Записки пленного офицера - Пётр Палий

Перед концом дня появился в чертежке Фетцер. Он собрал всех нас и рассказал, как поймали всех четверых. Они сумели уйти ночью довольно далеко по болотам, но, очевидно, потеряли ориентацию и к утру снова оказались в непосредственной близости к лагерю. Их обнаружил с самолета фон Брюнте и приказал обстрелять. Беглецы разбежались во все стороны, и тогда началась за ними охота, за каждым в отдельности. Двух застрелили, двух ранили и вдобавок избили. — «Когда Шурупов и Череповец пытались бежать, я предупреждал вас всех, что в вашем положении это почти верная смерть!» — сказал Фетцер. Его спросили, дал ли бы фон Брюнте приказ стрелять, если бы это были французы или пленные других национальностей, и он ответил: «Наверно, нет! Вы, очевидно, сами уже поняли, в чем дело. Ваших имен нет в списках Международного Красного Креста, и Германия не несет ответственности за сохранение ваших жизней. Я бы сказал, что обер-лейтенант фон Брюнте поспешил. Конечно, можно было поймать всех четверых живьем, но в данном случае решал он. Те, что остались живыми, в лагерь уже не вернутся, их либо казнят, либо поместят в лагерь особого режима. Здесь же будут установлены более строгие порядки, прекратятся ваши походы на работы к бауерам, и значит, ухудшится питание. Пеняйте на этих глупых мальчишек!»

«Строгие порядки» были введены в тот же день: проверка утром и вечером в строга, отбой в 8.30, питание по стандартной норме, вокруг всего лагеря расчистили широкую дорожку, патруль из трех солдат обходил всю территорию, «папаша» стал грозными и официальным, прекратились визиты к доктору и дантисту.

С начала лета, прежде редкие, воздушные атаки на Германию начали сначала учащаться, а потом превратились в почти ежедневное явленье. Обычно атакующие эскадрильи бомбардировщиков появлялись с севера, со стороны моря, они летели на громадной высоте крупными соединениями, по много десятков самолетов, оставляя за собой белые струйки конденсированного воздуха. Их встречали ураганным от нем зенитной артиллерии, установленной по побережью, и все небо покрывалось облачками разрывов. Атакующие летели под прикрытием легких истребителей, и когда им навстречу поднимались немецкие мессершмиты. в воздухе разыгрывались воздушные бои.

Говорили, что днем обычно атакует американская авиация, а по ночам английская.

В лагере, во всю длину жилого барака, вырыли зигзагообразную глубокую траншею, и при звуках воздушной тревоги все должны были укрываться в этой щели. Мы знали о полном разгроме немцев под Сталинградом и о гибели армии Паулюса, знали, что фактически теперь немцы перешли на оборонную стратегию и отступали по всей линии фронта под все усиливающимся натиском Красной армии. «Русский фронт» был теперь у немцев символом предельного напряжения, наказанием для провинившихся, осуждением на верную смерть. Даже среди нашего немецкого начальства, включая Фетцера, чувствовались растерянность и неуверенность. Немецкое командование теперь уже считалось с возможностью высадки десанта где-либо в Италии, Франции или Норвегии.

Две неудачных попытки побега из нашего лагеря, слова Фетцера и систематические неудачи немцев на всех фронтах сделали тему «побег» на некоторое время очень актуальной среди пленных. В конце концов, из нашего лагеря, конечно, можно было бы организовать побег, и даже, при продуманности и осторожности, надеяться на успех. Главный вопрос был: куда и зачем?. Каждый среди нас знал, что если кто-либо, один человек или небольшая группа беглецов, и смогла бы добраться до передовых линий советских войск, то никто бы их не принял как героев, их бы арестовали, вероятно, измучили бы на допросах с рукоприкладством, и они, искалеченные и обесчещенные, закончили бы жизнь в концлагерях Сибири. Многие это хорошо знали по опыту финской войны. Если же, когда союзники захватят какую-то часть материка, а в близкой вероятности этого уже никто не сомневался, добраться до них, то там примут как героев, но… передадут советским представителям, и в результате — тс же выбитые зубы, поломанные ребра и тот же сибирский концлагерь, но еще и дополнительное обвинение — шпион. Бежать было некуда и незачем. Единственный смысл побега — как-нибудь затеряться в Европе, укрыться до конца войны, а потом попытаться найти свое место в послевоенной ситуации. Но для этого необходима была бы помощь извне и надежное место, чтобы скрыться на неопределенно долгое время. Это была чистая теория. Такая пессимистическая оценка наших возможностей и результатов успешного побега усугублялась тем, что в нашем лагере было больше 80 % комсостава. То, что иногда могло быть «прощено» рядовому, не относилось к командиру. Это тоже по опыту финской войны! Побег же ради побега, чисто авантюрного порядка, немногих мог привлечь, потому что был бы глупостью и бессмысленным риском. РОА все чаще и чаше стала упоминаться как возможный выход из положения. — «Там хоть какая-то надежда есть, если дело разрастется до нужных масштабов, а кроме того — на миру и смерть красна, в особенности, если жизнь будет отдана за правое дело!» — Такой вывод некоторые уже делали для себя не стеснялись высказывать его в разговорах.

