Весь цикл «Смерть на брудершафт» в одном томе. - Борис Акунин

— Как мыши от кота, — рассмеялся главковерх. Молодецкий аэроплан ему явно нравился.

Крылов незаметно подмигнул конструктору: не тушуйтесь, всё идет хорошо. Вынул белый платок, дал Рутковскому отмашку на взлет.

В салоне «Муромца» были готовы. Командир сунул в рот незажженную папиросу. Второй пилот Шмит надел огромные очки, специально для смотра одолженные у знакомого шоффэра. Поручик Лучко из суеверия поплевал на затвор пулемета. Механик Степкин потрогал шнурок своей иерусалимской ладанки и сотворил крестное знамение.

— Сначала корабль произведет стрельбу по мишеням, — докладывал Крылов. — Потом, поднявшись на максимальную высоту, исполнит на снижении фигуры пилотажа. «Бочку», атаку с пикирования, «петлю Нестерова».

Главнокомандующий неопределенно промычал — эти термины ему были неизвестны.

— Для «петли Нестерова» машина слишком тяжела. Сорвется в штопор, — усомнился генерал Боур.

— У штабс-капитана Рутковского вряд ли, ваше превосходительство, — вежливо ответил полковник, опередив возмущенный протест конструктора.

Всё шло, как по маслу

«Илья Муромец» в два счета сшиб пулеметным огнем все мишени. Хитрую безоткатную пушку с него убрали, вместо нее установили второй пулемет, «гочкис». И правильно сделали. Когда в «максиме» перекосило кассету с патронами, летчик-стрелок просто переместился к «гочкису». На земле короткого перерыва в стрельбе даже не заметили.

— Отменно, отменно, — повторял великий князь, глядя в небо то через бинокль, то просто так, из-под ладони. Взгляд у его высочества был орлиный — дальнозоркий.

Конструктор ободрился, даже позволил себе с насмешкой поглядывать на враждебных генералов — у тех вид был так себе.

— Отменно, — повторил Никник, провожая движением бинокля падающий воздушный змей, из которого эффектно сыпались клочья горящей пакли. — Нам бы такую птичку в турецкую войну. Да ударить по Плевне огнем из-под облаков, а, господа?

В свите почтительно засмеялись.

— Вверх пошел, — сообщил Крылов. — Запланирован подъем до четырех тысяч метров!

— Дались вам метры, полковник. — Ненужных заимствований у заграницы Николай Николаевич не одобрял. — Чем русские сажени нехороши?

Начальник Авиаканца сразу же воспользовался оплошностью Крылова:

— А на подъеме он все-таки тяжел. Посмотрите, ваше высочество. Как медленно набирает высоту! С «мораном» никакого сравнения.

— Вы находите? — Главковерх скосил глаза на второго специалиста.

Тот важно кивнул:

— А дирижабль поднимается еще быстрей.

— Неправда! Неправда! — шептал конструктор. — Не слушайте их, императорское ваше высочество!

А в воздухе происходило вот что

Странно смотреть на высочество с высоты, пришла в голову штабс-капитану Рутковскому странная и, вероятно, даже предосудительная мысль. Следующая была еще менее почтительной: с пятисот метров свита главнокомандующего была похожа на обсиженную блестящими мушками навозную кучку посреди зеленого луга. Вот так же и Всевышний взирает на власть земную с небес, подумалось командиру нечто уж совершенно невообразимое, так что он встряхнулся и заставил себя сосредоточиться на полете.

— Идем до потолка. Утеплиться!

Все надели кожаные куртки на меху, а некоторые особенно зябкие предприняли еще и дополнительные меры предосторожности. Лучко надел пуховые варежки, его работа на сегодня закончилась, стрелять больше не придется. У Шмита была чувствительная кожа, он натер свои румяные щеки мазью «Веселый лыжник». Степкин поверх всего нацепил ватную безрукавку.

— Что двигатели, Митрофан Иванович? — спросил Рутковский, зная, что механик умеет на слух уловить малейшую неисправность.

— В порядке, Федор Сергеевич.

— Ну, с Богом.

Корабль пошел на вираж, плавно ввинчиваясь в синее небо. За высотомер сегодня отвечал Шмит — надо же было чем-то занять мальчика.

— …Тысяча. Тысяча сто. Тысяча двести, — монотонно докладывал он.

Аэроплан вел себя умницей. Рутковскому казалось, что машина идет вверх сама, а он лишь сопровождает ее движение поворотами руля и нажатием педалей.

Командир оглянулся на экипаж.

Жора Лучко блаженно улыбался — предвкушал, как славно-полноправно сегодня напьется после смотра.

Второй пилот не отрывал глаз от прибора, преисполненный важности своего задания.

