В заповедной глуши - Александр Мартынов

Валька плеснул себе в лицо водой. Пробормотал:

— Rhach…[44] — и добавил по-французски: — Terrible…[45]

И выматерился по-русски. Но, сделав это, почти услышал голос де ла Роша: «Оружие воина — тяжёлые удары, а не грязные слова.»

Стало стыдно.

— Ты чего не спишь?

Валька обернулся. Витька стоял возле шалаша и зевал.

— Да так, — Валька встал. — Может, давай сейчас прямо и пойдём, раз ты проснулся? Или ты опять залечь собираешься?

— Пошли, — пожал плечами Витька. — Только я умоюсь, и пожуём чего-нибудь.

— Все волки в лесу передохли, раз ты умываться решил, — заметил Валька. Витька фыркнул, сел у воды, начал плескаться. — Вить… — Валька нерешительно помолчал. Витька поднял на него глаза, сдул с губ воду. — Вить, я хочу домой.

Витька встал. Посмотрел в воду. И вдруг сказал:

— Валь… я вот что хочу спросить. Если бы ты мог сейчас вернуться. И чтобы всё было как раньше. Ну — ты бы жил, всё такое прочее… Как раньше, в общем. Ты бы вернулся?

Валька с ужасом посмотрел на друга — словно тот в самом деле предлагал такой выбор и мог выполнить решение Вальки. Витька молчал.

Отец и мама. И привычная жизнь. А Михал Святославич, дороги, дождь, тяжёлый груз проблем, сам Витька — где-то на другом полюсе. Как будто глядишь из окна на грибок в песочнице, на ребят под ним — и знаешь, что эта жизнь тебя никогда не коснётся…

— Зачем ты спросил? — с отчаяньем прошептал Валька. — Ну зачем?! А если бы тебе предложили маму и отца вернуть — ты бы…

Витька прыгнул на Вальку.

Тело среагировало само. Валька уклонился, швырнул Витьку через бедро — точнее, просто помог перелететь через него. Но тот упал на руки, мягко перекатился и быстрым круговым движением своих ног подсёк ноги Вальки. Падая, Валька подскочил, как на пружинах — с плеч. Витька ударил навстречу кулаком — Валька пропустил кулак над плечом, скрутился в поясе, садясь — и локтем достал Витьку в солнечное. Не в полную силу, дозированно — но этого хватило, чтобы, задохнувшись, тот сел на траву, и Валька опустился рядом.

— Давай… так… — одышливо предложил он. — Не спрашивать… про это. Это… палаческий выбор. Даже в мыслях. Всё есть… как есть. Повторяй… за… мной: всё есть… как есть.

— Всё есть… как есть, — повторил Витька, морщась. — Прости меня… всё есть… как есть. Я не хотел.

— Всё есть, как есть, — Валька обнял Витьку за плечи и тряхнул. — Всё есть — как есть… Ты всё-таки дерёшься лучше меня.

Валька засмеялся…

…Седой от росы луг светился, как будто залитый жидким металлом. Во всю мощь сияла луна.

Мокрые по пояс, двое мальчишек шли по еле заметной тропинке.

С опушки леса, которую они покинули, смотрел им вслед большой волк.

14

…Кончался август…

* * *

Витька и Валька спали на сеновале недалеко от полевого стана № 4. Внизу, у пола, буйствовали мыши, но мальчишки обращали на это внимания не больше, чем на собственное дыхание.

Валька, как всегда, проснулся первым. Потянулся, раскинув руки в стороны и вызвав справа бормотание: «Ммммщаккдмммидинннххх…» И съехал с сена на тёплый дощатый пол.

Снаружи был солнечное, но прохладное утро — мотались в низинках клочья тумана, всходило алое солнце. Где-то вдалеке урчали двигатели, и репродуктор горланил сябровскую «У крыници». Подпевая: «А у крыници льётся то ли смех — а то ли из ведра — да через верх!..», Валька выбрался наружу, к колодцу, из закрытого крышкой сруба которого струйкой сбегала из врезанной трубы в канаву вода.

