Эликсир и камень - Майкл Бейджент

Вполне возможно, что сам Оппенгеймер испытывал похожие чувства. Говорят, что он дал свое согласие на бомбардировку Хиросимы, но вторая бомба, сброшенная на Нагасаки, потрясла его. Он поспешно оставил свой пост директора исследовательской лаборатории Лос-Аламоса. По мере совершенствования атомного, а затем водородного оружия Оппенгеймера все сильнее мучило чувство вины. «В определенном смысле, – писал он, – физики познали грех, и скрыть это не могут ни вульгарность, ни юмор, ни преувеличение»[319].

Мудрость или просто информация?

философия герметизма провозглашала взаимосвязь и взаимозависимость всего сущего – потянув за ниточку в какой-то точке ткани реальности, мы вызовем образование или исчезновение узелка в другом месте. Ядерная физика, помимо всего прочего, подтвердила истинность этого положения и перевела стоящую за ним теорию в исключительно практическое русло. В аналогичных структурах атома и Солнечной системы обнаружилось подтверждение древней герметической теории о микрокосме и макрокосме. Немного найдется серьезных ученых, которых никогда не посещала мысль о том, что атом может представлять собой целую Солнечную систему, а сама наша Солнечная система быть одним атомом какого-то огромного образования. Такие идеи типичны для философии герметизма.

Даже если не касаться таких головокружительных теорий, современная наука – не называя по имени и не признавая источника, – в сущности, приняла герметический принцип взаимосвязи. Для научного эмпиризма идея о взаимозависимости микрокосма и макрокосма может казаться в буквальном смысле чрезмерно метафизической, но сам принцип взаимосвязи не подвергается сомнению. Так, например, любой школьник изучает циклы испарения и выпадения осадков, роста и разложения. Практически все образованные люди знают, какое влияние на их жизнь оказывают, казалось бы, далекие бразильские джунгли. Исследования окружающей среды ежедневно представляют доказательства того, что наша планета является живым организмом, который находится под угрозой и жестокое обращение с которым, как бы далеко от нас это ни происходило, обязательно отразится на нашем существовании. Общепризнано, что ресурсы земли не являются неисчерпаемыми, что они ограниченны и что нам нужно проявлять крайнюю осторожность, чтобы не истощить их. Не вызывает сомнений и тот факт, что самые незначительные наши действия могут иметь катастрофические и даже апокалиптические последствия – проявление так называемого «эффекта бабочки» из теории хаоса. Аэрозоли с фреоном, используемые каждым из нас в уединении ванной комнаты, вызывают разрушение озонового слоя. Костры из опавших листьев, разводимые осенью в садах и парках, вносят свой вклад в глобальное потепление. Токсины, которыми мы загрязняем окружающую среду, в конечном итоге возвращаются к нам с пищей, которую мы едим, с водой, которую мы пьем, и с воздухом, которым мы дышим. Как считали герметики древней Александрии, мы являемся неотъемлемой частью природы, и мы зависим от нее точно также, как она от нас.

Разумеется, во многих отношениях картезианская методология, рационалистический эмпиризм и научный анализ достигли неоспоримых успехов. Так, например, операции по пересадке стали теперь повсеместным явлением, и различные органы могут заменяться и даже изготавливаться, подобно деталям машины. В этом смысле мышление, возникшее в эпоху Просвещения, действительно оправдало и утвердило себя. Однако его апологеты слишком часто забывают о том, что альтернативный подход – то есть герметическое единство и синтез – тоже подтвердил свою действенность. Слишком часто они не в состоянии понять, в какой степени они сами принимают его и зависят от него.

Так, в начале двадцатого века биология, химия и физика превратились в три отдельные, не связанные между собой и автономные дисциплины, каждая из которых представляла собой самодостаточный и замкнутый мир. И лишь постепенно, с большим опозданием между ними начали устанавливаться связи, в результате чего возникли такие области науки, как астрофизика, биофизика и биохимия. Эти новые области превозносились как настоящая революция в науке. Однако они являлись всего лишь отражением реальности – той реальности, которая воспринималась как само собой разумеющееся такими мыслителями, как Агриппа и Парацельс. Эти науки отражали единство, существовавшее задолго до того, как процесс анализа искусственно разделил их на составляющие и компоненты. В реальном мире биология, химия и физика взаимосвязаны, и картезианская наука ошибалась, даже выдвигая гипотезу об их автономности.

