Титан (другой перевод) - Джон Варли

Джин предложил, чтобы они по очереди брали один конец веревки, заползали как можно выше и привязывали веревку к дереву, чтобы двое оставшихся внизу могли легко по ней взобраться. Ведущий при этом минут десять работал бы на полную, а двое остальных отдыхали. Затем ведущий отдыхал бы два срока. Попробовали. Выходило по 300 метров за каждый заход.

Разглядывая ручей поблизости от их третьего лагеря, Сирокко решила было искупаться, но тут же передумала. Есть хотелось куда сильнее. Джин, изрядно поворчав, все-таки встал на очередную вахту у жаровни.

Сирокко так взбодрилась, что даже успела просмотреть свою поклажу и прикинуть, сколько осталось провизии, — прежде чем опять провалиться в глубокий сон.

* * *

На четвертый день они одолели двадцать километров за десять часов, а под конец того же дня Джин решил приударить за Сирокко.

Лагерь путники разбили в том месте, где речушка, вдоль которой они следовали, разошлась так, что в ней даже появилась возможность искупаться. Без всяких задних мыслей сбросив с себя всю одежду, Сирокко с наслаждением окунулась в чистую воду. Мыло, конечно, не помешало бы — но для мытья вполне годился и превосходный песок со дна. Вскоре к капитану присоединились Габи и Джин. А затем Габи по поручению Сирокко отправилась поискать свежих фруктов. Полотенец у них не имелось — так что Сирокко голой присела к костру. Тут-то ее Джин и прихватил.

Рассыпая по сторонам горящий хворост, Сирокко подскочила и оторвала его ладони от своих грудей.

— Эй, прекрати! — Наконец ей удалось вырваться.

А Джин ничуть не смутился.

— Слушай, Рокки, можно подумать, что мы никогда друг друга не трогали.

— Что? Ну, все равно не люблю, когда меня исподтишка лапают. Держи свои грабли подальше.

Он явно рассвирепел.

— Вот, значит, как? А что мне, по-твоему, делать, когда вокруг да около две голые бабы слоняются?

Сирокко потянулась за одеждой.

— Не знала, что ты от одного вида голой женщины голову теряешь. Теперь буду иметь в виду.

— А чего ты злишься?

— Ничего я не злюсь. Нам еще какое-то время придется жить бок о бок, так что не дело друг на друга злиться. — Управляясь с застежками своей рубахи, Сирокко опасливо поглядывала на Джина. А когда стала поправлять костер, старалась все время оставаться к нему лицом.

— Нет, ты озлилась. А я ничего такого и не подумал.

— Не лапай меня — и дело с концом.

— Я бы завалил тебя розами и коробками конфет, но это малость непрактично.

Сирокко улыбнулась и немного успокоилась. Сейчас он снова напоминал прежнего Джина — и глаза его уже не сверкали так хищно, как считанные мгновения назад.

— Послушай, Джин. Мы и на корабле идеальную пару не составляли — сам знаешь. А здесь… Я устала, проголодалась и по-прежнему чистой себя не чувствую. Короче, если что-то прорежется, я дам тебе знать.

— Что ж, по крайней мере честно.

Оба молчали, пока Сирокко подбрасывала в костер веток, в то же время внимательно следя, чтобы он не расползся шире того выступа породы, на котором они его развели.

— А ты… у тебя с Габи что-то есть?

Сирокко покраснела, отчаянно надеясь, что в свете костра это незаметно.

— Не твое дело.

— Я всегда знал, что в душе она лесбиянка, — кивая, заметил Джин. — Но не думал, что и ты тоже.

Переведя дыхание, Сирокко с прищуром взглянула на собеседника. В мечущихся тенях трудно было что-то разобрать на его заросшем светлой бородой лице.

— Ты специально меня подкалываешь? Я же сказала — тебя это не касается.

— Не питай ты к ней слабости, просто сказала бы «нет».

«Да что со мной такое? — подумала Сирокко. — Почему по коже мурашки бегают?» В отношениях с людьми Джин всегда руководствовался собственной твердолобой логикой. Фанатизм его был тщательно подавлен и социально приемлем — иначе его нипочем не выбрали бы членом экспедиции к Сатурну. Он всегда радостно портил отношения, искренне удивляясь, отчего это люди обижаются в ответ на его бестактность. В общем-то — не столь уж редкий тип личности. Такое поведение было вполне управляемо — с учетом, разумеется, психологических особенностей — и расценивалось всего-навсего как легкая эксцентричность.

Так почему же теперь, когда он на нее смотрит, ей так не по себе?

— Ладно. Пожалуй, чтобы ты не изводил Габи, стоит кое-что тебе разъяснить. Она в меня влюбилась. Должно быть, это как-то связано с той изоляцией. Ведь я оказалась первой, кого она увидела, — и у нее мигом развилась навязчивая идея. Думаю, со временам она от нее избавится — ведь никакой существенной гомосексуальности за ней раньше не наблюдалось. Как, впрочем, и гетеросексуальности.

— Она скрывала, — предположил Джин.

— Какой нынче год? 1950-й? Удивляешь ты меня, Джин. Да и что можно скрыть от тестов НАСА? Да, у нее был гомосексуальный опыт, не сомневайся. И у меня. И у тебя, кстати. Я читала твое досье. Хочешь, скажу, сколько тебе тогда было лет?

— Я тогда совсем щенком был. Но суть в том, что я подозревал это, когда мы трахались. Ноль эмоций, врубаешься? Держу пари, что когда вы с ней за это беретесь, все по-другому.

— Мы не… — Сирокко осеклась, недоумевая, как же она позволила так далеко себя завести. — Разговор окончен. Я не желаю это обсуждать. Да и Габи уже возвращается.

Подойдя к костру, Габи швырнула Сирокко под бок целую сетку фруктов. Потом присела на корточки и внимательно посмотрела на своих спутников. На Джина, на Сирокко, снова на Джина. Затем встала и оделась.

— У меня правда уши горят — или мне только кажется?

Ни Джин, ни Сирокко ей не ответили, и Габи вздохнула.

— Опять двадцать пять. Кажется, я почти готова согласиться с теми, кто говорит, что от мужчин в космосе толку меньше, чем вреда.

* * *

Пятый день окончательно завел их в ночь. Теперь оставался только призрачный свет от дневных областей, что кривились по обе стороны. Немного — но все же достаточно.

Склон стал заметно круче, а слой почвы на нем — тоньше. Часто путники шли прямо по теплым обнаженным жилам, где, кстати, и ноги не так соскальзывали. Теперь они стали привязываться друг к другу веревками и всегда следили, чтобы двое висели, пока один карабкается.

Растительная жизнь Геи не сдавалась даже здесь. Мощные деревья пускали вдоль троса свои корни, меньшие побеги которых упорно вгрызались и цеплялись за малейшие неровности. Неимоверные усилия борьбы за жизнь в столь неприветливом окружении лишали деревья всякой привлекательности. Изможденные и одинокие, со светящимися полупрозрачными стволами, они скупо развешивали свою листву, подобную какой-то мимолетной, призрачной пелене. Корнями их кое-где можно было пользоваться как лесенками.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});