Нулевая долгота - Валерий Рогов

И был Вадим Татушкин к сорока годам щуплым, облысевшим человечком, с поседевшей бородкой, скромно и незаботливо одетым, но с удивительно чистыми голубыми глазками, смотрящими на мир открыто, доверительно и с любопытством. И был он весь поглощен своими архивными розысками, своим кропотливым подвижническим трудом по раскрытию малоизвестных страниц отечественной истории.

* * *

Уже через две недели после того, как Ветлугин связался с Татушкиным, у него на столе лежал большой конверт, присланный Вадимом. В нем были письмо директора леспромхоза «Сосногорский» М. И. Смирнова о семье Пошатаевых и письмо самого Вадима.

В ответ на ваш срочный запрос, — писал директор леспромхоза М. И. Смирнов, — сообщаем, что семейства Пошатаевых ныне в наличии в нашем леспромхозе не существует.

Глава семейства Михаил Кузьмич Пошатаев вернулся с фронта калекой в 1943 году и вскоре умер. Два его старших сына — Кузьма и Михаил — пали смертью храбрых в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

Его третий сын, Георгий Пошатаев, к которому вы проявляете главный интерес, был вместе со мной призван в армию в 1939 году и в самом начале Великой Отечественной войны попал в плен. Он выжил в фашистской неволе и вернулся на Родину в 1945 году, но в леспромхоз не добрался, хотя сообщил матери о своем прибытии.

Его мать, Евдокия Андреевна Пошатаева, рабочая леспромхоза, после этой вести перебралась на жительство в г. Владимир к своей дочери Марии Михайловне Пошатаевой (фамилия по мужу неизвестна). Мария Пошатаева тоже была участницей войны, санитаркой на передовой, награждена боевым орденом и медалями.

Если, по вашим предположениям, Георгий Пошатаев жив, то через вас приглашаем его навестить родной леспромхоз «Сосногорский», где вместе начинали трудиться и откуда были призваны в армию.

Директор леспромхоза М. И. Смирнов.

В своем письме Вадим Татушкин писал:

Витенька, благородное дело затеял. Я сейчас все бросил и разыскиваю Марию Михайловну (Пошатаеву). Какой очеркище можно написать!

Прочитал письмо директора леспромхоза? Как по-мужицки ясно и достойно излагает: ни одного лишнего слова и ни на миллиграмм неправды, полуправды или лукавства, а?! Давай к нему съездим!

Слушай, Витенька, как ты понял из письма Смирнова, я ему не сообщил, что Георгия Пошатаева уже нет в живых. Перестраховался. Знаешь, когда даешь надежду, человек с охотой откликается. В общем-то, не столь важно, когда Смирнов узнает о смерти Пошатаева. А смерть его я перепроверил. Причина смерти — скоротечный туберкулез легких.

Надеюсь, что к твоему отпуску — когда приезжаешь? В начале июля? — я разыщу Марию Михайловну. Может быть, и старушка мать еще жива? Чего не бывает? И тогда все разузнаем. Знаешь, а ведь очеркище можно написать о всем семействе Пошатаевых. Подумай над этим. Крепко обнимаю.

Всегда твой Вадим.

Татушкин действовал энергично. Прошло еще две недели, и как раз за день до отлета Ветлугина в отпуск поздно вечером на корпункте раздался телефонный звонок из Москвы:

— Здравствуй, Виктор. Это я, Вадик. Не откладывай приезд. Шестого едем во Владимир.

— Разыскал?

— Все владимирские больницы обзвонил. Ее фамилия по мужу Онищенко. Договорились на шестое. Понимаешь, восьмого она с внуком уезжает в Крым. А мы к ней — шестого.

— Я слышу.

— Знаешь, Виктор, я всего на три минуты заказал. Прилетишь — все подробности. Однако с твоим-то Георгием такая трогательная история. А сестрица его, Мария Михайловна, между прочим, — замечательный человек.

— Заканчивайте, — раздался голос телефонистки.

— Да, когда же ты вылетаешь?

— Пятого. Рейс — двести сорок второй.

— Я тебя обязательно встречу…

Прощальное письмо Пошатаева

За какие-то сутки, наполовину отданные аэродромам и полету, нелегко перестроиться с заграницы на Россию. И потому Ветлугин с удивлением осознавал себя в дребезжащем стареньком «Москвиче», доставшемся Татушкину от дяди, на знаменитой веками «владимирке» — узкой, холмистой и прямой, как линейка. К полной неожиданности Ветлугина, Татушка-архивариус несся на предельной скорости, с лихостью обгонял длинные тяжелые трайлеры и при этом радостно, беспечно болтал, не умолкая ни на минуту. С особым удовольствием он варьировал тему о письме, которое Георгий Пошатаев написал Элизабет Баррет перед смертью и которое они скоро прочтут. Болтовня Вадима за рулем и пугала, и раздражала Ветлугина. Кроме того, их настроения не совпадали, и он наконец попросил Вадика помолчать. Тот, не обижаясь, сразу подчинился.

