Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара - Генри Мортон

Я сидел среди тысяч испанцев, лицом к сцене, выстроенной так, чтобы выглядеть частью садов. Выходами и входами служили эвкалиптовые изгороди, а позади высокие кипарисы вздымали свои тонкие черные шпили. Вокруг гомонили и щебетали местные, но я все же расслышал тот характерный звук — резкие короткие хлопки, когда женщины единственным ловким движением правого запястья раскрывали веера. В теплом сумраке сотни вееров порхали, словно мотыльки.

Дирижер поднял палочку, и зазвучала призрачная музыка Делиба, под стать луне и ночи. Два луча прожекторов встретились в задней части сцены, и в круг света ступила Марго Фонтейн — выпорхнула, словно белая бабочка. Она танцевала с Майклом Сомсом па-де-де из третьего акта «Сильвии», и можно было услышать, как падает веер, что совершенно необычно для испанской публики. Это был миг совершенства, и я подумал, что редко можно увидеть балет в столь изысканном окружении. Я с любопытством услышал позже от мисс Фонтейн, что ей недоставало ощущения театра: она чувствовала, что танец как-то испаряется, возносясь к огромному ночному небу и не достигая публики.

Во время следующего танца, которым было па-де-де из второго акта «Лебединого озера», хорошие манеры публики и самообладание балерины подверглись испытанию.

Когда лебедь, пойманный двумя лучами, трепетал в последнем порыве, на сцену вдруг выскочила ошалевшая белая собака. Пес был из тех, что часто низводят какую-нибудь торжественную церемонию или великое событие до фарса. Он, наверное, принадлежал одному из садовников, и его до глубины души потрясло то, что происходило в ту ночь в Хенералифе. Он пришел все выяснить, как положено хорошей собаке. Пес постоял, с интересом наблюдая за балериной, а мы задержали дыхание. Потом, поскольку танец заканчивался, пробежал через сцену энергичной трусцой, задирая хвост, и исчез. