Конец игры - Андрей Раевский

— Мне кажется, он нас видит, но нарочно внимания не обращает, — едва слышно прошептала Гембра.

— Анмист мягко прикрыл ей рот рукой.

Красное существо на миг застыло, будто прислушиваясь. Затем широкий капюшон упал на его, с позволенья сказать, лицо и с довольным видом оглядев свою внешность, демон шагнул из кустов, направляясь прямо к самой галерее.

Гембра и Анмист, сохраняя почтительное расстояние, последовали за ним.

Тем временем перед публикой предстал известный своими каламбурами комический поэт. Придав лицу серьёзно-вдохновенное выражение, он воздел руку к небу и торжественно изрёк:

Да! Стихи — моя стихия,И легко пишу стихи я.Черту мне черти очертили,Червём черёмуху черня…

В публике уже послышались смешки, но продолжить стихотворцу не случилось. Рядом с ним будто из-под земли вырос тот самый красный… Он артистично закинул за плечо длинную полу своего плаща и картинно оправил капюшон.

Привет вам, рождённым из чрева людишкам, — разнёсся над садом его резкий стрекочущий голос.Привет, меж сторон коротающим век,Привет вам, над мёртвой природой царишкам,В круги повторений впряжённым навек!Вы тщитесь собрать естества половинки,В разорванном небе заштопать дыру,Спокойной утробы слепые картинкиМенять не хотите на мира игру.Здесь я и не-я — половины Вселенной,А душу сжимают чужого тиски,И выбор вас давит плитой тяжеленной,Глотки единенья жестоко кратки.Слова и дела, и мотыги и троны —Лишь хрупкая штопка меж парных сторон,В единстве предвидите счастья бутоны,Но вновь пополам разрывается сон.Всё гуще плетенье земных рукоделий,Что с миром роднит позаброшенный духВсё дальше блаженство звериных безделий,А память младенца — испорченный нюх.Теперь вы бежите вперёд, надрываясь,В надежде из рваного мира удрать,Как старую штопку, всё то, что распалось,К большим полюсам навсегда привязатьБегите, бегите, ловцы горизонта!Плетите и рвите — хватило бы сил!Вам грезится рай, но плетенья работуОценит, кто вам горизонт очертил!

Небывалый поэт застыл на несколько мгновений, артистично вытянув вперёд красную пернато-волосатую руку с семью короткими когтистыми пальцами.

Никогда ещё под сводами галереи Длисарпа не стояла такая полная и гнетущая тишина. Безмолвные слушатели будто приросли к своим местам, а поэты в своём оцепенении сами стали подобны задним колоннам, среди которых они стояли.

Валпракс откинул капюшон и обвёл слушателей удовлетворённым взглядом своих огромных прозрачно-ореховых глаз. Затем он упал на корточки и, неуловимо изменив формы своего тела, стал похож на получеловека-полужабу. Одним прыжком перемахнув через головы публики, он плюхнулся на землю прямо перед стоящими поодаль Анмистом и Гемброй. В следующий миг его невообразимая голова оказалась прямо перед лицом Анмиста, который с немалым трудом сохранял невозмутимый вид, сжимая, однако, под плащом рукоятку меча.

— Ну как стишки? К какой школе ты их отнесёшь, ты, знаток форм и стилей? А впрочем, это совершенно неважно! Ты, я смотрю, тоже любишь поиграть. Что ж, давай поиграем! Только не думай, что тебе на самом деле дано устанавливать правила, — поразмысли над моими стишками. Да, кстати, тот, кого ты ждёшь, скоро появится. Жди — и дождёшься. Кто ищет, того найдут! Кто просит, тот допросится! Так что, дождёшься, дождёшься — точно тебе говорю! Я ж его приятель — уж я-то знаю! Вот тогда и поиграем! Все вместе! Хи-хи-хи… Увидимся ещё… Желаю всего покойного!

Игриво, с оттенком причудливого кокетства подмигнув Гембре, демон стремительно взвился в воздух, и через несколько мгновений дружно задравшие головы люди едва различали быстро удаляющуюся алую точку среди наползающих на небо густых осенних облаков.

— Пойдём отсюда, — сдавленным голосом сказал Анмист, впервые за время их знакомства беря Гембру за руку.

— Пойдём, — тихо ответила та, с неожиданной лёгкостью подавив внутреннее сопротивление.

Глава 23

Потерял, потерял, потерял!… Плющ, бесконечный плющ, вьющийся по голым острым камням… Вверх, вверх, скорее вверх! Холодный горный ветер студит виски, и прерывистое дыхание надрывает гортань. Но всё это — ничто перед лавиной тревоги и безысходной тоски. Найти! Найти, найти, найти! Главное, внимательно смотреть под ноги и не рассеять внимание, поддавшись однообразной игре жухлой травы и каменных разводов… Я найду, я должен найти! До крови закушенная губа, ветер, хлопающий длинными полами жёсткой чёрной одежды, и носки широких кожаных туфель, отчаянно пинающие равнодушные камни. Тревога и тоска. Тоска и отчаяние…

Этот сон много раз приходил к Сфагаму с самого детства. Последнее время он стал приходить чаще, как правило, под утро, когда при внезапном пробуждении детали видятся ярче и острее. Но они не помогали разгадать сон, и было что-то тягостное в этой многолетней неразгаданности. Словно кто-то много раз присылает одно и то же письмо на непонятном языке.

Ещё с малых лет Сфагам особенно белезненно относился к потерянным вещам, несоразмерно расстраиваясь и тревожась. И даже блестяще освоенные позднее приёмы успокоения духа не извели эту тревогу до конца, а лишь оттеснили её глубоко внутрь.

Сегодня острота ощущений настолько превзошла всё, что было раньше, что это уже походило не на сон, а на медитативные видения первого уровня тонкого мира.

Открыв глаза, Сфагам долго смотрел на низкий серый, испещрённый беспорядочными бороздами каменный потолок. В свою старую келью он не хотел даже и заглядывать и был рад, когда ему отвели одну из гостевых комнат, выдолбленных в скале ещё много веков назад. Комната имела причудливо неправильную форму, а на кое-как сглаженных уступах белёсых каменных стен виднелись остатки почти совсем стёршейся древней росписи. При дрожащем свете тусклого светильника утомлённому, глядящему в одну точку глазу начинали мерещиться диковинные картины. Принимая тёплые прерывистые волны слабого света, бугристые, будто изъеденные червями стены и потолок преображались, разворачивая в заворожённом воображении целые панорамы с многочисленными фигурами людей, зверей и чудовищ и бесконечным разнообразием сливающихся и перетекающих друг в друга сюжетов. Но всё это было вечером… А утром скупые солнечные лучи, с трудом проникающие сквозь маленькое квадратное окошко, лишь легонько серебрили полумрак аскетичной обители одиноких искателей совершенства, которые жили и останавливались здесь на протяжении без малого девятисот лет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});