Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

камня вроде известняка с ярко зримыми окаменелостями в его структуре. Рядом росли высокие кустарники. Их листва имела насыщенный цвет, переходящий от лилового до свекольного и тёмно-зелёного вперемежку. Свисали белые цветы, похожие на выточенные из кости абстракции. И всё за оградой и калиткой утопало в растительных джунглях. Многие деревья и кусты имели зелёный цвет, как в настоящих джунглях. Узкая дорожка в мелких камушках и ракушках, ломающихся в пыль под обувью, вела вглубь. Цвели гигантские цветы, похожие на ландыши, но синие и голубые. Розовели тени на белой стене дома.

— Мы со старшей мамой находим цветы в лесах и приносим сюда. Она умеет менять их форму и цвет.

«Старшая мама» — означало бабушку. За домами окраинной улочки был виден близкий лес. Он потрогал колокольчик цветка.

— Здесь в лесах такие растут?

— Почти такие. Не совсем, но старшая мама умеет их менять.

— Как же она делает это?

Икринка пожала плечами, — Она с ними общается. Она говорит, что растительный мир тоже наделён разумом…

Услышав их голоса, вышла из зарослей и «старшая мама». На маленькой террасе в горшочках всюду стояли также цветы, вились по стенам цветущие лианы.

— Здорово! — выдохнул Антон, — красиво. Будто я у мамы в оранжерее.

— У мамы? — переспросила «старшая мама», — она выращивает цветы?

Бабушка? Да какая же это бабушка? Ничуть не старая женщина с милым, тончайшим не по заявленному возрасту, лицом, украшенным в полном смысле этого слова прозрачными и мерцающими, как драгоценные камни, глазами. Их цвет определить было трудно, золотисто-голубоватые искорки мерцали в её вовсе не возрастной, а абсолютно молодой и насыщенной радужке приветливых необыкновенных глаз. Такая вот родственная приветливость, как будто его появление здесь долго ожидаемое и несомненное счастье, выглядела странненько, ведь она видела его впервые, и он мог оказаться кем угодно. Жизнь в Паралее очень быстро отучила Антона от прежних земных замашек на вселенское братство и полнейшее раскрытие лучших качеств души всем навстречу. Но эта бабушка, похоже, жила в своём маленьком и особом заповеднике вечного не пуганного счастья. Рассматривая бабушку, Антон даже забыл на время о самой загадочной внучке. А всё же идеальной эта женщина не была. На её лице и шее можно было заметить следы неявных шрамов, да и в целом она производила очень странное впечатление, например, нервической подвижностью. Возникла мысль о наличии у неё душевной аномалии. Хотя и странно было оценивать местных насельников с точки зрения земных стандартов. Каждый второй тут казался ненормальным, каждый пятый тихим дурачком, а каждый десятый оказывался к тому же и непредсказуемо-опасным.

Волосы «старшая мама» скрыла цветной тканью, вроде изящного тюрбана. Если бы Икринка сказала, что это её мать, он бы не удивился. Она и была по виду чуть-чуть за тридцать, если знать, как рано тут женщины становились матерями. Но сколько ей было? Лёгкую фигуру, тоже по-девичьи изящную, худощавую, скрывала бежевая туника с вышитым подолом и рукавами, что напоминало какой-то земной фольклорный костюм из древней жизни. Антон самоуверенно представился. Но «старшая мама», хотя и ласковая по виду, не давала ему возможности пройти в их дом.

— На воздухе хорошо. Буду угощать вас в саду. — В тени стоял столик и три пня, росшие из земли, остатки былых деревьев, но умело отполированные под сидения.

— Инэлия, ты что? — возмутилась Икринка, — он что, на пень сядет? — и прыснула от смеха.

— Да я бы сел. Но боюсь, он меня не выдержит и окончательно развалится подо мною.

— Да, — сказала бабушка Инэлия, — вы какой-то гигант. А вы кто, вообще-то? — Она совсем его не стеснялась, вела себя просто, но гордо, очевидно, ставя себя выше, давая понять, что он ей не равен, что он и молод и вообще непонятная залётная птица. Лучезарная радость первого мгновения заметно улетучилась, как будто бабушка влезла в его критические мысли о ней самой, и они её обидели. Он не стоил её душевных затрат, она обозналась, приняв его за долгожданного родственника.

— Где ваша машина? — спросила она строго и обиженно.

— Мы на поезде приехали, — ответила Икринка.

— Такой аристократ по виду и на поезде? Вы там не задохнулись?

— Икринка же не задохнулась?

— Мы люди привычные. Мы не аристократы, хотя и могли бы. Но зачем нам это? А вы зачем в общем поезде? Машины нет? Не заработал или не заслужил?

— Машина есть. Служебная.

— Заработать не мог по возрасту, раз не аристократ, а заслужил-то за что?

— Так положено по месту службы. Особо-то ничем не заслужил.

— А что так? — не отставала та, которую даже в раздражении старухой не обзовёшь. А она начинала задевать, не вопросами, а пренебрежительным тоном, будто подталкивала его к выходу отсюда, как не туда забредшего постороннего мальчика, — Плохо себя ведёшь? Нарушаешь установленные порядки?

Антон плохо её понимал. О чём она? — В каком смысле плохо себя веду? Я оставил машину в столице. Так уж вышло…

— Тебе очень важно выглядеть передо мною важным человеком? Не стоит и труда. Если ты совсем юный парень, то и будь собою. И никогда не оценивай других с позиций собственной безупречности. Никто не идеален.

Антон беспомощно озирался, ища Икринку, где-то пропавшую в густых зарослях сада. Потом он увидел её, она шла по тропинке с горстью ягод в ладошке и совсем по-детски захватывала их губами. Алый сок стекал по подбородку. Она задрала подол платья и вытерла губы. Через тонкое полотно нижней короткой юбочки просматривались её бесподобные ноги до самого их истока. Уже и попривыкнув к её непривычной внешности, он не ожидал такой вот потрясающей стройности и там, куда взгляду постороннего вход был воспрещён по установленным местным традициям.

— Пойдём туда, — обратилась она к Антону, — а то дедушка успел оборвать все ягоды внизу для своих наливок, и теперь остались только те, что на верху. Мне не дотянуться.

Антон хотел двинуться в заросли, непроизвольно хватая прекрасную девушку, имени которой не знал ещё утром, как свою уже собственность, за талию. Дрожь сердца передавалась рукам…

— Хор-Арх никогда не обманывает, но его там и не было. Это всё Хагор придумал, Хор-Арх не хотел, — сказала та, кто была Инелия, отвернувшись и уткнув нос в чашечку колокольчика, будто речь была обращена вовсе и не к Антону. Антон встал как пень, словно у него ноги пустили корни и вросли в почву. И «старшая мама», и цветущий сад — джунгли, и бело-розоватый, весь какой-то пряничный домик с ясными изумрудными окошками, всё поколебалось в своих основаниях, как зыбкий мираж, от её слов.

— Инэлия, я