Сумерки - Дмитрий Глуховский

Помещение, посвящённое Конкисте, заканчивалось неприметной дверкой. Рядом висели стрелки указателей: «Дирекция» и «Пантеон». Дойдя до комнаты с надписью «Директор», я безрезультатно подёргал ручку и вернулся к развилке. Оставался пантеон…

Этот коридор выглядел совсем иначе, и более всего напоминал энный этаж какого-то учреждения или научного института. Крашенные бежевой масляной краской стены, кабинеты с табличками: «Ах Кинчил», «Болон Цакаб», «Эк Чуах»… На некоторых было по два или три имени. Все они были крепко заперты. Я шёл мимо них довольно долго, насчитав не меньше сотни, пока не уткнулся в лифтовую дверь. Рядом с ностальгического вида прозрачной кнопкой вызова, внутри которой при нажатии оживал алый светлячок, было выгравировано: «Ицамна».

Лифт — старый, с двумя внутренними деревянными дверцами, складывающимися гармошкой, громыхнул, когда я вошёл внутрь, и гостеприимно зажёг слабую лампу под круглым плафоном. В нём была всего одна кнопка — и ни цифры, ни надписи. Что ж, зато невозможно ошибиться.

Когда он, лязгнув, пополз вверх, я попробовал прикинуть, сколько этажей может быть в здании музея. Где-то восемь, самое большее — десять.

Прошло три, пять, двадцать минут, а он всё поднимался и поднимался, скрежеща заржавевшим механизмом; лампа иногда гасла, но после загоралась вновь, и я устал уже считать минуты и удивляться, а лифт всё тащился — выше, выше…

Потом он вздрогнул и встал. Это произошло так неожиданно, что я перепугался: застрять где-то на уровне вершины Джомолунгмы было бы сейчас очень некстати.

Попробовал выбраться — дверцы распахнулись; я очутился на забросанной окурками лестничной площадке, выложенной мелкой коричневой плиткой. Передо мной была скучная дверь с приклеенной к ней пластмассовой табличкой — белой с чёрными буквами, из тех, на которых в поликлиниках пишут обычно «Терапевт» или «Окулист».

На этой значилось: «БОГ».

Я постучал.

Las Conversaciones con Dios

— Открыто, — послышался негромкий, удивительно знакомый голос.

Затаив дыхание, я приотворил дверь и робко заглянул внутрь, готовый увидеть там решительно всё, что угодно — от райского облака и церемониальной комнаты индейского храма до каморки музейного смотрителя, обладающего специфическим чувством юмора.

Не поддающиеся объяснению события последних дней подготовили меня к тому, что стенающий дряхлый лифт, устроенный в здании загадочного музея на несуществующей улице, вполне может доставить меня на самый верхний ярус мироздания. Куда же ещё можно было подниматься битый час, как не на небеса, или, по меньшей мере, Олимп?

Поэтому я даже ощутил некоторое разочарование, когда комната, в которой я очутился, оказалась всего лишь больничной палатой. Унылые зеленоватые стены, зашторенное слепое окно, передвижная капельница у аккуратно заправленной койки. Обиталище всемогущего Ицамны я представлял себе несколько иначе…

Он поднялся мне навстречу из-за небольшого и, наверное, не очень удобного письменного стола, заваленного рабочими бумагами, какими-то схемами и чертежами, придавленными пресс-папье в форме майянских храмовых пирамид. Я сразу узнал его, хотя до сих пор и видел мельком всего один раз: это был тот самый старик, что искал, как и я, отплывшее в астрал бюро «Акаб Цин». Так значит, ничто из произошедшего не было случайностью? И оброненная им записка стала своеобразным пригласительным билетом, подтверждением того, что я записан на приём к… Богу?

— Кнорозов, Юрий Андреевич, — представился он, усугубляя моё замешательство. — Благодарю вас за расторопность.

Я представился в ответ, вызвав его снисходительную усмешку, а после неловко замолчал, ожидая, что он заговорит первым. Но он не торопился начинать беседу, внимательно изучая меня. Преломлённый толстыми линзами роговых очков, его собранный в пучок взгляд медленно полз по мне, заставляя съёживаться и прятать глаза.

Несмотря на некоторую нелепость и даже затрапезность своего наряда — облезлых бурых тапок, тренировочных штанов и казённой белой пижамы — он отнюдь не смотрелся жалко или хотя бы несерьёзно. Если бы не разноцветная россыпь таблеток на прикроватной тумбочке и не полупустая капельница, терпеливо дожидающаяся окончания прерванной процедуры, я решил бы, что стою не перед больным, а перед главврачом этой странной одноместной клиники.

