Мне нравится, что Вы больны не мной… (сборник) - Марина Цветаева

О книге Н. П. Гронского «Стихи и поэмы»

Девятый год стоит РоссияМоей заморскою страной…

Н. П. Г.

Мне кажется, что спор о том, может ли быть эмигрантская молодая литература или не может быть, на этот раз сам собой разрешен в недавно вышедшей книге покойного молодого поэта Н. П. Гронского.

Книга открывается словами: «Помню Россию – так мало, помню Россию – всегда»… Это сразу дает нам и возраст, и духовную особь пишущего. Мало помнят, но все же помнят – десяти лет расставшиеся помнят свою страну – изгнанники, всегда помнят – рожденные поэты. Книга открывается – формулой, ибо короче и полнее о себе и о России человек его поколения сказать не может. Эта цитата, по недостатку места, останется единственной. Пусть читатель, до прочтения книги, поверит на слово, что она редкостной словесной силы. Поэтически – первокачественная.

Читаем названия: Иоанн Безземельный – Римляне – Карл XII – Эней – Роланд – Наполеон – перед нами школьные годы, т. е. школьные герои поэта. Первый вывод: не зря ходил в школу. Дальше героика недавних времен, поэма Миноносец, трагическая героика не взятых на английский миноносец добровольцев (по страсти, с какой написано, ясно, что в основе – живое происшествие). Листаем дальше: – Из первой книги Царств – Россия – Август – Римские дороги – Савойя – Моисей – Дракон, – по названиям одним ясно: юноша читает, ходит, глядит, думает – и, наконец, альпийская поэма Белла Донна, лучшая вещь в книге и во всей поэзии эмиграции. К этой поэме отношу читателя, как к сердцевине книги и поэта и самой лирической поэзии. Дальше: Валгалла – дальше прекрасная поэма Авиатор, как все поэмы Гронского взятая из жизни, – поэма Финляндия (родина поэта), – Михаил Черниговский и Александр Невский, – драматические сцены Спиноза – и последнее в книге и в его молодой жизни – Повесть о Сергии Радонежском, о медведе его Аркуде и о битве Куликовской. Книга, начатая Россией, Россией кончается. Россией кончается и его жизнь.

Где же, господа, неизбежное эмигрантское убожество тем, трагическая эмигрантская беспочвенность? Все здесь – почва: благоприобретенная, пешком исхоженная почва Савойи, почва медонских римских дорог, и в крови живущая отечественная почва тверской земли, и родная, финляндская, и библейская – Сиона и Синая, и небесная, наконец – Валгаллы и авионов.

Перед вами, молодые поэты, юноша – ваш сверстник, ваш школьный товарищ, с вашими же источниками питания: собственной ранней памяти, живого изустного сказа, огромного мирового города, природы, которая везде и всегда, и наиживейшим из всех источников, без которого все остальные – сушь: самой лирической жилой. Так почему же у вас в стихах метро и бистро, а у него Валгалла – и Авиаторы – и Спиноза? Вы жили в одном Париже. И Париж ни при чем.

Верней, Гронскому Париж много дал, потому что Гронский много сумел взять: Национальную библиотеку и Тургеневскую библиотеку, старые соборы и славные площади, и, что несравненно важнее, не только взять сумел, но отстоять сумел: свой образ, свое юношеское достоинство, свою страсть к высотам, свои русские истоки и, во всем его богатстве, мощи и молодости – свой язык. Взяв у одного Парижа – все, не отдал другому Парижу – ничего.

– «Но это одиночный случай…» Вся лирическая поэзия – одиночный – и даже какой одинокий! – случай. Непрерывная вереница таких одиночных случаев и есть лирическая поэзия. Но если допустить, что есть поэзия не лирическая – гражданская, скажем, эпическая – что́ мешает молодым эмигрантским поэтам соприсутствовать – издалека – событиям своей родины? Челюскин был на весь мир и для всего мира, и место действия его, Арктика, равно – отдалено от всех жилых мест. – «О Русь, вижу тебя из моего прекрасного далёка!» Но если наше далёко нам кажется не-прекрасным, если у нас на него нет глаз, можно ведь и: «О Русь, вижу тебя в твоем прекрасном далёке», распространяя это далёко и на прошлое, и на настоящее, и на будущее. Поэт никогда не жил подножным кормом времени и места, и если Пушкина, к нашей великой, кровной обиде, так и не выпустили за границу, это не помешало ему дать невиденный им Запад – лучше видевших. Ведь если допустить, что поэт может питаться только от данного места – своей страны, то неизбежно придется ограничить это его питание и современным ему временем. Тогда, сам собой вывод: Пушкин в Испании не был и в средние века не жил, – стало быть Каменного Гостя написать не мог.

