Законы границы - Хавьер Серкас

его вопросами за пределами тюрьмы.

— И именно в таком качестве она явилась к вам вместе с Тере.

— Да.

— А Тере? В качестве кого она пришла к вам в контору?

— В качестве помощницы или телохранителя Марии или как доверенное лицо Сарко. Эту роль она играла и много лет назад, а после возобновления отношений с ним снова взяла ее на себя. Мария была идеальной для Сарко по многим причинам: нормальная женщина, без криминального прошлого, мать, к тому же абсолютно благопристойная, в разводе, Мария была влюблена в него и всегда находилась рядом. Однако Сарко считал, что она недостаточно умная и на нее нельзя положиться. Ему казалось, что Тере опытнее и заслуживает больше доверия. Сарко стал просить ее сопровождать Марию или же сама Тере предложила это делать. Так и сформировалась эта необычная парочка.

С Марией я встречался примерно раз в неделю; у нее дома на улице Марфа. Именно тогда начал понимать, что это персонаж с двойным дном и она не просто была примитивной или незначительной, а представляла собой образец такого чистого простодушия и прозрачности, что уже одно это делало ее загадочной. Прежде всего меня удивило то, что Мария сохранила идеализированное представление о Сарко, многие годы распространявшееся в СМИ, — представление о нем, как о благородном, смелом и великодушном человеке, обреченном волей судьбы, по своему рождению, вести жизнь преступника. Еще более удивительным стало то, что у нее сохранилось идеализированное представление об их отношениях с Сарко: в ее глазах, это была история любви простой, доброй и несчастной женщины к простому, доброму и несчастному мужчине — история всепобеждающей, романтической любви, обещавшей, что, как только Сарко выйдет на свободу, они с дочерью обретут потерянного мужа и отца, а Сарко — семью, которой никогда не имел. В эти первые встречи Мария несколько раз поведала мне одну историю, и однажды, когда я возвращался к своей машине после нашей долгой беседы, мне вдруг пришла в голову идея: это был ключ, способный вернуть интерес СМИ к персоне Сарко, а значит, ключ от его свободы. Сарко много раз рассказывал прессе свою историю — историю жизни раскаявшегося преступника, вставшего на путь исправления и несправедливо удерживаемого в тюрьме, но после того как сам продемонстрировал лживость своих заверений, вновь преступив закон, было трудно заставить кого-нибудь снова поверить ему. Однако если эту же историю, подкорректированную, приукрашенную и дополненную, поведала бы работница школьной столовой — относительно молодая, одинокая, приличная, бедная, разведенная, смиренная и жалкая, да еще и с ребенком на руках, — тогда можно было рассчитывать на то, что СМИ поверят во все это или, во всяком случае, сочтут правдоподобным и снова заговорят о Сарко, вернут к нему интерес, став моими союзниками в освобождении его из тюрьмы. В общем, я пришел к заключению, что без этой помощи мне потребуется намного больше времени, чтобы вытащить Сарко на свободу — если это вообще удастся. Еще я подумал, что следовало попробовать.

— Значит, это вам пришла идея сделать Марию звездой СМИ?

— Да. Но я лишь хотел, чтобы Мария рассказывала журналистам свою историю и историю Сарко. Никто не мог предположить, во что все выльется. По крайней мере, лично я не имею к этому никакого отношения.

— Вы запустили в действие Марию, полагая, что можете использовать ее и управлять ей, но эта женщина вышла из-под контроля и стала вести свою игру, обернувшуюся против вас. Что ж, наверное, можно сказать, что вы заслужили это: нельзя предпринимать подобные шаги, не зная, чем все закончится.

— Глупости. Если бы это было так, то никто бы никогда ничего не предпринимал, поскольку невозможно знать заранее, чем все закончится, как бы оно ни начиналось. В общем, если вам интересно, мы продолжим нашу беседу в следующий раз. А сейчас мне нужно идти.

— Простите, я не хотел вас задеть.

— Вы меня не задели.

— Хорошо, не стану больше вас задерживать. Но прежде чем мы закончим наш сегодняшний разговор, позвольте мне задать последний вопрос.

— Слушаю вас.

— Если я вас правильно понял, поначалу у всех были оптимистичные представления относительно будущего Сарко. Так?

— Не совсем. Один человек не разделял оптимизма.

— Кто?

— Эдуардо Рекена, начальник тюрьмы. Он хорошо знал Сарко в то время, ежедневно видел его, и у него имелось свое особое мнение насчет его личности. Я не очень много общался с ним, но у нас сложились хорошие отношения. Иногда мне кажется, что он понимал то, чего не понимал больше никто другой и сам я слишком долго не мог понять. Вам следовало бы поговорить с ним.

4

— Я хорошо помню, как мы с Каньясом впервые встретились по моей инициативе, у меня в кабинете, через несколько недель после того, как Гамальо поступил в нашу тюрьму. К тому времени мне лишь пару раз довелось поговорить с Гамальо — и то мимоходом, однако наши тюремные специалисты уже провели обследование Сарко и вынесли свое заключение, и у меня на тот момент имелось четкое представление о его реальном состоянии.

Это было первое, что я сообщил Каньясу в день нашей встречи, после того как мы пожали друг другу руки и я предложил ему присесть на диван в моем кабинете. Затем я сказал ему, что пригласил его на встречу, чтобы поделиться имевшейся в моем распоряжении информацией, поскольку это было в наших общих интересах и могло облегчить нам работу. Каньяс слушал внимательно, и его глаза заинтересованно смотрели на меня через стекла очков. Он сидел, откинувшись на спинку дивана, широко расставив ноги и держа, пред собой руки со сцепленными пальцами. Как всегда, выглядел безупречно: в белой рубашке, синем костюме-тройке и начищенных до блеска туфлях. Когда я замолчал, Каньяс приподнял брови, расцепил и снова сцепил свои пальцы, словно призывая меня продолжить говорить. И я продолжил. Сообщил ему, что Гамальо был героиновым наркоманом и ВИЧ-положительным. Это, очевидно, уже было известно Каньясу, потому что он не выказал удивления. Затем я принялся объяснять, что имелась еще одна проблема: Гамальо не осознавал вреда, наносимого ему героином, и считал, что держит под контролем свое увлечение наркотиками. В действительности наркотики полностью властвовали над ним. Он был не способен признать свою зависимость болезнью, а если и признавал, то делал это притворно, чтобы извлечь определенную выгоду. Однако до тех пор, пока Гамальо был не в состоянии взглянуть правде в глаза, победить его проблему было невозможно. В тюрьме «Куатре Камине» удалось добиться, чтобы он впервые прошел заместительную метадоновую терапию. И