Семья Тибо (Том 3) - Роже Гар

В полуоткрытую дверь просунулась придурковатая физиономия Леона.

- Спрашивают господина Антуана.

Антуан нахмурил брови, но встал.

- Вы позволите, Патрон?

Леон ждал в передней. Он бесстрастно протянул поднос для писем, на котором выделялся голубой конверт.

Антуан схватил его и, не распечатывая, сунул в карман.

- Спрашивают, будет ли ответ, - проговорил слуга, опустив глаза.

- Кто это "спрашивают"?

- Шофер.

- Нет, - сказал Антуан. И круто повернулся, так как услышал, что дверь сзади него отворилась.

Женни в сопровождении Жака появилась в передней.

- Вы уходите?

- Да! - ответил Жак тем же сухим, не допускающим возражений тоном, каким Антуан только что ответил "нет" своему слуге. Он пристально смотрел на брата, и его загадочный, полный упрека взгляд в действительности означал: "Мы пришли в такой день, как сегодня, чтобы видеть тебя одного, а ты не нашел для нас ни минуты!"

Антуан пробормотал:

- Уже?.. И вы тоже, мадемуазель?

"Если ей нужен был какой-нибудь совет или услуга, - подумал он внезапно, - то почему же она уходит, ничего не сказав? И вместе с ним?"

Он рискнул спросить:

- Не могу ли я быть чем-нибудь полезен вам до моего отъезда?

Она поблагодарила его неопределенной улыбкой и легким кивком головы. Он не знал, что думать.

- А ты? - сказал он, обращаясь к Жаку, который решительно направился к лестнице. - Я больше не увижу тебя?

Его голос вдруг прозвучал так сердечно, что Женни подняла глаза, а Жак обернулся. Лицо Антуана выражало неподдельное волнение, и горечь Жака испарилась.

- Ты едешь завтра? - спросил он.

- Да.

- В котором часу?

- Очень рано. Я выйду из дому около семи.

Жак посмотрел на Женни и наконец сказал чуть хриплым голосом:

- Хочешь, я зайду за тобой?

Лицо Антуана просияло.

- Да, да! Приходи... Ты проводишь меня на вокзал?

- Конечно.

- Спасибо, старина. - Антуан с нежностью смотрел на младшего брата. Он повторил: - Спасибо.

Все трое были уже у входной двери.

Жак открыл ее, пропустил Женни вперед и, в свою очередь, переступил порог, избегая взгляда брата. На площадке он проговорил:

- Так, значит, до завтра. - И закрыл за собой дверь. Но в тот же миг передумал. - Спуститесь без меня, - сказал он Женни. - Я догоню вас. - И он поспешно постучал кулаком в дверь.

Антуан был еще в передней. Он отворил. Жак вошел один и закрыл за собой дверь.

- Мне хотелось бы сказать тебе кое-что, - сказал он. Глаза его были опущены.

Антуан почувствовал, что речь шла о чем-то серьезном.

- Иди сюда.

Жак молча последовал за ним в маленький кабинет. Там он остановился, прислонившись к закрытой двери, и взглянул на брата.

- Ты должен знать, Антуан... Мы оба пришли поговорить с тобой. Женни и я...

- Женни и ты? - удивленно повторил Антуан.

- Да, - ответил Жак отчетливо. На его губах блуждала странная улыбка.

- Женни и ты? - еще раз спросил Антуан, остолбенев от изумления. - Что ты хочешь этим сказать?

- Это старая история, - пояснил Жак отрывисто, невольно краснея. - И теперь - вот. Все решилось. В одну неделю.

- Решилось? Что решилось? - Он отступил к дивану и сел. - Послушай, пробормотал он, - ты шутишь... Женни? Ты и Женни?

- Ну да!

- Но вы почти не знаете друг друга... И потом, в такой момент! Помолвка накануне... Стало быть, что же? Ты отказался от мысли уехать из Франции?

- Нет. Я еду завтра вечером. В Швейцарию. - Он помолчал и добавил: - С ней.

- С ней? Послушай, Жак, ты что, сошел с ума? Окончательно сошел с ума?

Жак продолжал улыбаться.

- Да нет же, старина... Все очень просто: мы любим друг друга.

- Ах, не говори глупостей! - резко оборвал его Антуан.

Жак злобно рассмеялся. Поведение брата оскорбляло его.

- Возможно, что это такое чувство, которое тебя удивляет... которое ты не одобряешь... Тем хуже... Тем хуже для тебя... Я хотел, чтобы ты был в курсе. Это сделано. Теперь до свиданья.

- Подожди! - вскричал Антуан. - Это глупо! Я не могу позволить тебе уехать с подобной чепухой в голове!

- До свиданья.

- Нет! Мне надо с тобой поговорить!

- К чему? Я начинаю думать, что мы не можем понять друг друга...

Он повернулся было, чтобы уйти, но остался. Наступило молчание.

Антуан постарался овладеть собой.

