Тайная история американской империи: Экономические убийцы и правда о глобальной коррупции - Джон Перкинс

«Лишь бы не отряд Кастера»[41], — задумчиво ответил кто-то, и все засмеялись.

Попытки убедить себя, что Египет — это ключевое звено, потянув за которое мы придадим импульс развитию всей остальной Африки, стали нашим ежевечерним экзерсисом. Мы, американские консультанты, очень гордились своей искушенностью и мастерством переводить все что угодно на язык цифр, низводить сложнейшие проблемы до простой статистики, обобщенной в таблицах и выраженной в виде графиков и диаграмм.

Некоторые участники нашей группы имели степень доктора философии (Ph. D.), другие были обладателями уважаемых ученых званий, и лишь я выбивался из общего ряда со своей скромной степенью бакалавра — правда, у меня хватало ума помалкивать, когда затрагивалась эта тема.

Вообще же, все мы как люди, привыкшие руководствоваться доводами разума — что вообще-то свойственно экспертам по экономическому развитию, — располагали достаточным объемом данных, подтверждающих то, во что нам так отчаянно хотелось верить, и убедить себя, что здесь, в Александрии, мы делаем великое дело, приближая наступление новой эпохи для всех африканских стран, благодаря чему уже к началу следующего тысячелетия их нынешние болезненные проблемы останутся в прошлом.

Для большинства участников нашей группы это не выглядело столь уж трудной задачей. Имея перед глазами опыт прежних империй, они, как современные конкистадоры, возложили на себя миссию трансформировать «заблудшие» общества, превратив в некое подобие их собственного. Дикари и варвары могли заслужить спасение, только приняв католическую веру или — учитывая современные реалии — только вступив на путь демократии; только склонившись перед просвещенной властью Цезаря или правителя, а в нынешние времена — президента США.

Хотя я изо всех сил старался приспособиться, но все больше ощущал себя изгоем. За четыре года работы в MAIN я стал еще циничнее. Едва заслышав высокопарные фразы о нашей миссии в Индонезии, Иране, Колумбии или Египте, я тут же распознавал в них религиозный подтекст, знакомый мне еще с детства по речам нью-хэмпширских кальвинистов.

В речах Мака Холла и иже с ним мне явственно слышались отголоски пуританских проповедей преподобного Коттона Матера, главного вдохновителя охоты на ведьм в Новой Англии. Однако мог ли я всерьез верить, что на тех, кто дерзнул принять сторону Советского Союза, обрушится божественный гнев? Неужели святой Петр стоит подле райских врат и с улыбкой раскрывает объятия капиталистам? И если кому-то все же удастся ответить «да» на этот вопрос, означает ли это, что мы сможем уберечься от божественного гнева и застолбить себе местечко в раю?

Каким воображением надо обладать, чтобы принять американский путь развития за свободно-рыночный капитализм? Все, что я видел вокруг, говорило о том, что мелкие провинциальные предприниматели обречены на гибель и им уготована участь жертв крупных корпораций. Такое впечатление, будто мы своими руками пытаемся вернуть последние годы ушедшего XIX века с его неограниченной монопольной властью трестов. Только сейчас этот процесс приобретает глобальный масштаб.

«Но тогда что же я делаю?» — этот проклятый вопрос мучил меня каждую ночь, лишая сна и покоя. Раз за разом я перебирал в памяти события, связанные с теми далекими днями в Бейруте, когда я только открывал для себя Ближний Восток. Я вспоминал мимолетную встречу с Марлоном Брандо, поездку в лагерь беженцев с говорливым Смайли, свои впечатления от увиденного тогда, от специфических, ни с чем не сравнимых звуков, запахов, ощущений.

Боже мой, кажется, это было так давно, а ведь с тех пор прошло всего четыре года.

Я завел привычку прогуливаться после обеда по набережной вдоль Средиземного моря, благо это было всего в нескольких кварталах от нашего особняка. Стоя у самого конца мола, я подолгу наблюдал за нескончаемой чередой темных волн и мыслями уносился в далекие времена Антония и Клеопатры, египетских фараонов, времена царей, для которых строили огромные усыпальницы-пирамиды, Моисея, уводившего свой народ из египетского рабства…

Я вглядывался в морские дали, словно мог разглядеть призрачные очертания Италии, находившейся как раз напротив, расположенной на востоке Греции, а еще восточнее — земли Финикии, то бишь современного Ливана.

