Кристальный грот - Мэри Стюарт

Голос кричал, высокий и монотонный, задыхающийся. Я не мог перевести дыхание. Меня ломала боль, она распространялась от паха и живота, как кровь, хлещущая из раны. Я ничего не видел. Я чувствовал, что мои руки выворачивает и вытягивает. Голова болела, поверхность скалы была твердой, по скуле струилась вода. Я потерял сознание, и меня схватили, когда я упал, и убивали меня: это моя кровь сочилась из тела в озеро и укрепляла фундамент их разваливающейся башни. Я бился в припадке удушья.

Руки мои, невзирая на боль, скребли камень скалы, глаза были открыты, но видеть я мог лишь водоворот знамен, и крыльев, и волчьих глаз, и хватающие воздух перекошенные рты, и горящий, как головня, хвост кометы, и падучие звезды, проносящиеся сквозь кровавый дождь.

Боль снова пронзила меня, раскаленным ножом войдя во внутренности. Я вскрикнул, и вдруг мои руки обрели свободу. Я выбросил их вперед, отгораживаясь от пылающих видений, и услышал свой собственный голос — вещающий, но что именно я вещал, не помню. Передо мной вращался и распадался вихрь видений; наконец он взорвался невыносимым светом и затем снова пропал во мраке и тишине.

11

Стены комнаты, где я проснулся, были великолепно украшены расшитыми драпировками, из окна, ложась яркими полосами на дощатый пол, лился солнечный свет. Осторожно, прислушиваясь к ощущениям в конечностях, я шевельнулся. Кажется, они не пострадали. От головной боли и следа не осталось. Я был раздет, укутан в мягкие, теплые меха; мог двигать конечностями без малейшего усилия. Удивленно прищурился в сторону окна, потом повернул голову и увидел стоявшего у кровати Кадаля, на лице которого проступало облегчение — так нарастает свет с уходом облака.

— Пора бы уже, — сказал он.

— Кадаль! Клянусь Митрой, как славно тебя видеть! Что случилось? Где мы?

— В лучших покоях для гостей Вортигерна, вот мы где. Ты задел его, юный Мерлин, ты задел его за живое.

— Неужто? Не помню. Лишь впечатление, что за живое задевали меня. Ты хочешь сказать, что они больше не собираются убить меня?

— Убить тебя? Скорее уж посадить тебя в священную пещеру и приносить тебе в жертву девственниц. Жаль, что пропадут впустую. Может, и мне перепало бы немного этого добра.

— Отдаю их тебе. О, Кадаль, как же здорово видеть тебя! Как ты попал сюда?

— Я только-только добрался до ворот женского монастыря, когда прибыли за твоей матерью. Я слышал, как они спрашивали о ней и говорили, что взяли тебя и что повезут вас обоих завтра на рассвете к Вортигерну. Я потратил полночи, чтобы отыскать Маррика, и другую половину, пытаясь добыть приличного коня — мог бы и поберечь усилия, все равно пришлось довольствоваться той клячей, что ты купил. Даже при том шаге, каким вы ехали, ко времени, когда вы добрались до Пеннэла, я уже отставал от тебя почти на день. Нельзя, правда, сказать, что я хотел догнать тебя, пока не узнал, куда ветер дует… В конце концов я прибыл сюда — вчера, в сумерках — и обнаружил, что здесь все гудит, как в развороченном улье. — Он издал короткий лающий смешок. — Только и слышно: «Мерлин то», «Мерлин се»… тебя уже называют «королевским пророком»! Когда я представился твоим слугой, меня приволокли сюда, не чуя под собой ног. Здесь, кажется, не очень-то много желающих приглядывать за волшебниками твоего класса. Ты в состоянии что-нибудь съесть?

— Нет, вернее, да. Да, неплохо бы. Хочется есть. — Я приподнялся и, откинувшись на подушки, сел. — Минутку, ты сказал, что прибыл сюда вчера? Сколько же я спал?

— Ночь и еще день. Солнце уже клонится к закату.

— Ночь и день? Но тогда… Кадаль, что сталось с моей матерью? Ты знаешь?

— Она уехала, живая и здоровая уехала домой. Не беспокойся за нее. А теперь, пока я буду тебе рассказывать, поешь. Вот.

Он принес поднос с чашей исходящего паром бульона и блюдом мяса, с хлебом, сыром и сушеными абрикосами. На мясо я и смотреть не мог, но остальное, пока Кадаль рассказывал, я съел.

— Она и ведать не ведала, что пытались с тобой сделать, и даже что из этого вышло. Когда прошлой ночью она спросила, где ты, ей сообщили, что ты «устроен по-царски и в высокой милости у короля». Ей сказали, что ты, образно выражаясь, плюнул в глаза священникам и изрек пророчество, которому соломоновы в подметки не годятся, а ныне с удобствами устроен спать. Сегодня утром она приходила посмотреть на тебя и удостовериться, и застала тебя спящим как дитя, после чего уехала. Мне не удалось поговорить с ней, но я видел, как она уезжала. Поверь, ее сопровождали, как члена королевского дома, с ней был конный отряд, а сопровождавшим ее женщинам предоставили носилки почти такие же роскошные, как ей самой.

