Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток - Александра Маринина

С этим приятным недоумением, вытеснившим на время тяжелый осадок от встречи с Замятиным, Игорь и уснул.

Наталья

Глубоко вдохнув, Наташа вобрала в легкие побольше воздуха. Она редко бывала за городом, с тех пор как сыновья всерьез занялись спортом, регулярные поездки на дачу к Левиным-Гольдманам пришлось отменить, у мальчиков совсем не было свободных выходных дней. Когда Наташа была маленькой, еще не было садовых участков и шести соток, а проблемы дачи всегда и всюду обсуждались только в контексте «чтобы было, где детям подышать воздухом». Она и выросла в убеждении, что ездить за город нужно только ради детей, искренне не понимала Анну Моисеевну, обожавшую дачную жизнь, и постоянно отказывалась от Инкиных приглашений провести хотя бы один выходной день на природе. Ну как это так: она будет отдыхать на свежем воздухе, когда мальчики на тренировке или сидят за уроками, а дома столько дел… В тех редких случаях, когда Инне удавалось настоять на своем и вытащить подругу на дачу, Наташа получала истинное удовольствие и не понимала сама себя — ну почему она так редко приезжает? Однако по возвращении в Москву радость от вкусного чистого воздуха, покоя и тишины быстро забывалась, и следующая вылазка за город снова требовала долгих терпеливых уговоров со стороны Инны и Гриши.

— Кайфуешь? — лукаво подмигнула идущая рядом Инна. — А как сопротивлялась, как сопротивлялась! Небось всю ночь у плиты стояла, готовила еду своей ораве на целый день в двойном размере, чтобы, не дай бог, никто не оголодал, пока ты три часа воздухом подышишь. Разбаловала ты их, Натуля, вот что я тебе скажу. Не приведи господь, заболеешь или в командировку длительную уедешь, они там без тебя плесенью покроются и умрут от истощения. В твоем коллективе, по-моему, только Бэлла Львовна умеет жить самостоятельно, а все остальные привыкли за твою спину прятаться.

— Инка, и ты туда же, — простонала Наташа. — Замолчи немедленно, иначе я тебя укушу. Хватит мне того цирка, который Ирка устроила, уж ты, пожалуйста, не добавляй.

С памятного воскресного обеда прошло два месяца, уже заканчивался ноябрь, воздух был сырым и холодным, но все равно вкусным, наполненным запахами догнивающих листьев, подмерзлой земли и раннего снега. Они приехали втроем — Инна, Григорий и Наташа. Дочь Инны и Гриши красавица Юленька уже активно бегала на свидания и к поездкам родителей на дачу давно потеряла интерес. Зато Анна Моисеевна со своими двумя овчарками жила здесь с апреля и перебиралась в город только ближе к зиме. Собственно, одной из целей сегодняшней поездки как раз и было помочь пожилой женщине собрать и уложить вещи к приезду Инкиного отца Бориса Моисеевича, который должен был появиться к вечеру, чтобы увезти сестру. В одной Гришиной машине четверо взрослых с багажом и двумя крупными собаками никак не помещались.

Когда накануне вечером Инна позвонила и безнадежным голосом в очередной раз предложила Наташе съездить на дачу «проветриться», та, не раздумывая, согласилась. Только что ей пришлось пережить скандал с Вадимом, и Наташа чувствовала, что больше не выдерживает. Ей нужна отдушина, хотя бы на один день, пусть всего на несколько часов, но избавиться от постоянного напряжения и поговорить с любимой подругой, называя вещи своими именами, ничего не сглаживая и не замалчивая. Веселая, энергичная, заражающая всех вокруг себя радостью и оптимизмом, Инна Гольдман была для Наташи на протяжении более чем трех десятков лет самым лучшим слушателем, внимательным и сопереживающим.

Они оставили Григория в доме: талантливого гинеколога после еды неизменно клонило в сон, а если учесть кулинарные таланты Анны Моисеевны и ее стремление накормить как можно сытнее и обильнее, то легко представить, что ни о каких прогулках после обеда не могло быть и речи. Гриша свалился и уснул мертвым сном, а Наташа и Инна отправились по своему излюбленному маршруту, занимавшему три часа, по дороге вдоль леса, потом через поле, до озера и обратно.

— По-моему, у твоего Вадика с головой не в порядке, — поставила диагноз Инна, выслушав подругу. — Устраивать скандал из-за того, что в ванной кто-то не выключил свет! Уму непостижимо.