Спартанский дух, в котором была выдержана комната, разбавляли многочисленные фотографии, густо покрывавшие стены у койки и рабочего стола. Тут были и древние коричневатые карточки с каллиграфическими подписями, и чёрно-белые фото из семидесятых, и современные любительские десять-на-пятнадцать. Почти все изображённые на снимках лица и виды казались неуловимо близкими, некоторые — чуть не родными, но чтобы разобраться в этом ускользающем ощущении, нужно было подойти к ним поближе.

Палата выглядела обжитой, словно размещённый в ней пациент провёл здесь уже немало времени. Несмотря на всю скупость и суровость обстановки, заметны были попытки облагородить её. Посреди комнаты стоял мебельный комплект, будто целиком похищенный из советского дома отдыха: два старых кресла с полированными деревянными ручками и набитыми поролоном сиденьями, и полированный же круглый столик с довольно дурацкой цветочной вазой.

В углу гонял заикавшуюся пластинку Мирей Матье ламинированный под дерево электрический проигрыватель. Картавые исповеди французской певицы недолго разрежали повисшую тишину: смутившись, проигрыватель поперхнулся и умолк. Не зная, куда себя деть, я снова посмотрел на хозяина палаты.

После нашей встречи у особняка «Акаб Цин» Кнорозов запомнился мне более хрупким, неуверенным, но то ли я не успел разглядеть его как следует, то ли он нарочно хотел произвести такое впечатление — так или иначе, теперь он совершенно преобразился. Невысокий и сухой, из-за манеры держать себя по-военному прямо и жёстко, он казался крупнее, нежели был на самом деле. Вместо позвоночника этому старику, наверное, имплантировали кусок железной арматуры, а тяжёлые, резкие черты лица и неподвижный взгляд навевали мысли о спустившемся со своего пьедестала каменном командоре.

— Простите, что я так на вас уставился, — наконец произнёс он. — Столько времени с вами знаком, а лицом к лицу встретились всего единожды, и то — понимаю это я только сейчас.

— Откуда вы меня знаете? — осторожно поинтересовался я.

— Я вас, как бы это выразить, вижу. Вместе со всем остальным. Но вы играете очень заметную роль, да и сами, конечно, об этом догадываетесь.

Я на всякий случай кивнул: было немного стыдно признаваться, что я так до сих пор почти ничего толком и не понял.

— Мне очень важен перевод последних глав книги, которую я вам передавал. Он должен помочь мне разобраться в том, что со мной творится. Довольно глупо себя чувствую, если честно: всю жизнь посвятил изучению майя, сто раз бывал в Латинской Америке, испанский — как родной, а тут вдруг всё позабыл и даже этот немудрящий текст понять не могу. Возьму в руки — всё путается, выходит сплошная абракадабра. Хорошо хоть, догадался нанять переводчика. В первый же раз, когда я вас увидел, понял: именно вы сможете сделать это наилучшим образом. Объяснить мне, что происходит, и чего ждать.

— Но я не…

— Знаете, разумеется, вы всё знаете. Просто вам необходимо собраться с мыслями. Поразмышляйте, а я пока поставлю чайник — хорошо тут хоть с газом перебоев нет. Я не требую от вас скоропалительных ответов. Разговор, который нам предстоит, значит для меня слишком много, чтобы я дал волю своему нетерпению.

Надо было сказать ему, что я сам пришёл сюда в поисках объяснений, рассчитывая вернуть ему переведённые главы и взамен выслушать, что означает затеянная им со мной игра, откуда взялась таинственная книга Каса-дель-Лагарто, и как следует толковать пророчества майя. Однако похоже было, что сейчас он не спешил прочесть перевод, с выполнением которого так меня торопил.

Пока старик возился с газовой конфоркой, я, пытаясь потянуть время, сделал вид, что рассматриваю висевшие на стене фотографии. Долго притворяться не пришлось: снимки действительно оказались весьма занимательными.

На одном из них я, к немалому удивлению, обнаружил свою собаку. Это была именно она, коричневое пятно на носу — будто след от лапы — я бы не спутал ни с чем.

Но прежде, чем я успел задать вопрос, взгляд уцепился за уже виденное мною где-то фото миловидной молодой женщины. Она так заинтриговала меня, что я с минуту мучительно перебирал обстоятельства, при которых мог с ней столкнуться. Потом вдруг вспомнил: это была та российская победительница конкурса «Мисс Вселенная», обошедшая смуглолицых моделей из Венесуэлы и Пуэрто-Рико. Как же её звали? Лидия… Да не Кнорозова ли?…