Ветлугин задумчиво смотрел в окно с какой-то новой пристальностью. Как будто узнавал и не узнавал российский лес. Вот он тянется вдоль шоссе, останавливай машину и шагай вглубь хоть за Уральский хребет, хоть через всю Сибирь — и конца не будет. А эти вот неказистые, даже угрюмые деревни: серые бревенчатые избы, деревянные журавли у колодцев, и никакого асфальта — вытоптанная земля, пылящая в сухость или вязкая, как квашеное тесто, в дождь. Но как это все привычно, какое родное и неизменное, думал он.

Ветлугин не заметил, как они очутились во Владимире. Но не в том неповторимом — с соборами на кручах Клязьмы, с Золотыми воротами, с живописной слободой в глубокой впадине. А в том типовом, «черемушкинском», где дома-близнецы и ничего в них нет красивого, а лишь скучная похожесть. И не поймешь, куда въехал — во Владимир или в Рязань.

— Эй, товарищ, где тут улица?.. — крикнул из окна машины Татушкин.

Улица оказалась рядом, а дом угловым. На балконе третьего этажа стояла полная женщина в торжественном темно-синем платье с орденской колодкой.

— Это, видно, она, — тихо сказал Татушкин. Он выскочил из машины, задрал голову: — Мария Михайловна?

— Пожалуйста, поднимайтесь, — ответила Мария Михайловна, нажимая на «о». И не улыбнулась. У нее было строгое, суровое лицо.

— Как себя вести? — растерянно спросил Ветлугин, когда они поднимались по лестнице.

— Очень просто, — посоветовал Вадим. — Поздороваемся, чинно сядем, и начинай, Витенька, свой рассказ с самого начала и со всеми подробностями. Кто ты, почему поехал на Джерси, как встретил Лизавету аглицкую и что она тебе поведала. Не меньше часа придется рассказывать. А уж потом Мария Михайловна начнет повествовать со всеми подробностями.

— Да, пожалуй, так, — кратко согласился Ветлугин. Он волновался. Ведь до этой минуты, до этого подъема по лестнице он как-то не до конца сознавал, ч т о  ему все же уготовила судьба. Трудная миссия — разворошить печальную и даже трагическую историю военных лет, встретиться с живыми людьми, чтобы докопаться до истины.

Мария Михайловна ожидала их в дверях, молча провела в гостиную. Она держалась настороженно, но со спокойным достоинством. В гостиной их встретили ее дочь Вера и муж Веры — Борис Зяблов. Ветлугина и Татушкина усадили на диван. Мария Михайловна села на стул сбоку, а Борис и Вера — на стулья напротив гостей.

— Виктор Андреевич Ветлугин, — приподнято заговорил Татушкин, — старается восстановить доброе имя Георгия Михайловича Пошатаева. Он сам все расскажет по порядку.

Мария Михайловна глубоко, тяжко вздохнула. Она сидела на стуле прямо, положив руки на колени, теребя платочек. Ее лицо застыло в печальной суровости, подчеркнутой крепко сжатыми губами.

— Волею случая, — тихо начал Ветлугин, — я был втянут в грустную историю любви советского военнопленного Георгия Пошатаева и фермерской дочери Элизабет Баррет. История эта еще не закончена, как, я думаю, и любовь.

Он подробно вспоминал все, что знал. Вера, довольно живая, с хорошеньким свежим личиком, несколько раз ерзала на стуле, пытаясь, видимо, что-то уточнить, но Мария Михайловна оставалась окаменевшей, лишь изредка смахивала набегавшие слезы. Вера тоже не выдержала и завсхлипывала.

Когда Ветлугин кончил повествование, Мария Михайловна только и спросила:

— Сына-то его видели?

— Нет, — ответил Ветлугин. — Но знаю, что по профессии он судовой механик. Однажды его судно было в Ленинграде.

— Ой, брат-то двоюродный живет в Англии?! — испуганно-удивленно воскликнула Вера, забыв о слезах.

— Знать бы, когда в другой раз приплывет, — сказала Мария Михайловна, — мы бы с Верой обязательно поехали познакомиться.

— И я бы поехал, — вставил Борис Зяблов. Он был большой и неуклюжий и, похоже, очень добродушный, как все сильные люди. — А здорово бы было, если бы эти, — говорил он баском, — ну как их… ага, Барреты, ну, значит, приехали бы к нам.