В чертежке появилось три новых инженера…советских! Двое заняли комнату, где был склад, против моей, а третий работал в комнате немца в баварской шляпе. Енике сказал, что это русские инженеры-ракетчики и что они добровольно согласились работать у немцев. Все трое были одеты в солдатскую форму, без всяких знаков различия. Двое жили в городе и каждое утро приезжали на велосипедах, а третий получил комнату в немецком бараке, рядом с комнатой Фетцера. До войны эти инженеры работали по проектированию и испытаниям знаменитого ракетного оружия Красной армии «катюша». Те, что жили в Вольгасте, явно сторонились пленных, неохотно вступали в разговоры и старались избегать их, а тот, что поселился в немецком бараке, наоборот, был очень общителен, часто заходил в чертежку или ко мне в комнату. Звали его Семен Владимирович или попросту Сеня. Он был, что называется, «парубок моторный», чернявый, ловкий, наверно немного моложе меня, веселый, с хитрецой и скрытный, если разговор заходил о его работе в настоящем и прошлом. Как-то он сказал мне, что он из беспризорников, с семи до пятнадцати лет болтался по всей «эсэсэсерии». К ним в комнату, так же, как и в комнаты других работающих при чертежке немцев, вход был строжайше запрещен. По вечерам, когда я работал в комнате Фетцера, он заглядывал ко мне «помешать», как он говорил. Я пытался узнать от него, что делают в Пеенемюнде и чем он со своими коллегами занимается у нас, но он мне прямо сказал: «Не спрашивай, все равно отвечать я не могу!» — Он быстро установил знакомство вне лагеря с группой девушек с Украины, работающих у соседнего богатого бауера, и по вечерам часто пропадал там. Иногда он приносил мне бутылку пива. — «Девчата сперли у хозяина, специально для тебя! Там есть киевлянка одна, передает привет земляку!» — У этого бауера, звали его герр Фройлих, постоянно работали наши бригады из лагеря, пару раз и я бывал у него. Фройлих, среди других бауеров, у которых работали наши бригады, славился тем, что кормил пленных очень хорошо.

Как-то вечером Сеня сказал мне: «Завтра у вас в лагере будет очень большое начальство из Пеенемюнде и из Берлина. Будет большое зрелище! Будет и сам герр Браун, главный из главных в Пеенемюнде!» — Перед моим уходом появился и Фетцер, приехавший из управления НАР, и подтвердил слова Сени: «Завтра руководство НАР будет показывать наш лагерь некоторым лицам, занимающим очень высокое положение в правительстве».

Утром подъем сделали на час раньше, в 5.30 утра, и сразу всех поставили на работу по чистке и уборке лагеря, жилых помещений и мастерских. Лагерь был просто наводнен немцами в военной форме и в гражданском. Когда мы убирали двор, к лагерю подъехало несколько военных грузовиков. Привезли целую воинскую часть, по крайней мере полторы сотни солдат, да каких! Все были хорошем обмундировании, все с автоматами, все молодые и все со значками SS. Прибывшие солдаты заменили нашу постоянную охрану на всех постах, на вышках, по периметру лагеря и внутри него. Даже у дверей каждой мастерской были поставлены часовые. На дороге эти приезжие солдаты поставили привезенные с собой рогатки из колючей проволоки, и даже на опушке леса виднелись их патрули. Такие необычные меры вызвали предположение: «Наверно, сам Гитлер приедет!» — Высокие гости должны были прибыть к десяти часам утра, в 9.30 все приготовления были закончены и все заняли свои рабочие места. Все немцы явно волновались, даже флегматичный Енике ходил по чертежке, нервно потирая руки и всё время поглядывая на двор через окна.

Точно в 10.00 к лагерю подъехал целый караван лимузинов, впереди и сзади ехали отряды военных мотоциклистов. Все немцы из чертежки и три русских инженера выстроились в ряд у входа в барак. Мне из окна комнаты хорошо была видна вся церемония приема начальства. Когда приезжие вылезали из своих лимузинов, их встречал целый лес поднятых в фашистском приветствии рук. Среди встречающих я увидал и Мейхеля, исчезнувшего из лагеря вскоре после нашего переезда сюда из Вольгаста. Вся группа приезжих прошла в ворота, солдаты взяли на караул. Впереди, в ряд, шло пять человек. Енике, вернувшийся в чертежку. сказал мне, кто они: моложавый, высокий человек и светло-сером костюме, с непокрытой головой, был инженер Вернер фон Браун, главный научный руководитель и начальник лабораторий НАР, человек в морской форме был адмирал Дениц, рядом с ним шел фельдмаршал Клейст, разговаривающий с генералом Дорнбергом, главным администратором НАР, а человек в военной форме по другую сторону от адмирала был не кто другой, как сам Альберт Шпеер, министр вооружения Германии. Вся группа приезжих, во главе с этой пятеркой, прошла через весь лагерь. Осмотрели жилой барак, кухню, столовую, слесарную и столярную мастерские, очень бегло, не задерживаясь, но у графитной мастерской, после осмотра ее, стояли на дворе, что-то обсуждая. Через электротехническую мастерскую опять прошли быстро, и наконец все начальство подошло к нашему бараку. Очевидно, они заинтересовались, где произошел побег месяц тому назад. Они обошли барак, и обер-лейтенант фон Брюнте показал где это случилось. В чертежку вошли только Браун, Шпеер и Клейст, а Дорнберг и Дениц остались во дворе. Браун пожал руку Енике, кивнул головой Пеллерту и медленно прошел по всей длине среднего прохода до задних дверей, Здесь он остановился и начал шутить с грудастой немкой, потом он, Шпеер и Клейст ушли и комнату немца в баварской шляпе и минут с десять разговаривали в его комнате. Вышли все трое смеясь и быстрыми шагами вернулись к главному входу. Только здесь Браун повернулся к пленным, стоявшим у своих столов, и громко сказал нечто вроде «до свидания», помахал рукой и вышел на двор. Ни Шпеер, ни Клейст так и не удостоили нас своим вниманием. Было такое впечатление, что они нас приняли как некое дополнение к мебели и только.