Темп - Камилл Бурникель

Эхо голоса Дории исчезает, но через несколько минут опять возвращается: «Что дает тебе эта суета, когда известно, что рано или поздно кто-то тебя все равно победит? У тебя голова постоянно занята… Не знаешь, где ты… о чем думаешь… о той партии, которую уже сыграл, или о той, которую будешь играть. Давай бросим все. Я уйду от Хасена… У меня будет маленькая роль в одном из этих фильмов. Я тебе не говорила, я уже участвовала в пробных съемках… Когда ты наконец решишься?.. Пора бы немного пожить и для себя».

Однако он продержался еще два года. Хотя ей и казалось смешным зрелище того, как он сидит неподвижно на сцене напротив какого-нибудь типа, похожего на гигантскую черепаху, уснувшую под рефлекторными лампами, ей случалось садиться в самолет и прилетать к нему на другой конец света. Знаменитые духи предупреждали Арама о присутствии Дории в зале. Интересно, где она их раскопала, эти духи?.. Вызывающие, с примесью опия, изощренные… Где разыскала она эту мрачную смесь, благодаря которой он с закрытыми глазами узнал бы ее в наэлектризованной публике, будь то в жалком манхеттенском клубе или в не сводивших с него взгляда толпах в Суссе, Гаване, Полонице-Здрус, на Кюрасао?..

А их бегство вдоль пляжей Кейп-Кода! Та ночь, когда он наконец смог ей объявить: «Все! Я свободен!» Они лежали в том сарае для лодок, который им показала Лиза Кларк, другая приятельница Дории. Сарай, где они могли положить свой спальный мешок, а утром, проснувшись, смотреть через доски, как внизу под водой по дну разгуливают маленькие крабы.

Сначала она не поверила, что он говорит правду. Как не поверила бы, если, будучи избранным в Белый дом, он сказал бы, что отказывается быть президентом и поедет выращивать бобров на берегу Потомака. В глубине души она никогда не верила, что он совершит этот прыжок в пустоту. Она встала, вышла из сарая и побежала в самый конец понтона, как если бы вдруг увидела в трехстах метрах целую стаю акул. Он ее догнал.

— Это правда, ты действительно бросаешь? Но ведь они же все на тебя набросятся, и Хасен первый…

Он, кажется, сказал, что ему наплевать. Он поднял ее на руки и отнес в глубину сарая, где они снова предались любви, как она говорила, «на головах крабов», оказавшихся, кстати, лучшими из соседей. Потом, когда они уже немного пришли в себя:

— Скажи, Арам, ты это для меня делаешь?

— Сейчас можно было бы пожениться, — сказал он.

— Ты с ума сошел. Они же перекроют тебе все средства существования.

— Немного денег у меня отложено.

— Нет, поженимся позже. А сейчас едем путешествовать.

Они провели целый месяц одни, в бревенчатой избушке на берегу одного маленького озера. А запах духов следовал за ними, сопровождая их на лоне природы. И в течение двух лет они жили этой бродячей жизнью. По возвращении она начала сниматься в фильмах. Они так и не поженились.

«Все это, — думает Арам, — в прошлом. Туда возврата нет, и там нечего делать. А вот те духи, вне всякого сомнения, я их по-прежнему не люблю. Особенно у других женщин. Запах тех духов как раз и привел Дорию, после ухода той, другой… Как она мне сказала, ее зовут? Ах да, Кармен Штольц!» Он снова на какое-то мгновение видит ее лицо, отмеченное печатью… которое слишком долго находилось под солнечными лучами. «Жизнь не делала ей подарков», — думает он.

Народу было как на площади: клиенты отеля, постоянно щелкавшие вспышками, гости в смокингах и длинных платьях, именитые саудовцы с куфией на голове, поражающие своей степенностью посреди всей этой суеты, которую они словно не замечали, — пробираться в этой плотной толпе было нелегко.

Люди образовали живую изгородь, чтобы поглядеть на прибывающих, выплеснулись в огромный атриум, чтобы смотреть на длинные черные лимузины, подъезжающие и выгружающие, среди ярких портье и увенчанных тюрбанами шауишей, деловых людей, чиновников, официальных лиц, сопровождающих дам в парчовых платьях и девушек в разноцветной кисее.