— Ты сказал, я «изрек пророчество»? «Плюнул в глаза священникам»? — Я приложил к голове руку. — Жаль, что не помню… Мы были в пещере под Королевской Крепостью — об этом, я полагаю, тебе рассказали? — Я уставился на него. — В чем дело, Кадаль?

— Уж не собираешься ли ты сказать, будто ничего не помнишь?

Я покачал головой.

— Они, я знаю, собирались убить меня, чтобы остановить оползание своей проклятой башни, и потому я блефовал. Я думал, что если бы мне удалось подорвать доверие к священникам, то, может быть, удалось бы и шкуру свою спасти, но я и думать не мог об ином, кроме как выиграть немного времени, чтобы попытаться вырваться отсюда.

— Ага, я слышал, что они собирались сделать. Можно лишь удивляться, до чего сильно сидит в некоторых невежество. — Но смотрел он на меня хорошо памятным взглядом. — Это был забавный блеф, не правда ли? А как ты узнал, где отыскать туннель?

— А, вон что. Ну, это просто. Мне довелось побывать в этих краях раньше, еще мальчишкой. Однажды я оказался именно в этом месте, много лет назад, с Сердиком, тогдашним моим слугой, и пошел следом за соколом через лес — так я и нашел этот старый туннель.

— Понятно. Может быть, кто-то назвал бы это удачей — если бы он не знал тебя. Я полагаю, ты и тогда заходил внутрь?

— Да. Когда я впервые услышал, что наверху разламывается западная стена, то прикинул, что это может быть как-то связано с той старой шахтой. — Затем я быстро рассказал ему все, что мог припомнить о случившемся в пещере. — Огни, — сказал я, — блики на воде… крики… Это мало похоже на видения, что бывали у меня раньше — на того белого быка, да и на другое, что я иногда видел. На этот раз все было по-иному. К примеру, это было много больнее. Так, наверное, чувствуешь смерть. Должно быть, в конце я потерял сознание. Совершенно не помню, как меня перенесли сюда.

— О том я не знаю. Когда я вошел, чтобы увидеть тебя, ты просто спал, очень глубоко, но, как мне показалось, это был обычный сон. Я не стал церемониться и хорошенько осмотрел тебя — хотел узнать, не причинили ли тебе какой вред, но не нашел никаких следов этого, не считая множества царапин и ссадин, которые, говорят, ты получил в зарослях. И поверь, одежда твоя тоже выглядела не лучше… Но по тому, как тебя здесь устроили и как о тебе говорили, я полагаю, они тебя и пальцем не тронут — по крайней мере, сейчас. Чем бы то ни было — обмороком, припадком или, скорее всего, экстазом, тебе удалось их как следует завести, уж это точно.

— Да, но как именно? Тебе рассказывали?

— О да, рассказывали — те, с кем мне привелось поговорить. Беррик — так зовут того, кто дал тебе факел — он мне рассказал. По его словам, все они, эти грязные попы, твердо намеревались перерезать тебе горло, но король, кажется, не совсем голову потерял, а тут твоя матушка, а также то, как вы оба держались, ничем не выказывая свой страх перед ним — чего он никак не ожидал, — все это произвело на него впечатление. О, мне довелось уже слышать об этом, так что не беспокойся. Беррик сказал, что не дал бы за твою жизнь и двух пенни после того, как твоя матушка рассказала в зале свою историю. — Он быстро глянул на меня. — Весь этот вздор о дьяволе в ночи. Тут ты и попался. Что это на нее нашло?

— Она считала, что это поможет мне. По-моему, она считала, что король дознался, кто был мой отец, и вытащил нас сюда в надежде проведать, не знаем ли мы чего нового о его планах. Я и сам так думал, — задумчиво рассуждал я. — И еще одно… Когда попадаешь в место, где царят суеверия и страхи, это можно почувствовать. Знаешь, на меня дохнуло таким страхом, что я весь покрылся гусиной кожей. Она, должно быть, тоже это почувствовала. Она, можно сказать, пошла тем же путем, что и я — попыталась противопоставить магии магию. Поэтому она рассказала им старую сказку о том, будто бы понесла меня от инкуба, добавив для достоверности несколько живописных подробностей. — Я усмехнулся. — Вышло у нее неплохо. Не знай я иного, мог бы и сам ей поверить. Но хватит об этом, продолжай. Я хочу знать, что случилось в пещере. Ты хочешь сказать, что я говорил там осмысленно?

— Я хотел сказать не совсем это. В том, что рассказал мне Беррик, не найдешь ни начала, ни конца. Он клянется, что передает все почти слово в слово — он, кажется, мнит себя певцом или чем-то еще вроде этого… По его словам, ты просто стоял, глядя на струящуюся по стенам воду, а потом заговорил, поначалу совершенно обыденно, обращаясь к королю, будто объясняя, как пробили к центру горы эту шахту и разрабатывали рудные жилы, но тут старый поп — Мауган, да? — начал орать: «Это все дурацкая болтовня» или что-то еще, тогда ты вдруг завопил так, что у всех, кто там был, чуть кое-что не поотпадало — это слова Беррика, не мои, он не привык к общению с благородными господами — глаза твои побелели, ты простер руки, будто вырывал звезды на небе из гнезд — это снова Беррик, должно быть, он поэт, — и начал пророчествовать.