- Послушай, Жак... Давай рассуждать... - Жак иронически улыбнулся. Надо принять во внимание две вещи... С одной стороны - твой характер, а с другой - момент, который ты выбрал для... Так вот, прежде всего поговорим о твоем характере, о том, что ты за человек... Позволь сказать тебе правду: ты совершенно не способен составить счастье другого существа... Совершенно! Следовательно, даже при других обстоятельствах ты никогда не смог бы сделать Женни счастливой. И тебе ни в коем случае не следовало...

Жак пожал плечами.

- Дай мне договорить. Ни в коем случае! А сейчас меньше, чем когда бы то ни было!.. Война... И с твоими взглядами!.. Что ты будешь делать, что с тобой будет? Неизвестно. И это страшная неизвестность!.. Себя ты можешь подвергать риску. Но связывать со своей участью другого человека - и в такой момент? Это просто чудовищно! Ты совсем потерял голову! Поддался ребяческому увлечению, которое не выдерживает никакой критики!

Жак разразился смехом - уверенным, дерзким, почти злым смехом, немного безумным смехом, который внезапно оборвался. Он резко откинул со лба прядь волос и гневно скрестил руки.

- Так вот как! Я прихожу к тебе, прихожу поделиться с тобой нашим счастьем, - и это все, что ты находишь нужным мне сказать? - Он еще раз пожал плечами, схватился за ручку двери и, обернувшись, бросил через плечо: - Я думал, что знаю тебя. Я узнал тебя только теперь, за эти пять минут! Ты никогда не любил! Ты никогда не полюбишь! Черствое, неизлечимо черствое сердце! - Он смотрел на брата свысока - с высоты своей недосягаемой любви. Кривая усмешка показалась на его губах, и он презрительно бросил: - Знаешь, кто ты такой? Со всеми твоими дипломами, со всем твоим самомнением? Ты жалкий человек, Антуан! Всего только жалкий, жалкий человек!

У него вырвался короткий сдавленный смешок, и он исчез, хлопнув дверью.

Антуан с минуту сидел неподвижно, опустив голову, устремив взгляд на ковер.

- "Черствое сердце!" - произнес он вполголоса.

Он прерывисто дышал. Волнение крови причинило ему физическую боль, недомогание, подобное тому, какое бывает у людей на очень большой высоте. Он вытянул руку, стараясь держать ее в горизонтальном положении; ее сотрясала дрожь, побороть которую он был не в силах. "Должно быть, пульс у меня сейчас около ста двадцати..." - подумал он.

Он медленно выпрямился, встал, подошел к окну и толкнул ставни.

На дворе было тихо. В отдалении, между двумя гранями стен, желтым пятном выделялась чахлая листва каштана. Но он не видел ничего, кроме дерзкого лица Жака, его самонадеянной улыбки, его хмельного, упрямого взгляда.

- "Ты никогда не любил!" - прошептал он, сжимая кулаки на железном подоконнике. - Глупец! Если это и есть любовь, то, согласен, я никогда не любил! И горжусь этим!

В окне соседнего дома показалась девочка и взглянула на него. Может быть, он говорил вслух? Он отошел от окна и вернулся на середину комнаты.

- Любовь! В деревне они, по крайней мере, не боятся называть это своим именем; они говорят, что "самцу нужна самка"... Но для нас это было бы слишком просто, это было бы унизительно! И надо это облагородить! Надо кричать, закатывая глаза: "Мы любим друг друга!.. Я люблю ее!.. Любо-о-овь!" Сердце - это, как известно, ваша монополия, монополия влюбленных! У меня "черствое сердце"! Пусть так!.. И, разумеется: "Ты не можешь понять!" Постоянный припев! Тщеславная потребность быть непонятым! Это возвышает их в собственных глазах! Точно помешанные! Совершенно как помешанные: нет ни одного сумасшедшего, который бы не кичился тем, что его не понимают!

Антуан увидел себя в зеркале жестикулирующим, с разъяренным взглядом. Он сунул руки в карманы и начал искать более благородный предлог для своего гнева.

- Абсурдность этого - вот что приводит меня в исступление. Да, это здравый смысл, возмущаясь, причиняет мне такую острую боль... Впрочем, я уже не в первый раз констатирую подобный факт: от раны, нанесенной здравому смыслу, можно страдать, как от ногтоеды, как от зубной боли!

Мысль о Филипе, ожидающем его в кабинете, помогла ему прийти в себя. Он пожал плечами.

- Что ж...

Его пальцы машинально нащупали в кармане какую-то бумагу. Письмо Анны. Он вынул конверт, разорвал его пополам и бросил обрывки в корзину. Его взгляд упал на военный билет, приготовленный на письменном столе. И вдруг он почувствовал, что слабеет. Завтра война, опасности, увечье, может быть, смерть? "Ты никогда не любил!" Завтра молодость неожиданно оборвется, и, быть может, пора любви минет навсегда...

Внезапно он нагнулся над корзиной, нашел половину конверта, вынул из него обрывок записки, развернул его. Это был крик, страстный и нежный, как ласка: