Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

– Здорова ли?

Веснянка благодарно посмотрела на мужа.

– Здорова, благодарение Преславе. Устала я. Да то пройдёт. Завтра подымусь.

– А где же? – Якун оглядел кровать.

Веснянка улыбнулась.

– Да вон же, позади тебя, в колыбельке.

В колыбельке, подвешенной к потолку, лежало существо, запелёнатое в бель. Якун долго всматривался в красное сморщенное личико.

– Что, думал – уж бегает? Погоди годок.

Якун посмотрел на Преславу, смущённо улыбнулся. Он и вправду ожидал увидеть ладненького мальчишечку. А тут не разберёшь, кто, то ли девка, то ли парень. Преслава подталкивала к двери.

– Ну, посмотрел? Иди теперь.

Якун шагнул к жене, поцеловал в мягкие губы. Веснянка шепнула:

– Преславу благодари. Добрая, заботливая.

Ведунья мягко, но настойчиво выпроваживала счастливого отца, приговаривала:

– Не меня, Ладу благодари. Лада помогала, а я что? Ты надолго ли? Утром проведать приходи, а сейчас иди, пускай отдыхает.

– С десятком я, с товарищами своими приехал, сотник на сутки отпустил.

– Вот и добре, вот и добре. А как же, радость-то какая, первенец родился! Иди к дружкам своим, Ладу восславьте, ей благодарение да Макоши.

За столом, когда уж была выпита не одна чаша, десятинник спросил у не перестававшего улыбаться молодого отца:

– Как челядо назовёшь, Якун? Кого здравим-то?

Якун огляделся, словно ища подсказку. Имя-то они с Веснянкой и не придумали.

– А пускай Просинем будет, – отозвалась от печи Добриша. – Тебя малого Ладом кликали, потому как на ляльники родился. Подрастёт, и имя отыщется.

В полдни ротники отправились в Детинец. Якуну десятинник позволил остаться до следующего утра.

Глава 11

1

Вымахал Беляй молодцем справным, ростом – двух аршин, десяти вершков, в плечах – косая сажень. Силушка немереная так и прёт.

В Новгороде родню Беляй имел дальнюю. Отец с матерью с младшими братьями и сёстрами жили в сельце Валдитино в закупах у нарочитого новгородца Будяты.

* * *

Будята начинал гостем заурядным. Отец торговал в Новгородской земле: в Помостье, в погостах, что натыканы меж Нево и Онего озёрами, наезжал в Плесков и Изборск. Самый дальний путь его был в Киев. Об Олешье да Царьграде только байки слушал. Сын размахнулся шире. С Помостья да прионежских погостов скотницы не набьёшь. Завидовал Будята и готьским, и царьградским, и франкским гостям. Поглядишь на такого, сразу видно – то человек знатный, денежный, весомый. А их с отцом от ручечников да бондарей не отличишь. Отец за всю жизнь сапог из полувала не нашивал. Потёрся Будята меж иноземными гостями да своими, кои в дальние чужеземные страны ходят, не одну ендову с мёдом пришлось выставить, чтоб языки развязывались. Сходил в Киев, Олешье, а через пару лет, как стал сам себе голова, знал досконально, где какой товар в ходу, с чего прибыток можно иметь, а с чего в накладе останешься. Дома-то всегда хлеб в цене был. Закупай на Низу пшеницу, жито, вези в Новгород, не прогадаешь, всегда с прибытком будешь. С годами Будята и по-иному сподобился денежку добывать. Начал ссуживать куны под резы, долг спрашивал строго. И другое понял. Выгодней пушнину не скупать, а свою добывать. Для того надобно своих ловцов иметь, чтобы ему, Будяте, пушнину поставляли, да не по своей, а по его цене. Присмотрел сельцо в Помостье, из местных верного тиуна выбрал. Мало-помалу стал почти вотчинником. В сельцо отправлял на жительство закупов. Правил в сельце огнищанин Валдута, когда-то сделавший здесь первую подсеку. Сам приезжал в сельцо лишь на ловы.

Ныне слыл Будята в Новгороде человеком богатейшим. Вымол держал собственный, равных коему не было. По морям более не хаживал, посылал тиунов, сам вёл дела в Новгороде. Войдя в ряд первейших новгородских гостей, Будята не успокоился. Боярство манило гостя. Да не то боярство, что на вече, словно простые людины, стоят на мостовой клади, нет, ради такого боярства не стоило и огород городить. Желал Будята с важностию всходить на степень, стоять рядом с тысяцким и верховным волхвом, а людишки чтобы взирали на него снизу вверх и ждали его слова. Это непростое дело обмысливал Будята сам с собою и в тайные желания никого не посвящал.

