И приходит ночь - Эллисон Сафт

животе.

Словно почувствовав ее дискомфорт, Хэл прочистил горло.

– Она твоя.

Рен прошла по комнате, как будто пол был усыпан углями, затем присела на край кровати. Тишина, нарушаемая только потрескиванием поленьев в камине, затянулась. Она завернулась в одеяло, в то время как Хэл статуей застыл перед огнем.

– Ты так и будешь стоять там?

– Я нечасто сплю, – сказал он, словно это все объясняло.

– А я не смогу уснуть, когда ты вот так нависаешь надо мной.

Он услужливо сел в кресло. Даже в состоянии покоя он был элегантен: лодыжки сведены вместе, руки сложены на ребрах. Рен перевернулась и попыталась не обращать на него внимания. Его присутствие было подобно дыханию на ее затылке – не совсем неприятному, но совершенно сбивающему с толку. Рен снова повернулась к нему.

– Это не лучше. Мне все еще кажется, что ты наблюдаешь за мной.

– Может, мне выйти? – спросил он сдавленным от раздражения голосом.

– Почему бы тебе не лечь?

Сомнение горело в его глазах, как будто он не мог решить, что испытывает: отвращение или очарование. Впервые он выглядел как девятнадцатилетний юноша, каким и был.

– С тобой?

– Богиня небесная, – простонала она. – Не говори так. Просто иди сюда. – Рен попыталась успокоить бешено бьющееся сердце, когда он подошел ближе. Он откинул одеяло, впустив дуновение холодного воздуха, от которого у нее по коже побежали мурашки, и лег рядом. Они и раньше были близки, но в этом было что-то более интимное, чем целительство. Сейчас она искренне наслаждалась этим моментом. Он был совершенно открыт.

– Кстати, как ты нашел меня?

– Это было несложно. Я чувствую тебя через узы исцеления.

Никогда она не была так благодарна за них.

– Ты легко мог оставить меня умирать. Почему ты вернулся?

– Чтобы вернуть долг.

– Уф. Ты такой лжец.

– Я устал, что люди умирают из-за меня, – сказал Хэл в потолок. – Я устал.

– Прости, – прошептала она. – Мне так жаль.

Он повернулся, так что они оказались почти нос к носу в полумраке.

– Ты сбиваешь с толку.

– Как и ты.

– Я не могу понять, чего ты от меня хочешь. – В его голосе едва заметно слышалась боль, но в глазах все еще читалось обвинение. – Если я буду держаться на расстоянии, ты уколешь меня. Если я буду уязвим, ты сожжешь меня. Я подпустил тебя, потому что ты первый человек за многие годы, который не боится меня – который, казалось, заботится обо мне больше, чем о моей магии.

Рен поморщилась.

– И вот чего мне стоило это доверие. И все же после всего, что ты сделала, я не мог оставить тебя умирать. Как я могу быть таким жалким?

– Ты не жалкий, – мягко произнесла она. – Однажды ты сказал мне, что милосердие – самая сложная вещь. – От ее слов лицо Хэла смягчилось. – Я не знаю, смогу ли когда-нибудь показать тебе, как мне жаль. Я пойму, если ты никогда больше не сможешь мне доверять. Но я клянусь, на этом все. Я больше не хочу причинять тебе боль. Я не хочу возвращать свою должность, если ценой за нее будешь ты.

– Почему для тебя это так важно?

Возможно, это ничего не исправит, но она попытается объяснить.

– На самом деле меня не волнует армия. Но она оказалась для меня спасением. Я говорила, что в аббатстве я не чувствовала себя на своем месте, но это… нечто большее. Быть там… значило, что я позволила королеве победить. Что я признала свою бесполезность. Свою бессмысленность. Словно я была не ее племянницей, а мусором. Я знала, что она никогда не полюбит меня, но могла заставить ее хотя бы признать. Поэтому я старалась сделать все, чтобы больше никогда не быть бесполезной.

Рен сжала кулак, рассеянно наблюдая за мерцанием магии.

– Целительство – единственное, в чем я хороша. Единственное, что делает меня полезной. Я должна была стать лучшей, иначе меня отправили бы обратно.

– Это неправда, – возразил Хэл. – Ты стоишь больше, чем ты можешь сделать.

– Возможно, – пробормотала она. – Тем не менее именно это рвение помогло мне пройти обучение и вступить в армию. А потом я встретила Уну.

Она все еще помнила, как впервые увидела ее. Они встретились взглядами через поле. Уна перебросила волосы через плечо и посмотрела на нее с явным презрением. Рен ничего не могла с этим сделать. Она предположила, что это была любовь с первого взгляда.

– Первые недели обучения были адом. Слухи быстро разлетаются, поэтому все знали, кто я. Большинство просто не общались со мной, но несколько новобранцев ужасно относились ко мне. – Она понимала причины. Ее тетя ничего ни для кого не сделала с тех пор, как взошла на трон, и Рен стала легкой отдушиной для разочарования, которое ее сверстники унаследовали от родителей. – Однажды Уна узнала об этом. У нее всегда было чувство черно-белой справедливости и никакого терпения к ерунде. Я никогда не забуду выражение лица той девушки, когда Уна направила на нее меч.

Рен все еще дрожала, когда вспоминала саблю Уны, вынутую из ножен. Зашкаливающий пульс ее мучителя, когда лезвие задрожало в дюйме от ее горла. Праведный гнев, вспыхнувший в золотистых глазах Уны, когда она сказала: «Если ты хочешь настоящей драки, я с радостью соглашусь».

Конечно, Уна отмахнулась от ее благодарностей. Тогда она владела своей уверенностью, как клинком, болезненно осознавая отсутствие магии. Но она всегда была предана делу, защищая тех, кто был слабее. Таких, как Рен.

– С тех пор мы стали лучшими подругами. – Она закрыла глаза. Быть с Уной – все, в чем она когда-либо нуждалась, ее присутствие было подобно теплому и золотому свету. – Она стала моим новым смыслом. Я бы сделала для нее все что угодно, пошла бы за ней куда угодно, потому что любила ее. Я верила в нее. И я думала, что по-настоящему нуждалась в ней до недавнего времени, когда…

Она взглянула на него и покраснела. Что именно изменилось?

Дело было не только в Хэле – не в том, что он, теплый, лежал здесь рядом с ней. Но теперь, вспоминая прошлое, Рен перестала понимать, почему она всегда думала, что так отчаянно нуждается в Уне. Она так привыкла к тому, что Уна спасает ее от самой себя, что поверила, будто ей это нужно. Но разве ее чувства в самом деле делали ее слабой? Мог ли кто-то любить ее из-за них, а не вопреки им?

– До недавнего времени, – закончила Рен. – Вот почему должность больше не так важна для меня.

Она наблюдала