На службе Отечеству - Александр Алтунин

Пока было светло, бойцы старались найти местечко поспокойнее, чтобы написать родным.

После отъезда из училища я послал домой всего одно письмо, в котором обещал приехать в июле в отпуск. Но июль уже кончается, и провожу я его совсем не так, как мечтал. Многим хотелось поделиться с родными, да разве обо всем напишешь! Удивительная способность человеческой памяти: когда сердце тоскует о близких, она, словно на фотографии, отпечатывает их образы, особенно когда закроешь глаза, вырисовывает одну картину за другой: четко видится единственная подковообразная улица родной сибирской деревни с удивительным названием Стеклянка. По обеим сторонам улицы ровными рядами выстроились приземистые, в основном саманные, домишки с примыкающими к ним хозяйственными постройками. В одном из таких домов живет наша семья. Дом мы строили сами. До создания колхоза хлеба частенько не хватало до нового урожая, питались чем придется. Поэтому я всегда остро сочувствовал тем, кому жилось еще хуже. Однажды в хату забрели погорельцы: старуха с двумя мальцами моего возраста. Оборванные, грязные и такие голодные, что, увидев ломоть хлеба, они не сводили с него глаз. Мне стало жаль их. Обшарил я тогда чулан и собрал все, что нашел съестного: краюху черствого хлеба, десяток яиц, чугунок вареной картошки, кусочек сала. Подал все старухе. Она и взять не решается, а девочка глядит на продукты и ревет. Наконец старуха сложила припасы в холстяной мешочек, повернулась к иконе и, крестясь, прошептала:

— Матерь божия! Не пожалей для него милости своей, как он не пожалел для нас хлеба насущного. Сохрани его и помоги в минуту трудную!

Вечером вернулись с поля родители и старший брат, собрались ужинать, а в доме шаром покати. Выслушав мою невразумительную речь о необходимости помогать голодающим, отец тяжело вздохнул, вышел во двор, стал свертывать цигарку. Брат Михаил, проходя мимо, исподтишка влепил мне затрещину и хохотнул:

— Эх ты, помощь голодающим! С тобой последних штанов лишишься.

— Тоже мне, учитель! Иди лучше корову встречай, — замахнулась мать на Михаила полотенцем. — Слышишь, стадо гонят. — А сама ободряюще улыбнулась мне: ничего, мол, переживем…

Хотелось броситься к ней, но сковала мальчишеская стеснительность, и я только благодарно покосился в ее сторону.

Одно воспоминание вызывает другое… Мне живо представилась деревенская улица в предвечерний час: блеет и мычит скотина, которую пастух гонит с пастбища; голосисто перекликаются ребятишки, помогая загонять ее по дворам; возвращаются с поля взрослые… А вот и мать, Ирина Андреевна, гремя подойником, выходит из избы. Ее нестарое, по изборожденное морщинами красивое и доброе лицо (для каждого сына мать самая добрая и самая красивая!) озабочено. Ясно вижу задумчивое лицо моей сероглазой, не по годам серьезной шестнадцатилетней сестренки Машеньки, которая относилась к братьям покровительственно. Следила, чтобы выглядели опрятно. Старшего брата, Михаила, заставляла регулярно бриться. Где-то он теперь? На каком фронте? Жив ли? Отца, Терентия Дмитриевича, сорокавосьмилетнего жилистого мужчину, я почему-то всегда представляю верхом на коне. Страстный любитель этих умнейших животных, он всю свою жизнь работал конюхом в колхозе. Гордился знанием лошадей. Выберет, бывало, на ярмарке самую дохлую на вид лошаденку, под насмешливыми взглядами соседей дотащит ее до двора, а потом выхаживает, как дитя. Зато какая гордость светилась в его глазах, когда он ехал по улице на преобразившемся, словно в сказке, красавце коне!

…Не вдаваясь в детали, начинаю письмо: "Здравствуйте, дорогие отец, мама и сестренка!" Скупо сообщаю, что нахожусь на фронте, что жив и здоров, что пока в серьезных боях мне не довелось участвовать… Словом, как все фронтовики, старался не волновать близких: они и так живут в страхе получить похоронку.

…Вечером Стольников, отозвав меня в сторону, озабоченно сказал:

— В роте распространился слух, что в Смоленске окружены главные силы фронта, что, как только фашисты покончат с ними, они навалятся на нас. Поэтому наступать, мол, в такой обстановке — значит ускорить свою гибель. Кто-то хитро распускает слухи, времени для выявления распространителей нет. Надо побеседовать с бойцами.

Собираем роту. Стольников, как всегда, говорит страстно и откровенно:

— Только скрытый враг может распространять лживые сведения, чтобы подорвать нашу веру в победу! Вместо того чтобы решительно пресекать слухи и арестовывать их разносчиков, вы, товарищи бойцы, передаете их друг другу и невольно становитесь пособниками врага… Помните предупреждение товарища Сталина: "Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и в распространении ложных слухов. Нужно учитывать все это и не поддаваться на провокации. Нужно немедленно предавать суду военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны…" — Окинув присутствующих быстрым взглядом, Стольников продолжает: — Я хочу прочитать вам строки народного поэта Казахстана Джамбула:

…С собакой сравнить их, злодеев лихих? Собака, завыв, отшатнется от них… Сравнить со змеею предателей злых? Змея, зашипев, отречется от них… Проклясть их дела и фальшивую речь их, Лишить их, чудовищ, имен человечьих…

Успокаиваясь, политрук кивает в мою сторону:

— Вот командир подробно расскажет об истинном положении на фронте, и вы убедитесь, что распространители слухов — хуже фашистов: они вредят исподтишка.

Как можно спокойнее рассказываю о сложившейся на смоленском направлении обстановке. Не скрываю, что неприятельским частям удалось прорваться в тыл смоленской группировке наших войск, но и сами немцы оказались между молотом и наковальней. Наковальней являются наши части, сражающиеся в Смоленске, а молотом — ярцевская группа войск, в которую входит и наш батальон.

Сравнение, видимо, понравилось слушателям: их лица веселеют. Подчеркиваю, что пассивных всегда бьют. Поэтому, чтобы разгромить фашистские части, вышедшие в тыл нашим смоленским дивизиям, нам надо с удвоенной активностью и яростью сражаться с врагом.

После собрания взволнованные красноармейцы подтащили к Стольникову упиравшегося бойца. Удерживая его за плечи, рослый красноармеец в каске возмущенно говорит:

— Это он, наш главный "информатор". Куда-то бегает, а потом нашептывает на ухо сведения, будто бы полученные "от верного друга из штаба"…

— В каком же штабе у тебя верный друг, снабжающий точными сведениями? — сердито спрашивает Стольников побледневшего красноармейца.

— Не верьте им, — испуганно зачастил болтун. — Я не распространял ложные слухи. Я иногда пересказывал факты, которыми со мной делился мой старый друг.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});