А мечта – на что? А тоска – на что?

Нет, господа, оставим время и место писателям-бытовикам (поэтов-бытовиков – нет), а сами, поскольку мы поэты, будем поступать как молодой Гронский:

Я – вселенной гость,Мне повсюду пир,И мне дан в удел –Весь подлунный мир!

И не только подлунный!

‹1936›

Б. Л. Пастернаку

(1890–1960)

Провода

Des Herrens Woge schäumte nicht so schön empor, und würde Geist, wenn nicht der alte stumme Fels, das Schicksal ihr entgegenstände[42].

1

Вереницею певчих свай,Подпирающих Эмпиреи,Посылаю тебе свой пайПраха дольнего.    По аллееВздохов – проволокой к столбу –Телеграфное: лю-ю-блю…

Умоляю… (печатный бланкНе вместит! Проводами проще!)Это – сваи, на них АтлантОпустил скаковую площадьНебожителей…    Вдоль свайТелеграфное: про-о-щай…

Слышишь? Это последний срывГлотки сорванной: про-о-стите…Это – снасти над морем нив,Атлантический путь тихий:

Выше, выше – и сли-лисьВ Ариаднино: ве-ер-нись,

Обернись!.. Даровых больницЗаунывное: не выйду!Это – про́водами стальныхПроводов – голоса Аида

Удаляющиеся… ДальЗаклинающее: жа-ль…

Пожалейте! (В сем хоре – сейРазличаешь?) В предсмертном крикеУпирающихся страстей –Дуновение Эвридики:

Через насыпи – и – рвыЭвридикино: у-у-вы,

Не у –

17 марта 19232

Чтоб высказать тебе… да нет, в рядыИ в рифмы сдавленные… Сердце – шире!Боюсь, что мало для такой бедыВсего Расина и всего Шекспира!

«Все́ плакали, и если кровь болит…Все́ плакали, и если в розах – змеи…»Но был один – у Федры – Ипполит!Плач Ариадны – об одном Тезее!

Терзание! Ни берегов, ни вех!Да, ибо утверждаю, в счете сбившись,Что я в тебе утрачиваю всехКогда-либо и где-либо небывших!

Какие чаянья – когда насквозьТобой пропитанный – весь воздух свыкся!Раз Наксосом мне – собственная кость!Раз собственная кровь под кожей – Стиксом!

Тщета! во мне она! Везде! закрывГлаза: без дна она! без дна! И датаЛжет календарная…    Как ты – Разрыв,Не Ариадна я и не…        – Утрата!О по каким морям и городамТебя искать? (Незримого – незрячей!)Я про́воды вверяю провода́м,И в телеграфный столб упершись – плачу.

18 марта 19233(Пути)

Все перебрав и все отбросив,(В особенности – семафор!)Дичайшей из разноголосицШкол, оттепелей… (целый хор

На помощь!) Рукава как стягиВыбрасывая…    – Без стыда! –Гудят моей высокой тягиЛирические провода.

Столб телеграфный! Можно ль кратчеИзбрать? Доколе небо есть –Чувств непреложный передатчик,Уст осязаемая весть…

Знай, что доколе свод небесный,Доколе зори к рубежу –Столь явственно и повсеместноИ длительно тебя вяжу.

Чрез лихолетие эпохи,Лжей насыпи – из снасти в снасть –Мои неизданные вздохи,Моя неистовая страсть…

Вне телеграмм (простых и срочныхШтампованностей постоянств!)Весною стоков водосточныхИ проволокою пространств.

19 марта 19234

Самовластная слобода!Телеграфные провода!

Вожделений – моих – выспренных,Крик – из чрева и на́ ветер!Это сердце мое, искроюМагнетической – рвет метр.

– «Метр и меру?» Но чет – вертоеИзмерение мстит! – МчисьНад метрическими – мертвыми –Лжесвидетельствами – свист!

