Книга интервью. 2001–2021 - Александр Маркович Эткинд

кто умеет думать и спорить.

Какие ценности должна предложить интеллигенция сегодня?

Главная программа в том, чтобы соблюдать законы, которые в России остаются гораздо лучше, чем власть и ее институты. Коррупция есть сама суть режима, поэтому у протестного движения и нет лучшей программы, чем борьба с коррупцией. Интеллигенция предлагает ясную цель развития: в современном обществе богатство должны рождать люди, а не недра и, соответственно, власть должна зависеть от труда, налогов и голосований, а не от трубы. В таком обществе интеллигентные люди будут иметь и власть, и собственность. Но дорога к этой цели очень долгая.

Яхты у вас не будет

Paper.Paper. 2010

Вы приехали в родной Петербург с лекцией «Гуманитарий: поиск себя». Рассказывали о том, например, как получить грант в миллион евро. Как же гуманитарию найти себя?

Почему мой проект «Memory at War» получил этот грант? Этот проект был мне по-настоящему интересен, а это главное условие. Потом, наверное, идея эта совпала с тем, что сейчас наиболее интересно и актуально для других. Я, кстати, с этого миллиона не получаю ничего: все уходит на проект и зарплату моей научной команде. Так что завидовать тут нечему. Мы не занимаемся политическими вопросами. Нас интересует историческая память, «войны памяти» – то, как те или иные события преломлялись в сознании людей в разные периоды.

Вы сразу пришли к таким масштабным проектам?

Конечно нет. Первую книгу я написал безо всяких грантов. Я только начал работать, время было тусклым и серым. Но тут наступила перестройка, которая на меня очень повлияла. И я, как любили тогда говорить, «начал с себя». Меня тут же уволили. Тогда я начал писать. «Эрос невозможного. История психоанализа в России» впоследствии была переведена на семь языков, а в России разошлась тиражом 30 тысяч экземпляров.

Что было потом?

Аспирантуру я оканчивал в Хельсинки. Тогда пути были шире, возможностей получить грант было больше, чем сейчас. В течение 1990‐х годов преподавал и учился в разных странах. От этого устал, вернулся в Санкт-Петербург и стал преподавать в Европейском университете.

Сейчас вы – профессор Кембриджского университета.

Я работал в разных областях гуманитарного знания. Кто-то относится к этому отрицательно, но я всегда занимался тем, что мне интересно. Самоидентифицирую я себя как историка культуры. Кстати, прелесть Кембриджа в том, что я сам выбираю, что будет написано у меня на бейдже. Мне нравится называться историком культуры и русской литературы. В Британии отношение к гуманитариям другое, чем в России. Можно получить степень бакалавра по латыни и работать в банке, не получая при этом дополнительно образования. Очень ценится, между прочим, умение писать.

Расскажите о грантах.

Главный секрет получения гранта – в том, чтобы найти тему исследования, которая будет вам бесконечно интересна, до фанатизма. Очень важно, прежде чем пройти собеседование – интервью, ознакомиться со всей доступной информацией, с составом комитета. Если вас спросят, с кем бы вы хотели сотрудничать по ходу научной работы, вы должны быть готовы ответить. Если интервьюеры увидят, что начинающий исследователь не удосужился даже «прошерстить» сайт перед собеседованием, ответ будет отрицательным. Вообще грантодатели часто консервативны. Поэтому междисциплинарные темы имеют, как правило, меньше шансов. Если вы претендуете на международный грант и имеете много публикаций на русском языке, то вам, конечно, скажут, что они имеют большое значение, но гранта вы не получите.

В чем основное различие между российскими и британскими университетами?

Пожалуй, в культуре отношений между преподавателями и студентами. Главное отличие российских университетов от западных – это закрытость. В Великобритании нет чинопочитания, пиетета перед учеными степенями. Ректор ездит на велосипеде, оставляет его на стоянке вместе со всеми. Кстати, устанавливать тесный контакт со студентами – прямая обязанность преподавателей, которая отнимает достаточно много времени. Здесь нужно прикладывать немало усилий даже для того, чтобы удержаться в своем преподавательском кресле.

Будут ли возвращаться те, кто уехал?

Это зависит не только от экономической и политической ситуации в стране, но и от таких формальностей, как страховка и проживание. Немаловажным фактором будет для молодого ученого-гуманитария и зарплата. Когда я работал в России, мне не хватало денег. Сейчас, правда, тоже не хватает. Я вот, например, хочу яхту. Да все, наверное, хотят яхту. Но какую бы хорошую карьеру в науке вы ни построили, яхты у вас все равно не будет. За этим – в другие области. Это нужно понимать.

Ваш совет российским гуманитариям?

Везде работают люди, везде они разные. Есть умные, а есть глупые. Ничего и никого не бойтесь. Бояться в науке – вредно, опасно, неконструктивно.

Что такое женщина-мыслитель?

Беседовала Надежда Григорьева

Звезда. 5/2001

В своей книге «Эрос невозможного», вышедшей в 1993 году, вы писали, что после раскола в психоаналитическом движении Зигмунд Фрейд, отвергающий одного за другим своих учеников, становится все более зависимым от череды учениц. Похожая ситуация возникает в современном интеллектуальном мире, когда все больше женщин занимают позиции, доселе оккупированные мужчинами. Женщина-писатель, женщина-куратор, женщина-ученый… Мужчины перессорились, а особы слабого пола осуществляют политику культуры – и все не какие-нибудь второсортные особы, а высокого класса. Вы анализировали жизнь и творчество таких женщин, как Сабина Шпильрейн, Ханна Арендт, Лу Андреас-Саломе, Эйн Рэнд, Зинаида Волкова. Что такое женщина-мыслитель?

На это не так просто ответить. Печальный факт: мы ценим знания и рассуждения независимо от пола, но, когда интересно рассуждает женщина, это обращает на себя внимание. Я излагаю общие места феминистского недовольства, хотя сам я ни в коей мере не являюсь женщиной-мыслителем.

Но ведь существует отличие, допустим, Сабины Шпильрейн как мыслителя от Фрейда или Юнга, ее учителей?

Идею влечения к смерти, выдвинутую Сабиной Шпильрейн, впоследствии подхватил Фрейд, и в его ссылке на ее работу нет ничего такого, что бы отмечало гендерный подход к делу. Но конечно, когда занимаешься женщиной-мыслителем, чувствуешь некоторое приятное возбуждение.

А что чувствует мыслящая женщина?

Что бы она ни чувствовала, но, когда она читает других женщин-мыслителей, я думаю, она сопереживает. Интересно спрашивать не автора о своих героинях, а читателя: что он чувствует, когда читает о женщинах. Мне кажется, эти чувства более интенсивны, чем чувства читающего о мужчинах.

Кем служили женщины-мыслители в истории: козлами отпущения или палачами; вдохновляющими мужчин или заражаемыми мужской мыслью?

Вы меня превращаете в женоведа. Мне все равно, мужчина или женщина Ханна Арендт. В некоторых случаях это было важно: когда я, например, распутывал сложную любовную жизнь Сабины Шпильрейн. Но, с другой стороны, у любого человека любовная