— Две сто. Две двести. Две триста. Две четыреста…

Митрофан Иванович слушал машину, пыхтя от сосредоточенности.

— Степкин, плесни чайку, — лениво пошутил стрелок.

Узкоголовый, круглый в своей пухлой безрукавке механик действительно был похож на кипящий самовар.

Шмит прыснул и доложил:

— …Две пятьсот.

Днем ранее

— Ну, легкого взлета, мягкой посадки, — напутствовал полковник «Михаила Юрьевича Долохова» и с удовольствием посмотрел, как легко и красиво взлетает американский циркач. Этот на завтрашнем смотре уж точно не подведет.

Аэроплан марки «вуазен-5» Зепп выбрал не столько из-за летных качеств, сколько из-за устройства кабины. Модель была нестандартная, первоначально предназначавшаяся для авиашколы и полетов с инструктором, поэтому сиденья располагались рядышком. Фон Теофельс желал лично руководить экспериментом.

Тимо раскрыл фибровый чемоданчик, в котором размещалась целая мини-лаборатория: склянки, алюминиевые коробочки, бутылочки, проволочки — много всякой всячины.

— Я буду лететь очень ровно, — крикнул Зепп. — А ты смотри, не расплескай. Не то сам знаешь.

Этого можно было не говорить. Ручищи Грубера по ухватистости поспорили бы с самым надежным зажимом.

— Берешь пирофор «Файерблиц» — это ячейка XIX, левая. — Сейчас гауптман говорил по-немецки — дело серьезное, да и кто в воздухе подслушает. — Он подойдет в самый раз — и по эффекту, и по цвету. Проблема — правильно подобрать емкость.

Помощник взял склянку, наполненную желто-бурой жидкостью. К резиновой пробке была прикреплена резиновая трубочка.

— Ставь штативы!

Чемоданчик, лежащий на коленях Тимо, моментально превратился в лабораторный столик, в котором были установлены маленькие штативы с четырьмя пузырьками примерно одного размера, но с разной толщиной стекла.

Очень осторожно Тимо наполнил их все пирофором, следя, чтоб ни одна капелька самовоспламеняющегося вещества не вошла в соприкосновение с воздухом: тщательно герметизировал пузырьки дополнительными заглушками, подсоединил трубку к первому, наполнил, закупорил; проделал ту же операцию со вторым, третьим, четвертым.

Зепп молчал, чтобы не отвлекать слугу от этой ювелирной и очень опасной работы.

— Готово! — сообщил Тимо.

«Вуазен» задрал нос и начал быстро подниматься. За высотой следил Теофельс, у слуги была своя задача. От быстроты и четкости Грубера зависело, вернутся ли экспериментаторы на землю живыми.

Маслянистая жидкость мирно покачивалась в пузырьках, но эта безмятежность была обманчива. Тимо держал наготове тряпку, пропитанную огнеупорным раствором. На лбу у обоих авиаторов, несмотря на холод, выступили капли пота.

…В ноябре тринадцатого капитан фон Теофельс участвовал в больших маневрах под Мюнхеном, проверяя возможности нового, невиданного вида фронтовой разведки — авианаблюдения за противником. Нужно было быстрее прочих пилотов выявить расположение войск «синих», занести на карту и доставить командованию. Победителя ожидала медаль, но Зепп старался не из-за награды. Его всегда интересовало новое, а еще он любил побеждать.

Все офицеры, участвовавшие в соревновании, были первоклассными летчиками. Некоторые управляли самолетом даже лучше Теофельса, который, в конце концов, был всего лишь талантливым дилетантом. Значит, следовало взять не мастерством пилотажа, а чем-то иным. Зепп придумал сразу несколько штук, каждая из которых могла дать ему маленькое преимущество.

Во-первых, скрупулезно рассчитал возможную протяженность маршрута и слил всё лишнее топливо, чтобы облегчить аэроплан и тем самым увеличить его скорость.

Во-вторых, взял с собой новейший измеритель угла «рему», чтобы учитывать малейшие перемены в боковом ветре.

В-третьих… Впрочем, что толку перечислять все эти ухищрения? Их было много, и одно из них, казавшееся абсолютно безобидным, свело на нет все остальные.

Среди прочих технических новинок гауптман взял с собой в полет «вечную» ручку. Наносить ею на карте диспозицию противника было быстрей и удобней, чем карандашом, который к тому же при любом толчке или попадании в воздушную яму ломался.

Поначалу всё шло замечательно. Но когда Зеппу понадобилось подняться выше линии облаков, чтобы увеличить запас высоты для планирования, случилась странная вещь. Из авторучки ни с того ни с сего вдруг, пузырясь, вылились чернила — будто шампанское из бутылки. Делать пометки стало нечем, и Теофельсу пришлось вернуться на аэродром несолоно хлебавши.