Приговоренные к приключениям - Вадим Викторович Шарапов

стоял, опираясь плечом на дверной косяк, и весело ухмылялся.

— Давай без церемоний, друг мой, — сказал он мягко и покрутил в руках опустевший кубок. — Впрочем, Вар Квинтилий, не буду тебе мешать. Вижу, ты здесь, точно полководец перед своей армией. Чувствую себя несчастным шпаком, который и в руках-то оружия не держал.

— На кухне я непобедим! — я принял важную позу и вскинул сантоку, как гладий. Сулла громко заржал и отправился восвояси, размахивая кубком и что-то напевая. А я продолжил делать пиццу, которая, по моему замыслу, должна была быть на толстом тесте. Ненавижу тонкие, почти прозрачные ломтики, которые у нас готовят сплошь и рядом во всех заведениях. Во-первых, на один укус, не успеваешь толком понять, что только что побывало у тебя во рту. А во-вторых, когда эти ломтики полежат немного, то сразу становятся похожими на чертовы сухари. Нет, пицца точно должна быть не такой.

Вилла Луция Корнелия Суллы Феликса. Сад

Когда Вар торжественно внес большую каменную доску (не найдя подходящей, он просто использовал одну из сланцевых плит, на которых местные повара, видимо, иногда что-то жарили вместо сковороды), по саду разнесся аромат свежеиспеченной пиццы с копченостями. Сулла задергал носом, принюхиваясь, и невольно облизнулся так, что валлиец, как раз разливавший новую порцию виски, рассмеялся. Римлянин, прищурившись, глянул на него.

— Хорошо тебе смеяться, Авл Мурий! Для тебя, поди, такие запахи привычны с детства. А меня-то не баловали, семья наша не отличалась богатством. «Мы патриции древнего рода!» — любил повторять отец. Ну да, древнего. Вот только древность в миску не положишь… Этот запах сейчас напомнил мне пирог, который по большим праздникам стряпал повар отца… откуда-то издалека был парень, чуть ли не из Фракии. Все фракийцы скверно приспособлены к чему-нибудь, кроме доброй драки, но этот был особенный, готовил так, что пальчики оближешь, от плиты его было просто не оттащить. Отец его ценил, да. Вот только, как его звали-то… — Сулла задумался, потом сделал неопределенный жест, покрутив ладонью над головой. — Не то Руфус, не то Рудис. А может, Барбус?

Он ненадолго задумался, потом пренебрежительно фыркнул.

— Хотя, какая разница-то?

Вар небрежно пнул круглый камень, попавшийся под калигу, и несколькими взмахами ножа распластал пиццу на треугольники.

— Прошу, — он аккуратно протер сизую сталь сантоку полотенцем, и уселся на скамью. — Только осторожно, эта штука горячая.

— Пицца, — усмехнулся Сулла, и аккуратно, дуя на пальцы, потянул к себе кусок, исходящий ароматным паром.

— Кстати, ее лучше бы запивать молодым вином, — добавил повар, — поскольку то, что мы пьем сейчас, будет крепковато.

— Вином… — задумался квирит, вгрызся в сочный треугольник пиццы и зашипел сквозь набитый рот, — Все-таки обжегся! Но вкусно, Вар Квинтилий, вкусно.

Он вытер жирные губы чем-то вроде расшитой виноградными листьями салфетки, потом озадаченно крякнул.

— Точно! Я помню, недавно мне доставили фалернское. Несколько кувшинов самого отборного вина, таким не побрезговал бы даже сам Квирин.

— Думаю, — вступил в разговор валлиец, — Ромул, который потом стал богом Квирином, ни черта не понимал в хорошем вине. При жизни уж точно. В болотах, на месте которых потом построили Рим, откуда было взяться хоть одной виноградной лозе?

— И верно, — хмыкнул Луций Корнелий. — Что же они там пили-то, а? Хотя постой, постой! Помню я Галлию, там эти здоровенные ублюдки иногда варят свое пиво из такого, о чем даже на мужской пьянке рассказывать нельзя. Корешки всякие, сушеные грибы… Не-ет, мое фалернское такое, что даже первые богачи Рима могут позволить себе не больше пары кувшинов — иначе недолго и по миру пойти. Виноград для этого вина дал урожай двадцать пять лет назад! В год, когда консулом был прохвост Гай Флавий Фимбрия… и Марий с ним, уже во второй раз.

Взгляд Суллы полыхнул злостью.

— Гай Флавий и Гай Марий — та еще парочка. Помню, на следующий год после своего консулата Фимбрия попал под суд. Проворовался в пух и прах, драл взятки направо и налево, вел себя, как полный идиот. Ему повезло, оправдали…

— Так это… — нерешительно возразил Варфоломей. — Может, тогда стоит приберечь такое вино?

Сулла расхохотался.

— Зачем? Вар Квинтилий, ты меня удивляешь. Вроде бы, посланник богов, а рассуждаешь порой прямо как плебей какой-то, уж извини за прямоту. На кой мне беречь какое-то вино, пусть и стоящее на вес золота, если у меня в жизни и так осталось мало радостей?

Он разом посерьезнел, морщины прорезались глубже.

— Посмотри на меня, друг Вар, — тихо продолжил Сулла. — Парки уже примеряются к нити моей жизни, старуха Морта наточила свои ржавые ножницы, и вот-вот щелкнет ими. Для чего беречь вино? Или — для кого? Мой сын Фавст… этот еще мал, но я уже вижу, что пошел не в меня, а в Далматику, его мать. Дочь, Фавста Корнелия… да кого вообще интересуют дочери, кроме юных хлыщей, которые будут увиваться вокруг богатой невесты? Но до невесты ей еще далеко. Так кому оставлять такое роскошное вино? Евтерпию, что ли?

Вольноотпущенник, который безмолвной тенью ошивался поодаль, обиженно кашлянул, но под холодным взглядом Суллы тут же сделал вид, будто ничего не слышит.

— Вот, — подытожил тот. — Надо пить.

— Логично, — согласился Вар.

— Да ну их к эриниям, всех этих логиков! Вар Квинтилий, уважь старика, а? Сам я в этот винный погреб не полезу, уж больно там крутые ступени, недолго все мослы оставить на тех камнях, если невзначай поскользнусь и полечу вниз. Рабов рядом нет. А ты — крепкий. Бери фонарь и отправляйся за вином — не ошибешься, новые кувшины самые красивые. Зачем поставщик решил их раскрасить, точно тирскую шлюху перед перепихоном, я знать не знаю, да и наплевать. Бери один и тащи сюда!

Вар без лишних слов покладисто кивнул головой, потом снял с кованого, затейливой формы треножника, масляный светильник на бронзовой цепи, и отправился в направлении, куда ткнул сухой, костистый палец Суллы.

Погреб, обложенный крупными камнями, он нашел сразу же. С натугой отвалил прочь толстенную дубовую плаху двери, протянул светильник в глубокую тьму.

Сбоку, в кустах, кто-то не то хихикнул, не то ойкнул. Повар невольно собрался, отшатнулся вбок, но тут же понял — голос-то женский. И точно, это оказалась давешняя чернявая красотка-рабыня. Она испуганно попятилась