Журнал «День и ночь» 2009 №4 - Николай Шамсутдинов

— Как ты здесь оказался? — удивлённо спросил он.

— Клиническая смерть от аварии на дороге. Теперь надо поставить свою свечку на подносе. Тогда святой решит, что со мной делать. А где твоя свеча? — Алик смотрел в упор на Ивана Викторовича. Тому стало не по себе от этого прямого, проницательного и тяжёлого взгляда. Он с поспешной тревогой стал оглядывать свои руки. Куда же свеча подевалась? С этим мучительным вопросом Брызгалов очнулся. Вокруг белели стены, потолок, какие-то перевязанные бинтами люди на кроватях. У него тоже забинтованная нога торчала вверх, как поднятая для приветствия рука. Брызгалов понял, что находится в больничной палате для травмированных. Много лет назад после аварии на шахте он три месяца пролежал в такой же палате. Теперь сюда же попал после дорожного, как пишут в газетах, происшествия. Он вспомнил, как лоб в лоб сошёлся с зелёным «Вольво». Тревога забурлила в груди. Наверное, тот, кто был машине, едва ли остался в живых. Алик, судя по сновидению, тоже сейчас в реанимации и решает вопрос жизни и смерти перед Богом. Добрейшему Ивану Викторовичу стало так больно, так горько, что он скривился и заплакал. В этот момент почувствовал на глазах мягкую ткань, которая закрыла ему окончательно белый свет. Чей-то платок бережно, как ребёнку, вытер ему слёзы, и он увидел свою супругу Елизавету Петровну, которая сидела на табурете рядом с его железной кроватью. Господи, как она изменилась! Лицо осунулось и пожелтело. Под глазами вздулись красные мешочки и обвисли, словно старые женские груди. Волосы были прямые и пегие. Видно, что она давно не подкрашивалась. Это было так не похоже на его супругу.

В молодости она отличалась красотой. Необыкновенно привлекательной привыкла себя считать и в старости, поэтому, не щадя времени, средств, ожесточённо боролась с безжалостным временем. Теперь запал у неё кончился, и она опустила поводья. Иван Викторовичу стало так жалко жену, что он забыл на мгновение о происшествии, о своём состоянии.

— Лиза, что с тобой? Ты пришла ко мне и даже бигуди не накрутила, — тихо, чтобы другие не услышали, спросил он. Жена пунцово зарделась, засуетилась, стала поспешно дрожащими руками прятать в сумочке платочек. Потом настроение у неё переменилось, туча отошла от солнца. Нечто вроде улыбки появилось на худом лице. Морщинки веером лучиков прорезали розовую кожу от глаз к вискам.

— Слава богу, ожил! — обрадовалась она. — Думала, не придёшь в себя. Мы с Аликом каждый день ходим в церковь и ставим свечки за твоё здравие.

— Алик жив? — удивился Брызгалов. Чуть приподнялся и тут же упал на подушку, потому что боль ударила сильно в голову.

Елизавета Петровна сразу же забеспокоилась, поднялась с табурета и стала поправлять подушку.

— Что с ним сделается, — говорила она. — Работает в ресторане официантом. Туда хворых не берут. Тебя называет отцом. Говорит, что ты отвёл от него большой грех. Задавил какого-то криминального авторитета по кличке Банкир, который сам попёр под твою тачку.

Чувствовалось, что жена набралась от Алика всяких современных словечек и сыпала ими, как семечками. Когда Брызгалов пришёл в себя, то спросил Елизавету Петровну:

— Сколько же я лежу здесь?

— Второй месяц и всё без памяти! — жена вновь достала платочек из сумочки и приложила к глазам.

Иван Викторович поднял руку и потрогал голову. Пальцы наткнулись на сплошные шероховатые бинты. Он понял, что переломал не только ногу.

София Парнок

Седая Ева

Я не знаю моих предков, — кто они?Где прошли, из пустыни выйдя?Только сердце бьётся взволнованней,Чуть беседа зайдёт о Мадриде.

К этим далям овсяным и клеверным,Прадед мой, из каких пришёл ты?Всех цветов глазам моим севернымОпьянительней чёрный и жёлтый.

Правнук мой, с нашей кровью старою,Покраснеешь ли, бледноликий,Как завидишь певца с гитароюИли женщину с красной гвоздикой?

* * *

Дай руку, и пойдём в наш грешный рай!..Наперекор небесным промфинпланам,Для нас среди зимы вернулся майИ зацвела зелёная поляна,

Где яблоня над нами вся в цветуДушистые клонила опахала,И где земля, как ты, благоухала,И бабочки любились налету…

Мы на год старше, но не всё ль равно,—Старее на год старое вино,Ещё вкусней познаний зрелых яства…Любовь моя! Седая Ева! Здравствуй!

