Ниндзя в тени креста - Виталий Гладкий

Чтобы потренировать ноги, изрядно утратившие силу по причине бездействия во время длительного плавания на «Мадре Деуш», Гоэмон покинул улицы Лижбоа и быстрым шагом направился к крепости на вершине холма. Собственно говоря, это был неприступный замок с высокими зубчатыми стенами и многочисленными башнями. Крепость так и называлась – Замок Святого Георгия. Как рассказал Фернан де Алмейда, раньше в замке находился мавританский эмир – до того как первый король Португалии Афонсу Энрикеш захватил его с помощью крестоносцев. Квартал от реки Тежу до Замка Святого Георгия назывался Алфамой.

Там всегда – со времен владычества мавров – жили ремесленники и торговцы. Однако с течением времени состоятельные марраны начали переселяться в новые, богатые районы Лижбоа, и в Алфаме осталась одна беднота. Гоэмон едва не заплутал в хитросплетении узких улочек, переулков и лестниц квартала, пока наконец не увидел совсем близко крепостные стены. На улицах Алфамы беспрепятственно бродили козы и свиньи, голосистые матроны ругались так, что в ушах закладывало, а молодые мамаши, сидя под стенами своих хибар на чем придется, кормили детей грудью, совершенно не стесняясь прохожих, и Гоэмон не знал, куда глаза деть от стыда. Обнаженное женское тело до сих пор было для него табу, хотя иногда мужское естество брало свое, и его дух испытывал странное томление.

В крепость, конечно же, его не пустили. Да он туда и не рвался. Пятьдесят лет назад (опять-таки, по словам де Алмейды) здесь находилась резиденция короля Португалии, пока он не перебрался во дворец Байше, и теперь Замок Святого Георгия служил в качестве арсенала.

Гоэмон выбрал удобный пригорок, посмотрел на гавань – и сначала восхитился, хотя и бывал здесь несколько раз, а затем ужаснулся. Когда галеон входил в порт, взгляд юноши был прикован к великолепному виду столицы Португалии. Он не обращал особого внимания на столпотворение судов в порту, местами стоявших борт о борт. Но теперь, когда его взор окинул всю панораму обширной гавани Лижбоа, Гоэмона едва не хватил столбняк. Ему вдруг стали совершенно понятны несколько туманные объяснения ямабуси, касающиеся главной цели его внедрения к идзинам. Бывший монах-сохэй явно действовал не по своему уразумению, а по воле ламы – настоятеля монастыря Нэгородзи.

Похоже, монахи опасались не только того, что монахи-доминиканцы постепенно завладеют умами верующих в Будду. Они боялись, что чужеземцы захватят Нихон точно так же, как в недалеком прошлом Гоа – силой, а не с помощью своей веры и сладких речений. С проповедями еще можно было бороться при помощи слова, но луки и мечи войск сёгуна против дальнобойных орудий и аркебуз идзинов бессильны. Гоэмон понял, что их опасения далеко не беспочвенны.

Гавань была забита судами самых разных размеров и предназначений. Большинство из них были купеческими, но они мало отличались от военных. На купцах стояли такие же орудия, как и на королевских галеонах, разве что их было поменьше. А уж военные корабли вообще выглядели очень грозно и были огромных размеров. По сравнению с ними большущий, на взгляд Гоэмона, галеон «Мадре Деуш» выглядел букашкой. «Что если вся эта армада направится к берегам Нихон?!» От этой мысли сердце юноши заледенело…

Он долго рассматривал суда идзинов, а затем, чтобы успокоиться, перевел взгляд на башню-форт, построенную на отмели посреди Тежу. Она служила маяком и крепостью, защищавшей монастырь, построенный на берегу. Фернан де Алмейда называл башню Торри де Белен. Увидев ее, он даже прослезился от радости. Наверное, башня для фидалго была чем-то вроде путеводной звезды, которая способствовала его возвращению на родину. Ее украшали изображения канатов, раковин, цепей, ажурные балконы и башенки, а на зубчатых стенах виднелись рельефные изображения рыцарских гербов.

В башне и впрямь было что-то мистическое. Гоэмон это почувствовал, когда галеон проплывал мимо нее – какое-то странное волнение, будто башня предостерегала его от чего-то или что-то подсказывала. Но что именно, он так и не понял. Может, потому, что был иноземцем и не понимал языка образов, которые складывались на поверхности воды благодаря отражению башни в реке.

Что касается монастыря (он назывался Жеронимуш), то Фернан де Алмейда, после того как ступил на мостки причала, первым делом купил в торговых рядах огромную свечу (Гоэмону как слуге была предоставлена сомнительная «честь» тащить ее, поэтому юноша точно знал, что она тяжеленная) и отправился в монастырскую капеллу Святого Иеронима, чтобы поблагодарить своих богов за их милости, благодаря которым он вернулся домой живым и невредимым.

Монастырь поразил воображение Гоэмона. Такой красоты он еще не встречал. На вид хрупкие и ажурные, а на самом деле мощные колонны поддерживали высокий свод, украшенный барельефами. По углам крыши капеллы зловеще скалились статуи каких-то крылатых чудовищ – точь-в-точь таких же демонов, как в сказках, которые Гоэмону в детстве рассказывала мать Морико. И везде присутствовала красивая резьба по камню, сплетающаяся в воздушные кружева.

Поторчав немного под стенами Замка Святого Георгия, юный ниндзя начал спускаться вниз. Он направлялся в «байти» – нижний город, расположенный на берегу Тежу. Гоэмон предполагал, что своего господина, который не появлялся на постоялом дворе двое суток, он может найти в одной из многочисленных таверн нижнего города.

Фернан де Алмейда быстро и с большой выгодой распродал пряности, которые купил в Малакке, и теперь пропивал золотые, полученные за товар. Гоэмон, который всегда относился неодобрительно к расточительности, втихомолку припрятал один из кошельков с монетами господина, потому как предполагал, чем могут закончиться его походы по злачным местам. В этом вопросе идзин был похож на некоторых самураев, спускавших свое жалованье на падших женщин, игру в кости и на сакэ в харчевнях до последнего зернышка риса.

А платили им немного, в особенности ближним самураям, отвечающим за охрану порядка в городе. Они получали в лучшем случае двадцать коку[67] риса в год. И это на большую семью! – жен, детей, стариков, слуг… Дальние самураи из провинции, сопровождавшие даймё в походах, имели годовой доход до трехсот коку. И только у старших самураев, которые занимали почти все важные должности, выступали посланниками и представителями клана и являлись церемониальной охраной князя, годовой доход составлял около шестисот коку. К тому же его размер зависел от должности и знатности рода.