За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

Все замолчали. Слышалось сердитое сопение.

Во как! А это еще почему? Договорились, что ли. Неужели тоже собрался Болото переходить? В это Чию не верилось. Но, с другой стороны, это все объясняло, и «дружбу» их эту сегодняшнюю. Странно, и если договорились, то как, может Тольнак решил его обмануть? Ага, или он Тольнака. Или оба решили… Не верилось ему в дружбу.

… – Надо убить, раз так, раз нельзя по-другому, – голос у Ворота был звучный и басовитый. Тростник колол Чию лицо, но он лежал, не шелохнувшись, потому что думал, что это о нем. Издеваются.

– Да как ты убить тихо собираешься, не получится, бу-бу-бу-бу, – это дальше опять пошла тарабарщина, из которой он различил: «шея», «он», «я», «дурак», «нет, нельзя убивать, зачем мы…»

После этого он проснулся. Холодно, темно, звезды вокруг, сонная тишь и никого шевелящегося.

Встали. Сыто и нехотя опять надо лезть в грязь, чуть ли не ныряя. Путь очень скоро ухудшился и стал тут примерно таким же, каким и вчера, пока они шли к тростникам.

Все-таки с Тольнаком надо было поговорить, хотя бы пару слов. Что у них с Израном? Не верил Чий, что он мог на переход согласиться, он домой хотел, в Деревню, которой сейчас либо нет, либо к ней не пройти. Не мог он вот так. И тогда что выходило. Им с Тольнаком идти дальше выгодно. Чем дальше зайдут, тем лучше. Если только опять что-нибудь ненужное не случится. А Израну: еда есть, стоянка есть, всё, – можно назад, он не мог поверить, что он согласился, всегда против, а тут согласился, а может быть, это из-за сна он не может поверить. Наверное, это из-за него у Чия появилось давящее чувство. Как будто печаль, что ли. Это так бывает, когда что-то не дает покоя, а снаружи появляется нечто такое, от чего чувствуешь себя не как всегда, что-то постоянно зудящее. Он пытался докопаться до причины, и на ум ничего, кроме сна, не приходило. Глупо, наверное, может, действительно подумал, взвесил все и решил идти в сторону Леса – правильно, а я тут подозреваю. Но оставалось, в таком случае, неясным утреннее происшествие, зачем он не пустил Тольнака искать броды в Степь. Ведь не пустил же, это точно, потому что знал, что они все равно идти там не будут, а следовательно, и искать не надо ничего. Но напрашивался еще один ответ, простой, прямой, от него исходила, буквально ореолом реалистичность: Тольнак лучше всех тут мог найти проход, путь к марям, это было бесспорно, но он мог сделать и по-другому – саботировать все это мероприятие, помотать их по самым омутам, сделать так, чтобы кто-нибудь тонул случайно, а потом спасти его после этого. У Израна там бы уже ничего не получилось. Не нужен Тольнак с половиной людей на юге, а нужен только с «самим», но ведь он и на севере не нужен тогда. И что тогда выходит? Надо поговорить, по- любому надо.

Он немного успокоил себя тем, что это мнительность, что фактов у него по-прежнему нет никаких, не полностью, но все-таки немного отвлекся на время. Места пошли дикие абсолютно, сначала появились большие проплешины, в которых деревьев не было совсем, огромные, на сотни шагов, из растений, во всяком случае живых, здесь по-прежнему встречались только это – корень-змея, с торчащими сочными листьями, завитое клубками в грязи, может и животные водились, плоскоголовая та плавающая зверюшка точно водилась, так как там, где надводная часть корнезмея была съедена, вверх поднимались аккуратные, как специально заточенные, колышки – остатки корневища.

Но это только по краям, нечасто, среди мертвых, гнилых деревьев, тоже очень редких, а ближе к центру не встречалось ничего даже водоплавающего, кроме ряски, и то местами ее тоже было немного. А потом проплешины завершились совсем, их больше не было, потому что начали идти мимо одной, и стало вдруг ясно, что она не кончится. И тут впервые, пока они шли по этим нескончаемым гнилым топям, он увидел горизонт, поразившись истинному величию Болота, оно шло до линии, где вода и серые, опять в тучах небеса, соединялись, как в ту, так и в другую сторону. Из воды, где-то там, в отдалении, среди крапинок, как будто грязи, на поверхности, на самом деле, видимо, все же ряски, и каких-то еще сухих островков, торчали редкие тоненькие прутики – деревца. И все это было Болотом, видимо, сердцем его, тем «поясом глубины», про который говорил Тольнак. Деревья редкие тут, как и вообще хоть что-то, встречались узкой полоской и внутри нее они шли. Полоса практически неразличимая, когда в ней движешься, и он не сразу задумался, что это будет выглядеть так, если смотреть откуда-нибудь со стороны, с расстояния. А когда она начала немного петлять, ломаясь под разными углами, он все-таки решился Тольнака догнать, постепенно убедив себя, что страшного в этом ничего нет, а случая поговорить, может, не будет до вечера, хотя бы поглядеть на реакцию, начать с самого общего. Будут коситься с подозрением – то и не продолжать, якобы просто так догнал, не заметят, – тогда может и узнать получится что-нибудь.

Попробовать подобраться получилось, только когда все остановились, тропа здесь пошла почему-то получше, и того, что утонешь, стоя на одном месте, можно было не бояться, хотя совсем недавно приходилось двигаться очень медленно.

Кольма, Дерево и Краюха окунулись совсем – с головой. Дерево даже два раза, хотя и шли шаг в шаг, пошли пузыри. Их вытащили отплевывающихся, испуганных. Теперь можно было уже постоять. Тропа эта странная (теперь точно тропа), если Кара шел по ней, то как она за столько лет не пропала, мель вполне могла образоваться в другом месте, а в этом, наоборот, трясина, или вообще никакого пути уже могло не быть, это ведь Болото, а они шли по воспоминаниям сколько там уже летней давности.

Чий обогнул пацанов, застывших с расслабленными взглядами, пошел вперед, оказалось, тройка тех, кто шел спереди, ушли вперед значительно, он завернул, следуя по поднятой грязи, прошел шагов пятьдесят, повернул еще раз, уже жалея, представляя, как сейчас появится, их трое разговаривающих, вдруг замолкают, поворачивая головы на шум, и на лицах появляется недоумение, как тогда, перед тем, как они пошли за бородвой, сменяющееся ироничным пониманием, всех этих его, потуг жалких, ведь всё они сразу же поймут, все тут ясно, и Тольнак, неловко извиняясь как бы, будет улыбаться, потому что и он поймет, что они поняли.

А он будет идти, неловко раскачиваясь, хлюпая, один в тишине под взглядами, и,