* * *

В этот вечер нам было лет по сто.Темно и не видно, что плачу.Нас везли по Кузнецкому мосту,И чмокал извозчик на клячу.

Было всё так убийственно просто:Истерика автомобилей;Вдоль домов непомерного ростаНа вывесках глупость фамилий;

В вашем сердце пустынность погоста;Рука на моей, но чужая,И извозчик, кричащий на остов,Уныло кнутом угрожая.

* * *

Не хочу тебя сегодня.Пусть язык твой будет нем.Память, суетная сводня,Не своди меня ни с кем.

Не мани по тёмным тропкам,По оставленным местамК этим дерзким, этим робкимЗацелованным устам.

С вдохновеньем святотатцевСердце взрыла я до дна.Из моих любовных святцевВырываю имена.

Дмитрий Бирюков

Город вечной свадьбы

Пейзажи меняются с удивительной быстротой. Это как кинематограф, я видел такой на ярмарке в Тисмане, а в Букурешти их уже немало. Стоишь на месте, а перед тобой пляшут картинки, одна за другой. Это совсем не так, как в жизни, — ты идёшь, а горы и дома не двигаются.

Я ни от кого не бегу и ни к чему не стремлюсь. Я просто иду. Я не чувствую под собой ног, но это и не нужно. Дорога сама летит подо мной. Всё просто меняется перед глазами, сначала надвигается на меня с огромной скоростью, а потом проносится мимо. Я словно лечу над этими дорожными камешками, мимо кустов и гор. Мне кажется, что я парю между двумя зеркалами: сверху плывут облака, а снизу — дорожная пыль.

Я совсем не устал, хотя двое суток не делал даже короткого привала. Наоборот, я готов двигаться всё быстрее и быстрее.

Там за поворотом что-то есть. Я слышу звуки. Пение и смех. Мне стоит обогнуть этот выступ, и я попаду в деревню. Там и отдохну, правда, мне это не нужно, я могу идти ещё неделю.

Изгиб дороги.

— Стой, кто идёт?

Стою. Маленькая сторожка, совсем новая, свежевыкрашенная. Полосатый шлагбаум — здесь начинается деревня. Нет, это даже не деревня, это город. Вон ратуша с часами на башенке, церквушка, школа. Небольшой уютный городок, милый и славный.

— Стой, говорю, кто идёт? — стражник, сидящий на ступеньке, поднялся и, пошатываясь, подошёл ко мне. — Назовись, путник!

— Нику, моё имя Нику, я иду из Тисманы.

— А с чем ты к нам пожаловал? Не замышляешь ли чего? У нас тут и без чужаков хорошо! Вдруг ты смутьян какой-нибудь или беглый! — он попытался насупиться, но ничего из этого не вышло. Лицо стражника расплылось в добродушной и приветливой улыбке.

Густые усы, волосы с проседью, фуражка набекрень, румяные щёки. Лет пятьдесят на вид. Весёлый, подвыпивший, глаза сверкают.

— Нет же, я не со злом к вам пришёл, я путник, сегодня здесь, завтра там. Играю на ярмарках, свадьбах. Пантомима, акробатические аттракционы.

— Эй, где ты? Тьфу ты, чёрт! Надо же было так напиться, опять показалось.

Он повернулся ко мне спиной и окликнул своего напарника:

— Михай!

Второй стражник сидел на завалинке сторожки, уткнувшись головой в колени. Он был постарше первого, невысок ростом, с седой бородой, красными, уставшими то ли от бессонной ночи на посту, то ли от чрезмерного количества выпитого за эту ночь вина глазами.

— Слышишь, Михай, надо заканчивать с такими делами, — первый стражник подошёл ко второму и присел рядом на корточки, — мне вот снова всякое марево чудится. Вот и доктор Вульпой говорит, что от этих попоек мне долго не протянуть, а ведь он не глуп, совсем не глуп, даже напротив. Вот когда господину Курбе случилось с крыльца упасть, кто ему кости на место вправил? Всё наш доктор.

— И зря вправил, на то и Курба, чтобы кривым ходить[1], и ты его не слушай, пока ничего не случилось, а лучше достань-ка из-под лавки кувшинчик с ракией. Давай-ка ещё выпьем, денёк сегодня предстоит знаменательный. Ты ведь помнишь, что сын господина Доринеску, гимназического наставника, сосватал давеча дочку судьи Соаре и пополудни поведёт её под венец. А потому пей и не гляди на доктора. Сегодня кто не весел, тот обидит молодых. Доктор — он зачем нужен? Только если случится чего. Вот допьёшься до больной головы или свалишься по пьяни в канаву, тогда и зови доктора, а пока не свалился, так и не вспоминай о нём. Давай, за счастье молодожёнов и побольше им деток, да чтобы и те не болели.