Возраст – преимущество - Мишин Виктор Сергеевич

– Раз ты из первых курсантов, значит, проходил обучение не Варшаве или Кенигсберге, а в Германии?

– Да.

– Я слышал об этой школе, у нас такого никогда не было. Вас ведь заставляли убивать друг друга, чтобы проявить верность Германии, так?

– Мне повезло с самого начала. Я не убивал никого, кто не заслуживал этого. Первым, как уже рассказал, был перебежчик, предатель, кинувшийся на меня с ножом и чуть не отрезавший мне голову. Потом были другие… Извините, господин полковник, думаю, это уже не важно.

– Да-да. Я бы хотел услышать, что ты хочешь делать дальше. Уйти со мной назад, к большевикам?

– Если бы я просто хотел вернуться на Родину, давно бы уже был там.

– Что тогда? У тебя задание?

– Задание у таких, как я, одно – приближать победу. Но у меня лично есть огромное желание совершить одно дело, которое я обдумываю с прошлого лета.

– Ты не боишься рассказывать мне все это, думаешь, что я уже завербован? – усмехнулся полковник.

– Мне не нравится слово завербован. Я бы назвал это сотрудничеством. Если бы вы хотели меня сдать или убить, уже сделали бы это. Вы разумный человек, зачем делать ненужные шаги? Войне конец, режиму фюрера – конец, Германию ждет капитуляция и… Вы же помните, что было после Великой войны?

– Полное разграбление и унижение всего народа, – кажется, Дюррера даже передернуло при мысли об этом.

– Сталин не даст союзникам сделать с Германией то, что они уже один раз провернули, но все же страна будет разрушена очень серьезно.

– Сталин не даст? После всего того, что вермахт сделал на территории СССР? Я не верю, Юра.

– Ваше право, но Верховный очень мудрый человек. Сейчас мы немного не успеваем, вы же должны понимать, что союзники открыли второй фронт не просто так, солидарностью с нами там и не пахнет.

– Хотят успеть к разделу пирога?

– Естественно. Иначе наши танки дойдут до Ла-Манша, а это для них хуже виселицы.

– Да… И что же ты задумал?

– Помните визит фюрера в школу?

– В прошлом году, когда он лично тебя похвалил? Конечно, помню.

– Я хочу сблизиться с ним.

– Чтобы убить? Это невозможно, Юрий. Охрана там не чета полевой жандармерии.

– Я не собираюсь его убивать. Этот человек должен предстать перед судом, а у нас есть очень веские подозрения, что он не сдастся.

– Это исключено. У каждого военного чиновника на таком уровне лишь один выход – ампула с цианидом, зашитая в воротник или в манжеты.

– Слышал об этом. Подумайте, можно ли как-то попасть в окружение Гитлера? У меня были наметки на Гитлерюгенд, он вроде бы очень тесно общается с этой организацией, верит ее членам, да они и на самом деле являются фанатиками.

– В этом есть смысл, тут ты прав. Этих мальчишек воспитали на теории превосходства, для них фюрер – бог. Надо подумать, я еду завтра в ставку, меня уже проинформировали, есть хорошие люди, что от меня хотят потребовать отправить всех учеников и преподавателей на фронт. Не знаю, увижу ли я фюрера, вызывает меня адмирал.

– А вы в курсе, что он уже договаривается с англичанами?

– Это можно предположить, он не раз высказывался о целесообразности войны с Островом. Хорошо, Юра, завтра я что-нибудь узнаю. Как ты хочешь переправить нас на ТУ сторону?

– Для этого мне нужен один человек… Точнее, даже два.

– Значит, гауптман Ригель и тот, с кем ты вернулся из последнего рейда, агенты Советов? Как смогли завербовать такого офицера, как Ригель? Он же член партии, заслуженный офицер вермахта, имеет награды и служит всю жизнь…

– Когда-нибудь, господин Дюррер, вы все узнаете, – улыбнулся я, – а пока зачем вам это?

– Ты прав, это лишнее. Значит, у вас есть возможность переправить нас на ТУ сторону, но все зависит от меня?

– Я прекрасно представляю ваши силы относительно помощи по внедрению в Гитлерюгенд. Не сможете, что же, значит, будем искать другую возможность.

– Завтра с утра я сделаю необходимые звонки, и твои товарищи, – он проговорил это слово на русском, – будут в городе в течение суток. А пока можешь нас оставить, необходимо все осмыслить и обдумать?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Конечно, пойду погуляю в саду, жаль, что еще прохладно, но зима все же кончается, а это меня радует всегда.

