Рунная магия - Джоанн Харрис

— Ну что? — спросил Локи. — По рукам?

Хель целую вечность брела в молчании. Они шли за ней сквозь мертвенно-бледные ворота, сквозь склепы и хранилища костей, по мозаикам из человеческих зубов, сквозь гробницы со сводами из полированных черепов. Они двигались вниз и наконец спустились в катакомбы, которые бесконечно простирались во все стороны и были украшены кружевными гирляндами, сплетенными миллионом пауков.

Хель помедлила в каменном проходе. С обеих сторон открывались арки, за каждой находилось множество узких комнат.

— Не смотри, — тихо сказал Локи.

Но Мэдди ничего не могла с собой поделать. Комнаты были темными, но освещались, когда они проходили мимо, и внутри Мэдди видела мертвых; кто-то сидел, кто-то стоял, как в жизни. Чьи-то смутно знакомые лица поворачивались к непривычному теплу — и вновь отворачивались, когда посетители уходили. Помещения вновь тускнели, наполняясь мертвыми сумерками Хель.

Хель махнула мертвой рукой — и комната справа вспыхнула и осветилась. Внутри Мэдди увидела двух юношей, бледных и рыжеволосых и настолько похожих на Локи, что у девочки перехватило дыхание.

— Нас убили, — сообщил бледный юноша. — Нас обоих убили из-за тебя.

Полуулыбка Хель растянулась, став жуткой.

Локи промолчал, но отвел взгляд.

Они быстро шли дальше. И снова Хель подняла мертвую руку — и в комнате слева печальная женщина с мягкими каштановыми волосами обратила лицо к свету.

— Локи, — вымолвила она. — Я ждала тебя. Я ждала, но ты так и не пришел.

Локи промолчал, но лицо его стало непривычно мрачным.

Через несколько минут Хель снова остановилась, и комната перед ней осветилась. Внутри Мэдди увидела самого прекрасного на свете юношу, Его волосы были золотыми, глаза голубыми, и, хотя он был смертельно бледен, казалось, он сверкает, как упавшая звезда.

— Бальдр, — произнес Локи.

Это прозвучало как проклятие.

— Я ждал тебя, — сказал Бальдр. — Припас тебе местечко рядом с собой, дружище. Ни один хитрец не обманет смерть, и я готов ждать — а ждать придется недолго.

Локи снова выругался и отвернулся.

Хель опять улыбнулась.

— Достаточно? — спросила она.

Локи безмолвно кивнул.

— А ты? — обратилась она к Мэдди. — Ты никого из старых друзей не хочешь повидать?

Локи взял Мэдди за руку.

— Мэдди, не смотри. Не останавливайся.

Но Хель уже подняла руку, и очередная комната осветилась. Внутри Мэдди увидела женщину с желтыми кудряшками и бородатого мужчину с лицом, знакомым ей, как свое собственное.

— Отец? — Она шагнула вперед.

— Не обращай внимания. Наваждение. Не говори с ними.

— Но это же мои…

— Я сказал, не обращай внимания.

Но Мэдди сделала еще шаг. Стряхнув удерживающую руку Локи, она направилась в комнату, где Джед и Джулия Смит сидели бок о бок в спокойствии, которое показалось бы приятным, не будь они мертвы. Джед поднял взгляд, когда она вошла, но без любопытства, без радости. Похоже, он говорил, губы безмолвно двигались в полутьме, но единственными звуками были гул ветра и шорох пыли.

— Это просто чары, верно? — слабым голосом прошептала Мэдди.

Хель одарила ее своей жуткой полуулыбкой.

— Но он не может быть мертв. Я видела его совсем недавно.

— Хочешь, он поговорит с тобой? — вкрадчиво предложила Хель. — Могу даже показать тебе, что случилось, если хочешь.

— Не надо, — вмешался Локи.

Но Мэдди не могла отвести глаз от комнаты, залитой приглашающим светом. Люди внутри виднелись более ясно: Джед и Джулия, с лицами, оживленными мерцанием. Девочка знала, что они не настоящие ее родители, и все же что-то внутри ее продолжало по ним тосковать — по матери, которую она никогда не знала, по мужчине, которого она четырнадцать лет называла отцом. Внезапно Мэдди почувствовала себя очень маленькой, очень незначительной. Впервые после того, как они с Одноглазым открыли холм Красной Лошади, Мэдди очутилась на грани слез.

— Это я виновата? — спросила она у тени Джеда Смита. — Ты попал сюда из-за чего-то, что сделала я?

— Оставь ее! — резко сказал Локи. — Ты ведешь дело со мной, а не с ней.

Хель подняла живую бровь. В комнате стемнело, привидения исчезли.

— Один час, — жестко продолжал Локи. — Один час внутри. После чего, клянусь, ты никогда больше меня не увидишь.