Раздумья о древних империях, затерянных в веках, как ни странно, приносили успокоение моей мятущейся душе.

История человечества и вправду всегда состояла из войн, завоеваний, насилия, жестокости, на фоне которых влачили существование наши предки. А монотонный шелест волн будто убаюкивал, излечивая от душевного разлада. Передо мной снова возникала фигура Джорджа Рича, указывающего на подсвеченную настенную карту в зале заседаний правления MAIN, и вновь я начинал осознавать, что находиться здесь и работать на совесть меня заставляет великая цель — будущее моих пока не родившихся детей.

Во имя их счастья и благополучия я сделаю все возможное, чтобы моя страна крепко держала в руках контроль над Ближним Востоком и Африкой. Забота о потомках, моих потомках — вот что двигало мной. Да еще тот факт, что это наполняет мою жизнь приключениями, что я могу путешествовать по дальним странам, о которых раньше мог только мечтать, — тем более если все это более чем щедро оплачивается.

Проводя на берегу Средиземного моря долгие одинокие вечера, я иногда оборачивался назад, на огни вечерней Александрии. За ними мне виделись громадные просторы Африки. Я представлял, будто это и есть те самые мрачные земли, что описаны Джозефом Конрадом в «Сердце тьмы», — зловещие, гибельные места, где человеческая жизнь подвергается чудовищным опасностям. Мне казалось, что нигде в мире нет таких изуверских форм насилия, как в Африке, нигде понятие «ужас» не имеет такого кошмарного смысла, как здесь.

Как человек, не понаслышке знающий, что такое дебри тропических лесов Амазонки, я понимал, что их не сравнишь с влажными лесами Конго. Это отличие и придавало Африке особую специфичность и непохожесть на другие континенты. С детства я зачитывался рассказами о Тарзане. Какими райскими местами представлялись мне его родные джунгли!

Однако опыт экономического убийцы разбил мои наивные детские представления. Где, позвольте спросить, был смелый герой Эдгара Райса Берроуза, когда на берегах Африки высаживались торговцы невольниками? И если в глазах человечества леса Амазонки — это животворные «легкие» нашей планеты, то леса Конго давно приобрели репутацию самого зловещего места.

Поверьте, я знаю, о чем говорю. Мне доводилось видеть трущобы Латинской Америки, Азии, Ближнего Востока.

В свое время меня ввергли в шок леденящие кровь экспонаты музея инквизиции в Лиме и жуткие свидетельства средневековой жестокости, с какой американская армия обращалась с пленными воинами-апачами. Мне известно, какие зверства творили режим индонезийского диктатора Сухарто и тайная полиция иранского шаха САВАК. И все же, уверен, ничто не может сравниться с насилием и жестокостью, терзающими Африку.

Я отчетливо представлял себе и события прошлых веков, когда этот континент был сценой бесчеловечной охоты на людей, когда их ловили как животных, хватали, вповалку грузили на корабли и переправляли на невольничьи рынки — безжалостно разрывая семейные узы, отнимая грудных младенцев от матерей; сваливали живой груз в тесные трюмы, где в нечеловеческих условиях африканцы сотнями умирали от жажды, голода и болезней; и где живые томились бок о бок с телами умерших.

Пока оторванных от родины, лишенных права называться людьми, ослабевших от болезней, окровавленных и умирающих африканцев продавали как скот на невольничьих аукционах, «цивилизованные» европейцы грабили их земли, уничтожали животных и растительность, сеяли смерть и разрушение. И все лишь для того, чтобы мои предки жирели за счет своих хлопковых плантаций.

Я часто думал об этом. В один из дней, заполненных, как и другие, подобными мыслями, я познакомился с двумя молодыми беженцами из Судана. История их жизни потрясла меня, породив сознание вины, словно я тоже нес ответственность за грехи, которые совершили жестокие охотники за рабами.

42

Сидящий у Америки на коленях

Как-то я по своему обыкновению стоял, облокотившись на парапет мола, и наблюдал, как местный рыбак выгружает из утлой лодчонки свой дневной улов. Парень и девушка подошли и встали рядом. Я посмотрел на них, они — на меня. Мы обменялись улыбками. Парень сказал: «Здравствуйте, как поживаете? Говорите ли вы по-английски?» Я не удивился — в те дни незнакомые люди довольно часто пытались завести с мной разговор — из любопытства и желания попрактиковаться в английском.

— Да, — ответил я приветливо. — Я из Соединенных Штатов, меня зовут Джон. А вас?