Валька умылся — вода была холодной, казалось, что в ней похрустывают льдинки. Встав, потянулся снова, от души позавывал при этом. Улыбнулся, вспомнив, как местные не верили, что длинноволосый мальчишка — которого они знали куда меньше, чем Витьку — неплохо разбирается в сельском хозяйстве. Спасибо де ла Рошу.

Кстати, здешнее хозяйство отличалось от тех, в которых работали мальчишки из школы бывшего французского офицера в России. И размахом, и организованностью, и слаженностью, и количеством техники — причём в лучшую сторону. Поработав несколько дней, Валька уяснил, почему Беларусь не нуждается в иностранных сельхозпродуктах. В России ещё ходила запущенная в начале 90-х годов ХХ века глупая легенда о том, что-де основа западного сельского хозяйства — фермеры. На самом деле Запад кормят огромные, крупнее советских колхозов, сельхозпредприятия — латифундии, ранчо и прочие, с сотнями наёмных работников, десятками машин, собственными перерабатывающими комплексами и развитой системой сбыта продукции напрямую в магазины. А все те умилительные западные фермеры, которых показывают по российскому телевидению — это либо отдельные фанатики (щедро спонсируемые государством, как экзотика для туристов), либо богачи, у которых просто есть хобби — работать на земле. Накормить даже маленькую страну они не могут в принципе. Власть «батьки» это понимала, поэтому, едва был придушен режим Шушкевича[46], как Лукашенко остановил развал колхозов и щедро профинансировал их. Как результат — ни единой картофелины и ни единого грамма мяса небогатая в общем-то страна не закупала за границей, а каждый пятый комбайн и каждый третий тяжёлый грузовик в мире производились в Белоруссии. И работала эта техника не только на белорусских полях. В частности, кичившаяся своими «успехами» путинская Россияния покупала и арендовала технику именно здесь, у Минска. И этой независимости не могли простить батьке ни за рубежом, ни — кое-кто — внутри страны. Особенно заметна была разница для русского человека, уже привыкшего к остовам ферм, заросшим бурьяном полям, повальному пьянству и разбитым дорогам русских сёл, в которых только кое-где копошились для собственного прокорма «фермеры»,да изредка встречалось хозяйство, чудом сумевшее выстоять под напором «демократии». Валька эту разницу хорошо видел — снова спасибо де ла Рошу! — и про себя удивлялся: неужели так было в СССР везде? Витька не удивлялся — он просто принял эту жизнь как данность и работал охотно, хотя сначала и не очень умело.

Нельзя сказать, что тут царил какой-то особый энтузиазм, как в старом советском кино, где арийского вида колхозники и колхозницы играючи перевыполняют нормы и сворчивают горы лёгким нажимом плеча, не забывая распевать песни. Дело в том, что работа крестьянина — чудовищно трудная вещь, такое понятие, как «рабочий день» встречается горьким смехом, а слова «битва за урожай» в белорусских условиях зоны рискованного земледелия[47] вовсе не имеют ироничного смысла: день потерял — урожай тоже можешь потерять. А государственная поддержка вовсе не означает, что кто-то станет кормить бездельника и лентяя. Увольте… Поэтому вкалывали гирловцы от мала до велика не за страх, а за совесть — так, что к концу рабочей смены засыпали за столами. Валька и Витьку, собственно, никто не заставлял так же работать, но в обоих в полный голос заговорил чёртов славянский коллективизм: все в овраг, и я за всеми! Да и местные ребята пояснили: за полубесплатную жизнь — путёвки, школу, развлечения и многое другое, за что в России приходилось платить из своего кармана (кармана родителей) наличными и что поэтому становилось недоступным для большинства — тут в принципе тоже надо платить. Но честно — не украденными или наспекулированными деньгами, а трудом. Как потопаешь — так и полопаешь.