В таких областях, как исследование окружающей среды, наука вновь открывает – и находит ему подтверждение – герметический тезис о всеобщей связи. Сегодня наука находится в процессе герметической, в сущности, реинтеграции и синтеза собственных подразделений. В то же время наука неохотно идет на подобную интеграцию и синтез с другими областями знания, с другими сферами человеческой деятельности – например, с философией, официальной религией, психологией или искусством. И действительно, в том, что касается этих сфер, наука пребывает в открытой или скрытой оппозиции к ним. И до тех пор, пока это противостояние продолжается, знание останется фрагментированным и отрывочным – в большей степени информацией, чем мудростью.

Эта ситуация нашла отражение в современной системе образования и постоянно воспроизводится ею. В идеале – то есть теоретически – система образования должна способствовать освоению все больших и больших областей знания. Предполагается, что этот процесс достигает своей кульминации в университете, где, как предполагает само название, приобретает «универсальный» характер, включая в себя все человеческое знание. Однако на практике система образования ведет нас в прямо противоположную сторону. Современный университет никак нельзя назвать «универсальным». Наоборот, это учебное заведение только усиливает специализацию. Области знания строго разграничены, и каждая сфера, или дисциплина, отделена и изолирована от всех остальных. Такое разграничение является наследством и отражением картезианской науки и рационалистического эмпиризма.

Наука неохотно устанавливает связи не только с другими областями знания, но и с гораздо более важной сферой – с нравственными нормами, с чувством моральной ответственности, с иерархией нравственных ценностей. Бывают, конечно, исключения – например, Эйнштейн или упоминавшийся выше Роберт Оппенгеймер. А поскольку в настоящее время наука забирается все дальше в неисследованные области, то все большее число ученых приходят к осознанию необходимости определенного морального ограничителя, некого морального императива. Однако в целом большинство из них согласны с Вернером фон Брауном, который говорил, что наука «сама по себе не имеет морального измерения» и что даже разработка оружия массового уничтожения «нейтральна с точки зрения морали». Профессор Льюис Уолперт, один из пионеров в области эмбриональных исследований и уважаемый член Королевского общества, так высказывается по поводу этичности генной инженерии-. «Это вопрос не к ученому, а к обществу в целом… Даже в отношении введения генов в человеческую клетку решение о допустимости или недопустимости подобных процедур должен принимать не ученый и не врач…»[320]

Похоже, профессор Уолперт был удивлен, что его позиция вызвала этические опасения. Подобно доктору Франкенштейну, он вопрошает: «Что… плохого в принципе «супермаркета», когда гены будут доступны за определенную цену и сопровождаться предупреждением о возможных побочных эффектах?»[321]В свою защиту профессор выдвигает современную модификацию старой картезианской методологии, отрицая синтез и превознося анализ: «Любая философия, являющаяся в своей основе холистической, сходна с антинаукой, поскольку запрещает изучать части системы отдельно друг от друга, то есть изолировать отдельные части и исследовать их поведение вне связи с чем-то еще»[322]. Это и есть голос современного Фауста. Это не голос Фауста как мага эпохи Возрождения, который просто – и нередко оправданно – отвергает узкие заповеди и догматы иудаистско-христианской морали. Это голос Фауста двадцатого века, который в своей жажде знаний, а не мудрости отрицает основы нашей человеческой природы.

12. Возвращение к единству

При помощи философии герметизма маг эпохи Возрождения привносил магию в так называемый «объективный», или ощущаемый, мир – мир подлежащих измерению количеств и конкретных фактов. В этом мире магия в той или иной степени являлась синонимом науки. После эпохи Просвещения магия постепенно была вытеснена наукой – или скорее науками, поскольку каждая из них превратилась в самостоятельную область исследований. Ученый превратился в настоящего мага. Химия, биология и физика – все они производили на свет своих магов, пока новые комбинации, такие как биофизика и биохимия, не породили более сильную магию и более могущественных магов. Постепенно областью и прерогативой науки становились манипуляции с внешним миром и управление им. Под натиском науки загадки внутреннего мира либо раскрывали свои секреты, либо постепенно отступали в сферу метафизики.