Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон

областного города, а из маленького местечка, почти не сидела дома: спешила всюду побывать, все посмотреть. Перед самым отъездом она снова пришла в музей — в старинный собор, который своими яркими настенными фресками, обнаженными белотелыми ангелами на готических сводах, высокими узкими окнами в разноцветных витражах, позолоченным резным алтарем, пышными царскими вратами мешал посетителям сосредоточить внимание на выставленных здесь музейных экспонатах.

Было еще рано, и, наверно, потому, что утро было пасмурное, кроме Лины и смотрительниц музея, в соборе никого не было. Ее окружали только апостолы, святые и праведники со строгими, постными лицами и зоркими большими глазами, пристально смотревшими на нее с высоких каменных стен. Привыкнув к ним, Лина вскоре перестала их замечать и уже не ощущала одиночества, охватившего ее вначале. Сейчас она даже была довольна тем, что никого нет. Не надо кучно переходить от одного экспоната к другому, спеша за экскурсоводом, стараясь от него не отставать, потому что экскурсоводам и гидам всегда некогда, они всегда торопятся. Группа, с которой Лина несколько дней назад здесь побывала, едва взойдя на колокольню, тут же спустилась вниз. Она так и не успела осмотреть с высоты город, разбросанный по холмам и долинам.

Теперь никто ее не торопил. Медленно, не спеша поднялась она по внутренней винтовой лестнице, с узкими гулкими чугунными ступеньками на колокольню. Но сегодня низкие дымные тучи закрыли горизонт и нависли над полями и лугами, над холмами и ветряными мельницами, над лесом и рекой, да и сам городок, взбегавший с горы на гору, выглядел не таким красивым, каким он был на самом деле. Тучи наползали одна на другую, опускаясь все ниже и ниже. Временами Лине казалось, что колокольня качается и плывет вместе с тучами в безвестную даль и вместе с Линой то поднимается к небу, то спускается к земле.

Возвращаясь с колокольни в собор, Лина на боковых хорах увидела фисгармонию. Очевидно, на ней давно не играли — с того самого времени, когда в храме справили последнее богослужение и вместе с другой ненужной утварью перенесли сюда, в заброшенный угол. Лина приподняла крышку фисгармонии, сдула пыль и легко провела пальцами по всем клавишам.

В музыкальной школе, которую Лина окончила по классу рояля, была фисгармония, и Лина иногда на ней играла. Но ей не нравились медленные, тягучие звуки, полные мольбы и грусти. Ее любимым композитором был мощный и бурный Бетховен. И все же она стала играть на фисгармонии бетховенскую «Лунную сонату», любимую сонату, которую она играла на выпускном вечере. Но сейчас Лина играла ее иначе. В ее игре бушевала ярость на себя за то, что легко поддалась уговорам родителей и по окончании музыкальной школы не сдавала экзамены в консерваторию, о которой так мечтала, а пошла учиться в энергетический институт.

«Музыка, — говорил отец, — не профессия, кормить тебя не будет. Музыка только для тех, кто родился с божьей искрой».

Отец, видимо, прав. Будь в ней эта искра, она бы, вероятно, так легко не поддалась.

Лина уже собиралась опустить крышку инструмента, как кто-то вдруг за спиной, легко коснувшись ее руки, тихо сказал:

— Играйте, пожалуйста, еще.

Возле нее стоял тот молодой высокий мужчина с усталыми глазами.

— Вы хорошо играете, но в одном месте, как мне показалось, вы что-то пропустили... Если позволите...

Его длинные белые пальцы словно накинулись на клавиши, и с самых первых аккордов Лине показалось, что и он что-то хочет в себе заглушить, что-то вытравить из себя, и она невольно оглянулась, ища среди собравшихся на хорах людей худощавую женщину с тонкой ниточкой жемчуга на белой длинной шее. Если б Лина знала, что он ее слушает... В присутствии этого человека она никогда не осмелилась бы притронуться к клавишам.

«Ну конечно, это он! Да, он! — чуть не воскликнула Лина. — Это он выступал у нас в институте, в студенческом клубе, с лекцией о Чайковском».

Во время лекции, вспомнила Лина, он несколько раз садился за рояль. Ей тогда понравилась его игра. Но как он очутился здесь, в этом тихом, дальнем городке? Возможно, он читает здесь лекции.

— Пожалуйста, — он встал и уступил Лине место.

— О нет! В вашем присутствии... о нет.

— Вам нечего бояться. Вы играете как настоящий музыкант. Когда я впервые увидел вас в крепости, я сразу почему-то почувствовал, что вы из музыкального мира. Меня редко подводит моя интуиция.

Лина опустила глаза, словно стеснялась признаться, что на этот раз интуиция его все же подвела.

— Я не имею никакого отношения к вашему музыкальному миру. Я учусь в энергетическом институте. Вы у нас однажды выступали, — и назвала ему город.

— Интересно.

— Вы читали лекцию о Чайковском. И много в тот вечер играли.

— Да, я был в ваших краях прошлой зимой.

Лина неуверенно спросила:

— Вы лектор?

Он немного задумался. Его темные усталые глаза еще больше потемнели.

— Как вам сказать... — Он растерянно оглянулся, словно от кого-то прятался, и вдруг, взяв ее под руку, спросил: — Вы еще долго собираетесь оставаться в музее?

Если бы Лина даже хотела еще здесь задержаться, она все равно сказала б ему то, что сказала:

— Нет, я все уже здесь рассмотрела. — И, освободив свою руку, добавила: — Я здесь второй раз.

— Я тоже здесь второй раз. И знаете, кому я этим обязан? Вам.

Она подняла на него свои карие блестящие глаза и тут же их опустила.

— Случайно оказался возле музея и вдруг слышу музыку. Зашел посмотреть, кто это так бурно играет Бетховена. Закончилось это, как видите, тем, что мы познакомились. Позвольте представиться: Генрих Зиновьевич Крафт.

— Лина.

Он снова взял ее под руку и гораздо смелее спросил:

— У вас нет желания прогуляться в парке? Не знаю, как вам, но здешний парк мне очень понравился. Я в него просто влюбился. Это, собственно, не парк, а лес, горный лес.

Душистый запах спелых вишен и свежего сена, который принес с собой ветерок из окрестных садов и лугов, незаметно увел Лину и Генриха в глубь парка, укрывшего их широкими лапами сосен и кронами старых дубов. Лина удивилась самой себе, что не отнимает у