Тсс… А ежели вдруг (всюду жеПровода и столбы?) лобЗаломивши, поймешь: трудныеСловеса сии – лишь вопль

Соловьиный, с пути сбившийся:– Без любимого мир пуст! –В Лиру рук твоих влю-бившийся,И в Леилу твоих уст!

20 марта 19235

Не чернокнижница! В белой книгеДалей донских навострила взгляд!Где бы ты ни был – тебя настигну,Выстрадаю – и верну назад.

Ибо с гордыни своей, как с кедра,Мир озираю: плывут суда,Зарева рыщут… Морские недраВыворочу – и верну со дна!

Перестрадай же меня! Я всюду:Зори и руды я, хлеб и вздох:Есмь я и буду я и добудуГубы – как душу добудет Бог:

Через дыхание – в час твой хриплый,Через архангельские судаИзгороди! – Все уста о шипьяВыкровяню и верну с одра!

Сдайся! Ведь это совсем не сказка!– Сдайся! – Стрела, описавши круг…– Сдайся! – Еще ни один не спассяОт настигающего без рук:

Через дыхание… (Перси взмыли,Веки не видят, вкруг уст – слюда…)

Как прозорливица – СамуилаВыморочу – и вернусь одна:

Ибо другая с тобой, и в судныйДень не тягаются…    Вьюсь и длюсь.Есмь я и буду я и добудуДушу – как губы добудет уст –

Упокоительница…

25 марта 19236

Час, когда вверху цариИ дары друг к другу едут.(Час, когда иду с горы):Горы начинают ведать.

Умыслы сгрудились в круг.Судьбы сдвинулись: не выдать!(Час, когда не вижу рук)Души начинают видеть.

25 марта 19237

В час, когда мой милый братМиновал последний вяз(Взмахов, выстроенных в ряд),Были слезы – больше глаз.

В час, когда мой милый другОгибал последний мыс(Вздохов мысленных: вернись!)Были взмахи – больше рук.

Точно руки – вслед – от плеч!Точно губы вслед – заклясть!Звуки растеряла речь,Пальцы растеряла пясть.

В час, когда мой милый гость…– Господи, взгляни на нас! –Были слезы больше глазЧеловеческих и звездАтлантических…

26 марта 19238

Терпеливо, как щебень бьют,Терпеливо, как смерти ждут,Терпеливо, как вести зреют,Терпеливо, как месть лелеют –

Буду ждать тебя (пальцы в жгут –Так Монархини ждет наложник)Терпеливо, как рифмы ждут,Терпеливо, как руки гложут.

Буду ждать тебя (в землю – взгляд,Зубы в губы. Столбняк. Булыжник).Терпеливо, как негу длят,Терпеливо, как бисер нижут.

Скрип полозьев, ответный скрипДвери: рокот ветров таежных.Высочайший пришел рескрипт:– Смена царства и въезд вельможе.

И домой:В неземной –Да мой.

27 марта 19239

Весна наводит сон. Уснем.Хоть врозь, а все ж сдается: все́Разрозненности сводит сон.Авось увидимся во сне.

Всевидящий, он знает, чьюЛадонь – и в чью, кого – и с кем.Кому печаль мою вручу,Кому печаль мою повем

Предвечную (дитя, отцаНе знающее и концаНе чающее!). О, печальПлачущих без плеча!

О том, что памятью с перстаСпадет, и камешком с моста…О том, что заняты места,О том, что наняты сердца

Служить – безвыездно – навек,И жить – пожизненно – без нег!О заживо – чуть встав! чем свет! –В архив, в Элизиум калек.

О том, что тише ты и яТравы, руды, беды, воды…О том, что выстрочит швея:Рабы – рабы – рабы – рабы.

5 апреля 192310

С другими – в розовые грудыГрудей… В гадательные дробиНедель…

А я тебе пребудуСокровищницею подобий

По случаю – в песках, на щебняхПодобранных, – в ветрах, на шпалах

Подслушанных… Вдоль всех бесхлебныхЗастав, где молодость шаталась.

Шаль, узнаешь ее? ПростудойЗапахнутую, жарче адаРаспахнутую…        Знай, что чудоНедр – под полой, живое чадо:

Песнь! С этим первенцем, что пущеВсех первенцев и всех Рахилей…– Недр достовернейшую гущуЯ мнимостями пересилю!

11 апреля 1923

Двое

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});