Глядеть вперёд Будята приучился не только в торговле, но и в жизни. Потому, бывая в Киеве и в Царьграде, захаживал в Ильины церкви. Дома же тайно дал денег епископу Амвросию на постройку новгородской церкви. В новопостроенную церковь не ходил, не хотел раньше времени христианином сказываться. Мало ли каким боком жизнь повернётся. В тот год, как великий князь на ятвягов ходил, вон как христиан в землях у Варяжского моря резали. А ежели и в Новгороде також случится? Потому давал Будята обильные требы в Перынь, но и отец Амвросий ведал о его добрых делах.

* * *

Отец Беляя промышлял пушниной – бил тупой стрелой векшу, ловил горностаев, куниц. Отношения с тиуном не сложились с самого начала. Валдуте всё было едино, кто перед ним – закуп или обельный холоп. Ради хозяйской выгоды старался, как цепной пёс. Отцу Беляя же было не всё равно. Закуп, хоть и зависимый человек, а всё ж не обельный холоп. Потому у своенравного закупа с огнищанином шли большие свары, и никак закуп не мог избавиться от кабалы. По ряду срок закупу был пять лет, но с оговоркой, сколько каких шкурок сдавать. Да Валдута сорт шкурок занижал. В тот год, как рассчитаться окончательно, случилась беда. Подвернул на охоте отец ногу, пока выбрался до сельца, поморозился. Волхв ногу вправил, да мороз здоровье забрал. По ряду в закупы жена пошла. В то лето ходил Беляй в сельцо, помог сено для коровы ставить. Добрыга, добрая душа, отпустил. С Валдутой разругался, за малым не отволтузил огнищанина. Быть беде, да мать удержала, тиун бы взыскал за обиду. В то лето решил Беляй денег накопить, куны заплатить да избёнку у Будяты выкупить.

2

Род Беляю мирволил, силушкой не обидел. Что ковадлом бить, что руду добывать, на всё способный. Другой от такой работы с ног валится, а Беляй и не запыхается. Кваску изопьёт, усы, бороду утрёт – и опять к наковальне. И в молодецких забавах Беляй в первом десятке числился. Свои, уличанские и славенские, всегда на него надеялись. Что на кулаках, что на поясках верх обычно за Беляем бывал. С парнями слабей себя Беляй не схватывался. Радости от таких побед никакой, да и перед людьми соромно – слабого побил. Случалось, и самому то нос кровянили, то глаз подбивали, не без того. Так что ж, в том сраму нет. И поединок честный, и соперник равный. На то и забавы молодецкие, чтоб удаль свою, что наружу просится, честному народу показать. Бились с задором, но без злобы. Сейчас бьются, после мёд-пиво вместе пьют да песни поют. Злоба на нурманнов нужна. Между собой какая злоба? Если боишься, от боли свирепеешь, месть таишь, так не суйся. Стой промеж девок, гляди на молодцев да семечки лузгай.

И вот такого парнягу, такого молодца, который никакой работы не боится, с которым не всякий удалец на кулачки выйдет, да что кулачки, случись в том надобность, Беляй и с непобедимым викингом без страха схватится, и вот такого молодца околдовала синеокая птаха. Околдовала до жара, до озноба, до робости, которую молодец с малолетства не ведал. Статью ли, ланитами румяными, очами синими, бездонными, но присушила к себе парня.

Заприметил Беляй Годинку на осенних игрищах. До того будто и не видал ни разу. Словно на хмарном небе глянуло в просинь солнышко и высветило лучиком цветочек во всей красе. Росла, росла девчушка неприметная, а семнадцатым летом расцвела красой девичьей. Такой красой, что у парней головы закружились, сердца затрепетали.

На новогодних игрищах Беляй набрался решимости. На молениях, на требище глаза проглядел, но не нашёл девушки. На следующий день, выйдя на поединок на опоясках, едва не поддался, заглядевшись на девушку, что стояла с товарками. Встретившись взглядом, обмер, тут его едва не свалили.

После, в сумерках, они встретились, ибо оба стремились к тому. Беляй зашептал жарко в девичье ушко:

– Краса моя, выходи за меня.

На иное его не хватило. Легче лемех к плугу отковать, чем с девами зубоскалить. А чего ходить вокруг да около, коли он женою своею хочет видеть Годинку.

Знать, ненаглядной самой давно запал в сердечко могутный молодец, теряющийся от одного её взгляда. Потому и отвечала откровенно, лишь лучистые глазки потупила.

– Я бы с радостью, да не отдадут за тебя, Беляюшко.

– Да что ж так-то? – оторопел парень.

Женихом считал себя не из последних. И собою видный, и при деле выгодном. В корчинице робити – семья всегда сыта будет. Якун годом молодший, а вот-вот отцом станет. А он всё в парнях ходит. Годинку как разглядел, словно родией высветило – вот она, суженая. А тут – не отдадут!

– Ай гостя богатого высматриваете, чтоб скотницы от золота ломились, да жену паволоками укутал? Так и я не убогий, не нищеброд какой.

– Не про то речь, Беляюшко. Какое золото, какие паволоки? Ай бояре мы? Простые людины. Некрещёный ты, а мы – христиане. Потому и не отдадут.