– Ты понимаешь, что ты сделал?

Кузнецов, или гауптман Ригель, вместе с Борисом, который находился в распоряжении Дюррера, обучая диверсантов, прибыли в город ровно через сутки, как и заявлял полковник. Встретились мы за городом, с восточной стороны от Берлина. Парни приехали на легковом автомобиле и очень радовались встрече. Услышав, что я провернул с Дюррером, Кузнецов пылал от восторга.

– А чего такого особенного я сделал?

– Ты завербовал… Блин, ты – мальчишка, завербовал полковника абвера! Как ты смог это провернуть? А если ты ошибся, и он лишь делает вид, что согласен? Понимаешь, что нас всех сейчас могут взять за одно место, и все!

– Я уверен, что не ошибся в нем. Хоть и партийный, но он не отмороженный нацист. Дюррер был военным еще до прихода фюрера к власти. Как и у многих, у него не было выбора, и в партию вступить пришлось, иначе ходил бы в лейтенантах, это максимум. А он – специалист. Ты и сам мне говорил, что его методики очень хороши, так что, думаю, жизнь ему важнее партии. Скажи мне только, мы сможем их переправить?

– Трудно, – задумался Кузнецов, – думаю, сможем. Для начала в Швейцарию, я думаю, тут все в этой Европе рядом. У нас между городами расстояния больше, чем у них между странами.

– Хорошо. Николай, с полковником ни о чем не говори, все договоренности только через меня. Он скорее всего захочет с тобой поговорить, догадался сразу, как только я заявил, что мне нужны вы оба. Но будь тактичен и ссылайся на меня. Повторю, он не отмороженный нацист, обычный вояка, хоть и спец, каких поискать. Семья для него дороже всего, это я уяснил точно.

– Сколько их будет?

– Думаю, четверо. Вряд ли он станет вытаскивать сына с фронта, не решится, а вот дочь с ребенком и жена будут с ним.

20 апреля 1945 года, окрестности имперской рейхсканцелярии

– Я рад, что сегодня со мной самые надежные и преданные люди рейха, наши мальчики, – человек с усиками под носом и длинной челкой говорил непривычно тихо и спокойно. Он сильно постарел за последние месяцы и выглядел лет на десять старше своего возраста. Дело всей его жизни шло прахом, враг в сердце страны, в столице, остается только одно – уйти достойно.

– Хайль Гитлер, – рапортовали хором одетые в форму мальчишки.

Команда почетного караула Гитлерюгенда собралась в этот день в разрушенном саду рейхсканцелярии. Когда-то, совсем еще недавно здесь было очень красиво, даже жаль как-то такую красоту в пыль стирать. Гитлер вручал Кресты отличившимся мальчишкам за подбитые русские танки, а я скрипел зубами.

Долго гулять на воздухе фюрер не решился, и процессия спустя несколько минут спустилась в бункер. Хозяин убежища выглядел уставшим и каким-то больным, постоянно шептал что-то на ухо одному из приближенных. Думаю, что это был личный врач фюрера. Здесь, под слоем земли и бетона, Адольф еще раз собрал тех, кто присутствовал на награждении. Командиры Гитлерюгенда сразу после построения решили поздравить вождя с днем рождения. Наверху в парке нас было около семидесяти человек, но комната, в которой фюрер принял их, не могла разместить всех желающих.

Усилиями полковника Дюррера, которого, находясь в отчаянии, Гитлер произвел в генералы, мы, три «засланных» казачка, находились сейчас в убежище главы Третьего рейха. После разговора с Дюррером, когда я открыл ему, кто я и откуда, тот развил бурную деятельность, желая помочь нам в достижении цели. Кузнецов был удивлен больше всех, ибо не рассчитывал на такое. Мне же, наоборот, была понятна такая инициатива. Насколько я успел изучить полковника, а нынче генерала абвера, он честный человек и сейчас, как никто другой, хотел лишь одного, чтобы человек, который привел страну к такому коллапсу, понес достойное наказание. Он не только смог внедрить всех нас в организацию Гитлерюгенд, но и поспособствовал тому, чтобы именно наша рота сегодня оказалась в почетном карауле в убежище вождя нации. День рождения фюрера был омрачен еще затемно, на город сыпались снаряды и бомбы, а некогда великий человек, завоевавший половину Европы, сидел, как крыса, в бункере.