Сочинения в трех томах. Том 2 - Майн Рид

Рейнджеры все до одного еле держались в седлах от усталости, но надежда поймать беглеца окрыляла нас, и отряд скакал без передышки.

Увы! В этот день мне суждено было попеременно ликовать и отчаиваться.

Недолго радовался я и на этот раз.

Отъехав на несколько шагов от реки, мы натолкнулись на новое препятствие, едва не разрушившее все наши планы.

Мы натолкнулись на карликовый дубовый лес. Куда ни кинешь взгляд, кудрявые дубы, имеющие в вышину не больше тридцати дюймов.

Однако это не какая-нибудь особая кустарниковая порода, а настоящие дубы: каждое дерево имеет отдельный ствол, ветви, крону и приносит вполне развитые желуди.

— Карликовые дубы! — в один голос воскликнули трапперы, выехав на опушку своеобразного леса.

— Новое осложнение! — раздраженно проворчал Рубби. — Спешивайтесь, друзья, пусть ваши лошади отдыхают. Придется пробираться ползком между этими дурацкими дубами.

Сказано — сделано. Несколько часов подряд, изнывая от усталости, мы на четвереньках ползли по лесу, чтобы не потерять следов Белого мустанга.

Они отпечатались достаточно явственно, и днем наша задача упростилась бы в сто раз. Но карликовые дубы росли тесно, правильными рядами, словно посаженные человеком. Пышная листва не пропускала лунных лучей. Сплошной шатер ветвей отбрасывал на землю густую тень. Кое-где сломанная ветвь служила вехой на нашем пути, в других местах Белый мустанг сбил копытом часть листвы, и сейчас карликовое деревцо стояло омытое лунным светом. Но подобные вехи попадались редко, на больших расстояниях друг от друга, потому что Белый мустанг проходил по лесу медленно и спокойно.

Странствие по лесу, самые высокие деревья которого доходили нам до плеча, показалось бесконечно длинным.

У нас было ощущение, будто мы прокладываем дорогу в огромном питомнике молодого леса.

Еще не вышли мы на опушку, когда луна начала медленно гаснуть, и на востоке занялась заря.

Карликовый лес преобразился. Пошли прореди, деревья росли уже небольшими группами, рассеянными по прерии, и наконец совсем исчезли, уступив место буйным степным травам.

Следопыты облегченно вздохнули.

Взошло солнце. Теперь проводники уже не задерживали отряд, кропотливо разыскивая следы; колючие кустарники и деревья больше не встречались на нашем пути, и мы погнали лошадей полным аллюром.

Эту часть дороги Белый мустанг тоже пробежал галопом.

Выйдя на опушку карликового леса, он первое время шел шагом, но внезапно характер следов резко изменился: лошадь почему-то рванулась и поскакала во всю прыть.

Чего ж испугался чуткий мустанг?

Мы решительно ничего не понимали. Даже трапперы были поставлены в тупик.

Трава была молодая, и на много миль вокруг расстилался зеленый мягкий ковер. В некоторых местах трава росла не так густо, и между зыбкими стеблями просвечивала голая земля, еще влажная после недавнего дождя.

Даже волк, несмотря на легкую свою поступь, оставил бы на ней отпечатки своих лап, а зоркий траппер не преминул бы их заметить. Мустанг прошел здесь после дождя, но ни волки, ни другие хищники не гнались за ним.

Я молча строил догадки. Быть может, причины тревоги мустанга таятся в нем самом? Он не забыл про то, как грубо с ним обращались, и возбуждение его еще не улеглось. А может, путы терзают бока, горяча мустанга как шпоры? Или какой-нибудь отдаленный шум напомнил ему крики разъяренной толпы и вой волков, гнавшихся за ним по пятам? А может…

Восклицание проводников, скакавших во главе отряда, прервали мои размышления.

Трапперы указывали на землю. Они не произнесли ни одного слова, но никто из нас не нуждался в объяснениях. Все поняли, отчего мустанг пустился вскачь!

Трава измята и истоптана… На земле чернеет множество следов. Мы увидали отпечатки не четырех копыт, а нескольких сотен. Они были не менее свежи, чем следы Белого мустанга. Невозможно отличить, которые из них оставлены конем.

— Табун диких лошадей! — в один голос сказали трапперы.

На копытах не было подков, но по этому признаку еще нельзя судить о диком состоянии лошадей. Ведь индейцы не подковывают своих лошадей. Но оба траппера утверждали, что лошади, о которых шла речь, не знали еще узды. В табуне были маленькие жеребята и совсем юные кони. Дело ясное: здесь прошла кабальяда.

На том месте, где стоял наш отряд, дикие кони пустились вскачь; Белый мустанг смешался с табуном, приблизившись к нему под прямым углом.

— Дело ясное, — заметил Рубби. — Напуганные Белым мустангом, кони удирают от него. Вот отпечатки его копыт — в хвосте табуна. Он бежит вслед за дикими родичами. Здесь он догнал отставших, — продолжал траппер, продвигаясь вперед, — мустанги шарахнулись во все стороны. Вот они скачут дальше — один впереди, другие позади Белого мустанга. Держу пари, что они уже освоились с видом пришельца и перестали его бояться. Так и есть: он бежит в самом центре табуна!

Невольно поднял я глаза, решив, что траппер увидал кабальяду. Но я ошибся. Старик трусил рысцой во главе отряда. Свесившись в седле, он не спускал взгляда с земли.

Все сведения, сообщенные им, он вычитал в сложном узоре следов.

В этих непроницаемых для меня иероглифах ему легче было разбираться, чем в раскрытой книге с четкой печатью.

Я знал, что толкование его абсолютно правильно: Белый мустанг поскакал вслед за табуном, догнал его и затесался между дикими лошадьми.

При этой мысли сердце мое тревожно заныло. Новая смертельная опасность угрожала Изолине.

Я представил себе беспомощную всадницу, врезавшуюся в табун диких лошадей. Бешеное ржание, глаза мустангов мечут искры, красные ноздри раздуваются от злобы. Растет раздражение против белого скакуна, который вторгся к кобылицам. Ревнивые жеребцы ярятся… В слепой ярости бросаются они на чужака, обнажив плоские желтые зубы. Они становятся на дыбы, лягают Белого мустанга, храпят…

С потрясающей ясностью возникла эта сцена в моем воображении. Мрачные предчувствия терзали меня.

Как ни кошмарна была картина, нарисованная мною, она являлась точным, хотя и бледным отображением действительности.