Хель улыбнулась.

— Отлично. Я дам тебе час. Ни минуты, ни секунды больше.

— Клянешься? — настаивал Локи.

— Клянусь. И более того, обещаю — при условии, что ты переживешь эту свою грядущую выходку, в чем я сомневаюсь, — что в следующий раз, когда наши пути пересекутся, я убью тебя и не посмотрю, что ты мне отец. Понятно?

Они скрепили сделку рукопожатием, его живая рука в ее безжизненной. Затем мертвым пальцем Хель нарисовала окно в воздухе, и внезапно перед ними открылась река Сон: водная ширь, которую ни один взор не смеет надеяться охватить, более широкая, чем Единственное море, и в десять тысяч раз более бурная. Поверхность реки была усеяна островами, похожими на танцовщиц в юбках из бледной пены, скалами и рифами, слишком многочисленными, чтобы их пересчитать, предательскими песчаными отмелями, утесами, взмывавшими в облака, пиками, зубцами и скоплениями дымовых труб.

— Боги! — воскликнула Мэдди. — Как много…

Локи пожал плечами.

— Острова Сна возникают и исчезают. Они не должны существовать долго. Но крепость…

Он напряженно размышлял. Черная крепость Нижнего мира с верхушкой, пронзавшей облачные гряды, с корнями, утопленными на десять фатомов[12] в глубину. Форма ее непостоянна: то замок, ощетинившийся башенками, то гигантская яма с огненной сердцевиной. Ничто не удерживает единственного обличья так близко к Хаосу, и это вносит свой вклад в неприступность крепости. Двери и ворота появляются и исчезают. Вот почему Локи нуждался в Хель — чтобы держать окно открытым.

Он не боялся, что его дочь не повинуется. Верность Хель клятвам вошла в легенду, равновесие ее царства зависело от нее, и Локи не сомневался в ее обещании.

Какое-то мгновение он думал о Шепчущем, о его цели и древнем коварстве. Зачем тому нужно было попасть в Хель? Что Локи увидел, когда их сознания пересеклись? Что он упустил в своих тщательных замыслах? Отчего оракул кажется таким самодовольным?

«Я вижу встречу мудрого и не столь мудрого на Нижнем краю».

Мудрого? Еще никогда в жизни Обманщик не чувствовал себя менее мудрым.

В последний раз Хель подняла руку и начертила на вновь созданном окне Наудр, перевернутую. В тот же миг Мэдди ощутила лицом ветер, услышала шелест прилива на скалах, почуяла его древнее зловоние…

— У тебя есть час, — сказала Наполовину Рожденная Хель. — Советую поторопиться.

И с этими словами она исчезла, как и ее дворец, а Локи и Мэдди очутились на каменной башенке посреди реки Сон. Черная крепость Нижнего мира разверзлась под их ногами.

Ванов не было уже больше часа. Этель наблюдала за их уходом с непривычной отрешенностью и неожиданной уверенностью, что они отправились за едой. Она чувствовала себя очень странно и очень спокойно. Сидя за туалетным столиком и глядя в зеркало, она пыталась понять, что же все-таки произошло.

За последние двадцать четыре часа с Этель случилось больше событий, чем за всю ее жизнь до этого. Она видела богов в сражении; женщин, бывших дикими зверями; ее мужем завладел нечестивый дух; в ее дом вторглись; ее собственность конфисковали; ее жизнь повисла на волоске.

Этель знала, что должна что-то чувствовать. Возможно, страх. Горе. Тревогу. Облегчение. Ужас от неестественности происходящего. Но ничего такого Этельберта не чувствовала. Вместо этого она изучала свое лицо в зеркале туалетного столика, что не входило в ее привычки. Но в этот день ее словно вынудили смотреть — не из тщеславия, а, скорее, из любопытства, — в поисках каких-либо видимых признаков перемены, которая ощущалась внутри.

«Я чувствую себя иначе. Я стала другой».

Она переоделась в платье из простой коричневой фланели — не дешевое, но и недостаточно хорошее, чтобы соблазнить волшебниц, — умылась, расчесала длинные волосы. Лицо ее было чистым и не нарумяненным, отчего она казалась моложе, глаза — обыкновенные по сравнению с глазами Фрейи или Скади — ясными и серьезными, золотисто-карими. Она не стала красавицей, но и не была прежней уродливой Этель Гудчайлд, которая чуть не прожила жизнь синим чулком, несмотря на все отцовские денежки.

«Как удивительно странно и безмятежно», — думала Этель. И как странно, что добрый народец исцелил ее. Возможно, оттого она и стала неестественной, отмеченной неким образом их прикосновением. Несомненно, она не чувствовала никакого отвращения, которое, знала, должна чувствовать. Напротив, ее переполняло что-то вроде благодарности, странно похожей на радость.