Зрелище это немного напоминало премьеру фильма в Голливуде, куда толпа устремляется, чтобы поглазеть на звезд. Только здесь были еще и сосредоточившиеся перед подъездом и призванные открыть кортеж египетские музыканты с волынками, — инструмент в чехле из шотландки и плед на плече, — присутствие которых делало весь этот праздник похожим на ярмарку. Девушки встали в два ряда и передавали друг другу большие свечи, украшенные лентами и кружевными юбочками. Многие из них были очаровательны. Волынщики, совсем как на каком-нибудь кельтском газоне, время от времени продували свой инструмент и извлекали из него то долгие, как крик оленя, то высокие, словно застревающие в верхней части регистра звуки, а барабанщицы, — которые тоже открывали свадебное шествие, хотя своей внешностью они скорее напоминали своих прародительниц из фиванского некрополя, — манипулировали чем-то более похожим на бакские бубны, чем на ритуальные барабаны Древнего Египта.

С десяток детей, сгруппировавшихся у входа и имевших в своих пажеских костюмчиках такой вид, словно они ожидают Белоснежку, казалось, с трудом сдерживали свое нетерпение, хотя и старались быть на высоте положения. Наконец общее движение публики подсказало Араму, что новобрачные уже здесь. Все началось одновременно: аплодисменты, блицы фотоаппаратов, музыка волынок и тамбуринов. Позади молодых Арам заметил высокопоставленное лицо, у которого возникла странная идея пригласить его на этот прием. В кортеже он заметил и одетого в смокинг, раздаривавшего приветствия и улыбки Асасяна, который шествовал под руку с импозантной красавицей, дебютировавшей в свете, должно быть, задолго до прихода к власти Насера.

Поскольку толпа сильно напирала, молодожены иногда останавливались, что позволяло им отвечать на приветственные возгласы, — иностранные туристы казались очарованными этим зрелищем, необычным в их глазах из-за одной только близости пирамид, — позировать перед фотоаппаратами и выбрать момент, чтобы пройти между людьми, не слишком рискуя оставить фату новобрачной под чьими-нибудь ногами. Потом они снова начинали движение, а перед ними горстями бросали маленькие золотые монетки, которые дети и клиенты торопились выхватить из-под ног гостей.

Едва кортеж, прошествовавший до большой лестницы, исчез па втором этаже, как главный холл вновь обрел свою обычную атмосферу привокзального зала ожидания.

Арам сказал себе, что он уже достаточно посмотрел и что ему нет никакой необходимости присоединяться к другим гостям. Он спустился в торговую галерею побродить перед витринами — точно так же, как где-нибудь в Париже или Риме. Он даже вошел в лавку одного ювелира, который выложил перед ним на подносе несколько драгоценных вещиц, моделями для которых послужили драгоценности, найденные в одной недавно раскопанной могиле. И пока у него между пальцами струились этот крошечный жемчуг, эта оправленная тонким золотом бирюза, эти ониксы, лазуриты, эти податливые, шелестящие ожерелья, предназначенные и для того, чтобы обвивать живую шею, и для того, чтобы застывать на груди покойников; пока он ласкал иероглифическую резьбу, фараоновские печати, камеи, соединившие профили Антония и Клеопатры, его опять посетил аромат духов Дории. И ему вспомнились те эпизоды, когда он ходил в магазин «Тиффани» и как долго там она задерживалась, созерцая некоторые бесценные экземпляры и рассматривая бриллианты, расклассифицированные по размеру, качеству и цвету. Ведь она носила лишь нестандартные, весьма экстравагантные драгоценности, единственные, по ее словам, которые были на уровне ее воображения.

Интересовалась ли драгоценностями Ретна? Это была одна из бесчисленных не затронутых ими тем. Он вышел, поздравив ювелира с тем, что он владеет столь высококачественными предметами. Так он жил до сих пор: восхищаясь художниками, которые создают эти хрупкие чудеса, но покупая лишь в тех случаях, когда хотел сделать подарок. Он бесконечно возвращался в одни и те же места, но никогда не обременял себя сувенирами, фетишами, талисманами.

В центральной аллее его обогнала группа молодых японок в национальных костюмах. Они остановились перед другой витриной, где стояли две большие вазы-канопы с крышками, выполненными в виде головы бабуина и головы собаки, и со смехом принялись разглядывать, а он, не без интереса наблюдая за ними, спрашивал себя, имеют ли они хоть малейшее представление о назначении этих сосудов. Впрочем, может быть, они прекрасно знали, что в них заключали внутренности покойника, и, может быть, как раз над этим и смеялись. Насколько им должны были казаться странными все эти манипуляции, соответствующие великой утопии смерти! Он хотел бы сказать им, до какой степени разделяет их реакцию на подобные явления. Перед ним самим, по существу, никогда не стояла проблема избавления от страха смерти. Когда, весьма редко, у него появлялась мысль о смерти, то она ассоциировалась в его сознании лишь с безмятежностью несуществования.