоска ли снедает его в это пасхальное утро?

Бальян прикусил губу, удерживая внезапные слезы.

Но и слезы в это раннее утро не обжигали глаз, а ласкали их нежной влагой и были приятными.

* * *

Король Ги в это утро был пьяным и усталым, и Гефсиманский сад, где он — давным-давно — повстречал таинственную даму, смотрел на него издалека, недостижимый, словно рай, и Ги сейчас казалось странным, что он входил в этот сад и прикасался к его деревьям. Ему вдруг подумалось: чтобы бестрепетно войти в их сень, нужно умереть и перестать быть «сеньором Ги», «королем Гионом», «мужем Сибиллы» — следует прекратить нынешнее существование и обрести иное.

Забрав свое диаконское облачение, которое он носил как служитель Гроба, самый малый и смиренный из его служителей, Ги оделся и вышел из цитадели.

Солнце медленно, торжественно разливалось по пасхальному Иерусалиму. Город утверждался на утренней земле, как псалом, точно великие слова соткали из небытия его несокрушимые стены и возвысили над этими стенами квадратные башни, и поставили ворота над обрывом.

Король вышел из ворот и зашагал к саду.

* * *

С посольством от короля Гиона к графу Раймону Триполитанскому, в Тивериадский замок, ехали десять рыцарей-госпитальеров, и оруженосцы, и сержанты, и это были славные, нарядные, спокойные люди, хорошо вооруженные, с флажками и копьями.

Великий магистр ордена госпитальеров, Роже де Мулен, выслушал от Ридфора слова, которыми тот просил прощения за историю с ключами.

— Вы теперь видите, мессир, что наилучшим для Святой Земли было немедленно короновать ее величество Сибиллу с супругом и объявить их королями Иерусалимскими!

Мулен, всегда рассудительный и осторожный, взял Ридфора за руку и поразился тому, какая эта рука холодная, несмотря на жаркий день.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});