— Инуля, дело не в свете, а в том, что его вся ситуация достала. Понимаешь? До-ста-ла. Он попал в ту жизнь, к которой никогда не готовился и к которой он никак не может приспособиться. Ну ты представь: мальчик из хорошей офицерской семьи, вырос в достатке, в отдельной квартире. С детства приучен к порядку и аккуратности, даже стерильности. Воспитан в духе патриотизма и преданности интересам Родины. И так до тридцати семи лет. А потом вдруг оказывается в коммуналке, где не за всем можно уследить и не все вовремя убрать и помыть. А потом еще и вынужден уволиться из Вооруженных Сил, потому что идет сокращение. Для него это огромная травма. И не успел он с этим как-то морально справиться — на нас сваливаются мама с Люсей и Катей. Квартира становится еще более коммунальной. Он и с Бэллочкиным-то присутствием с трудом мирился, а теперь еще и это… Чтобы как-то разрешить проблему, он идет торговать в надежде за полтора года скопить деньги, чтобы отселить Люсю с дочерью, но торговля идет совсем не так, как он себе представлял, и денег он зарабатывает куда меньше, чем рассчитывал. Работа у него тяжелая, весь день на нервах. Три раза у него крали вещи прямо с прилавка, два раза он покрывал их стоимость из собственного кармана, в третий раз заметил вора, побежал за ним, завязалась драка. Куртку он отвоевал, но домой пришел избитый. Каково ему, в недавнем прошлом блестящему офицеру, вести такую жизнь? Конечно, я понимаю, дома его все раздражает, и он ко всему цепляется. В кухне на полу остались капли после мытья посуды — почему не вытерли? Почему свет в ванной не погасили? Почему пятнышко на плите? Почему крошки на столе? Почему мальчики пришли с тренировки не в двадцать два пятнадцать, а в двадцать два тридцать? Он привык, что у него на корабле царит идеальный порядок и дисциплина, и он хочет добиться того же дома. А я не могу за всем уследить. Я же прихожу домой, как правило, позже его, а за день там столько всего накапливается! Одна мама чего стоит. Все роняет и не может поднять — не видит. Все проливает и не вытирает. И свет забывает гасить, и воду иногда не выключает. Но она же старенькая! А Вадик бесится. Я его понимаю, Инуля, и я стараюсь его не раздражать, но у меня не получается.

Инна некоторое время шла рядом, не говоря ни слова, потом вдруг осторожно взяла Наташу за руку.

— Натка, а ведь ты его не любишь, — негромко сказала она.

— Я? Я не люблю Вадика? — Наташа даже задохнулась от возмущения. — Да ты что, с ума сошла? Я шестнадцать лет замужем за ним, у нас двое детей…

— Ага, — хмыкнула Инна. — Ты себя послушай повнимательнее. Я тебе о любви говорю, а ты мне о чем? О шестнадцатилетнем замужестве, о детях. Это ты не мне отвечаешь, это ты сама себя уговариваешь.

— Да нет же, Инна, ну что ты выдумываешь! Я его люблю, он мне очень дорог.

— Угу. Настолько дорог, что ты его боишься. Стараешься не раздражать, не расстраивать, не злить. Даже курить при нем не решаешься — ему, видите ли, не нравится. Ты просто вбила себе в голову, что раз он твой муж и отец твоих детей, то ты обязана любить его до гробовой доски и хранить ему верность. Это не любовь, Натка, эта иллюзия, причем иллюзия опасная. Она может разрушить вторую половину твоей жизни. Ты вспомни, нам с тобой уже по сорок лет. Сколько осталось-то? Всего ничего. Протянем мы с тобой, бог даст, еще столько же, но как женщины будем функционировать еще очень недолго. Состаришься — а вспомнить будет нечего. Разве что Марика.

— Господи, да Марик-то тут при чем? — возмутилась Наташа. — Я его любила, когда была совсем девчонкой. Он меня и поцеловал-то всего один раз, когда прощался перед отъездом в Израиль.

— Вот-вот, и я о том же. Давай пройдем все последовательно. Сначала был Марик, так? Сколько лет тебе было, когда ты в него влюбилась?

— Не помню точно. Лет восемь, наверное, а может, девять.

— Очень хорошо! До семнадцати лет ты по нему сохла, пока он не отвалил в загранку. Потом еще года два подпитывалась воспоминаниями и тихо страдала.

— Инка!

— Что — Инка? Я все помню. И как ты часами о нем говорила, и как рыдала у меня на плече. Потом я втюрилась в Сережу Вери Гуда и потащила тебя в Питер. Ты кривилась и морщилась от тех свободных сексуальных нравов, которые царили в команде, и вдруг встречаешь Вадима. Такой же красивый, как Марик, темноволосый, темноглазый — тот же самый мужской тип. И такой приличный, вежливый, начитанный, воспитанный, консервативный, в отличие от ребят из команды, жутко правоверный в смысле отношения к советской власти. Пойми, Натка, я вовсе не хочу сказать, что Вадик был плохим парнем, он был чудесным, умным, надежным, не то что парни, которые тебя окружали в киношной тусовке, с прекрасным характером. На это ты и купилась. Увлеклась. Уехала в Москву, вы переписывались, перезванивались, периодически встречались. Потом поженились. Потом пошли дети. Где тут любовь? Ты мне ткни пальчиком в то историческое место, где у тебя была любовь к нему. У него к тебе — возможно, не спорю, хотя и не знаю точно. А у тебя к нему? Не было ее никогда. Ты любила в Вадиме, с одной стороны, воспоминания о Марике, а с другой — свои правильные совковые представления об удачном браке: военный, непьющий, с хорошим образованием, с прекрасной зарплатой, хочет детей и любит их. Такие мужья на дороге не валяются. Ты создала себе иллюзию, ты же всегда была жутко правильной девчонкой и прошла самую примитивную лестницу в рассуждениях: если хороший человек — его нужно любить, если любишь — нужно выходить замуж, если вышла замуж — снова нужно любить, теперь уже просто обязательно, тем более когда есть общие дети. А если не живешь с человеком каждый день бок о бок, если встречаешься с ним раз в три-четыре месяца, то можно поддерживать иллюзию очень долго. Встречи коротки, это всплеск эмоций, за короткое время да на положительном эмоциональном фоне проявляются самые лучшие стороны характера, они запоминаются и потом культивируются в воспоминаниях. А плохие стороны могут пока и не проявляться. Ну хорошо, пусть не плохие стороны, а просто такие, которые потом оказываются несовместимыми с твоим собственным характером. Ты двенадцать лет внушала себе, что любишь Вадика. Открой уже наконец глаза и скажи сама себе правду. Ты его не любишь.