Андрей Платонов - Алексей Варламов

«…жили Платоновы тяжело. Так, иногда что-то перепадало за случайные публикации под псевдонимами. Одно время они снимали летнюю комнату на чердаке в Покровском-Стрешневе в каком-то стройтресте. Прожили там одно лето. У меня письма есть, где он писал, чтобы ему зимнюю комнату дали, но ему ничего не давали, везде игнорировали. И они решили поехать в Ленинград. К тому времени папа с мамой у нас разошлись, и отец у нас жил в Ленинграде, а Тошка очень любил деда и увязался с ним в Ленинград. Наскребли кое-какие деньги, папа помог чем мог и поехали. Но начались новые испытания: в Ленинграде сильно заболел Тоша, и его положили в больницу. Он заболел корью, потом скарлатиной и дифтеритом, и это дало осложнение на ухо. Это время для них было ужасным. Подходила зима, а в Москве у них, кроме летнего чердака, ничего нет. И из Ленинграда не уедешь: Тошка болеет страшно. Ему нужно было делать операцию — трепанацию черепа, притом частным образом, а денег не было. У меня от Андрея и Маши много писем того периода. Сестра сорок дней лежала вместе с Тошей в палате. Писала, как при ней умирают дети и как Тоша умирает. Она уже не верила, что он выживет. Писала, что некому им помочь. Я думаю, многие просто боялись с ними общаться, ждали, что Андрея вот-вот заберут. В общем, Андрей и сестра были в отчаянии. Операцию Тоше все же сделали, но до конца жизни у него болело ухо. Когда вернулись из Ленинграда, жить было негде. И тут им помог Пильняк. Он уступил им комнату, и они немного в ней пожили, может, не больше месяца, — просто перебились».

Можно представить, что пережили Андрей Платонович и Мария Александровна, когда был близок к смерти их сын, труднее откомментировать предположение мемуаристки о том, что Платонова могли в конце 1920-х годов забрать, и к этому сюжету мы чуть позднее вернемся — так или иначе очевидно, что пришедший на помощь провинциальному собрату Пильняк поступил благородно, взяв его под покровительство и попытавшись ввести Платонова в литературный мир Москвы. Существует версия — ее высказала Е. Д. Толстая-Сегал — что Пильняк и Платонов отражены в знаменитой сцене из булгаковского «Театрального романа», когда Егор Агапёнов навязывает Максудову в качестве жильца своего деверя — кооператора из Тетюшей, который — и тут многое совпадает с биографией Платонова:

а) не писатель;

б) ему в Москве негде жить;

в) он остановился у Агапёнова-Пильняка, восклицающего: «Такой тип поразительный! Вам в ваших работах будет необходим. Вы из него в одну ночь можете настричь десяток рассказов и каждый выгодно продадите. Ихтиозавр, бронзовый век! Истории рассказывает потрясающе! Вы представляете, чего он там в своих Тетюшах насмотрелся. Ловите его, а то другие перехватят и изгадят».

И хотя к той поре, когда Платонова «вводили» в непролетарский литературный мир Москвы, Булгаков его уже фактически покинул, уйдя в театр, и вышеупомянутый фрагмент «Театрального романа» следовало бы отнести к 1923–1924 годам, то есть периоду максимальной удаленности Платонова от столичной литературы и ни о каком знакомстве с Пильняком речи быть не могло, эта мифология показательна и остроумна. Менее убедительным выглядит предположение Толстой-Сегал о том, что Булгаков отразил черты платоновской биографии в образе Рокка из повести «Роковые яйца»: «Рокк тоже „сам пишет“ ежедневную газету и орошает „целую республику“. Экзотическая внешность Рокка, его дремучая провинциальность и безумное прожектерство могли бы быть шаржем на реальные черты молодого Платонова».

Околоплатоновская мифология возникла отнюдь не в наше, склонное к мифологизированию истории литературы время. В декабре 1930 года некий тайный осведомитель, относившийся к Платонову без враждебности, объяснял сыскному ведомству, в чем состоит «платоновский вопрос», игнорируя и факты, и хронологию: «Сказывается здесь и та закваска, которую получил Платонов в начале своей литературной работы. Ведь, когда он только начинал писать, на него сразу же обратил внимание Пильняк, помог ему овладеть грамотой. Приобрел этим влияние на него и, конечно, немало подпортил»[27].

В 1928 году Платонове Пильняком написали комедию «Дураки на периферии» — гротескную, сатирическую историю из советского семейного быта, заканчивавшуюся по-платоновски трагично — смертью младенца, о котором забывают, решая свои дурацкие вопросы, взрослые люди. Какова была роль Платонова, а какова Пильняка в создании этого произведения, не вполне ясно, хотя платоновские мотивы, а также частичные переклички с другими его текстами очевидны. Одна из газет того времени цитировала слова Пильняка: «Поселился у меня, за неимением другой жилплощади, Андрей Платонов <…> естественно, что у нас образовалось много досугов, коротаемых вместе». Сам же Платонов позднее рассказывал эту историю так: «Мы занимались по вечерам — четыре вечера. В результате ряда обстоятельств, опять-таки несчастных…»

Комедия получила отрицательную оценку и у узкого круга слушателей, и в советской печати и сценической судьбы не имела, зато грустную судьбу имел опубликованный под двумя именами очерк. Позднее Платонов признал, что «Че-Че-О» стал первой вещью, где он начал «круто срываться», но в действительности «Че-Че-О» при всей его остроте трудно назвать срывом даже в коммунистическом смысле этого слова. Именно в «Че-Че-О» Платонов дал очень жесткую оценку Столыпинской реформе, этой своеобразной предреволюционной антиколлективизации: «Сельское хозяйство императоров завело крестьян в тупик, требовало крупной социальной и технической реорганизации. Столыпин тогда давал деревенской верхушке исход на хутора: остальное крестьянство нашло себе выход в революции».

Устами главного героя «Че-Че-О», мастерового Федора Федоровича, автор высказал несколько сокровенных идей — о необходимости скорейшей коллективизации, которая для страны даже важнее, чем Днепрогэс, о том, что есть для него коммунизм («Первостепенно надо: делать вещи, покорять природу и — самое главное — искать дороги друг к другу. Дружество и есть коммунизм»), и, наконец, о том, что всем этим бесконечно дорогим для него вещам угрожают люди, для которых труд есть временное бросовое ремесло, а главное для них — «теплота обеспеченной жизни, почетность положения и сладострастное занятие властью». И именно эти люди суть самые страшные враги революции.

Отдавал ли себе Платонов отчет, в борьбу против кого он ввязывался, рассчитывал ли силы в этом противостоянии, но несанкционированное вмешательство в исключительную прерогативу верховной власти назначать себе врагов, а кроме того, дерзкий выпад против «всесоюзного дьячка» — центрального радио (позднее в «Котловане» этот образ трансформируется в насилующую человеческие души трубу, посредством которой партия осуществляет свою власть над массами) — привело к тому, что внимание на Платонова обратили.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});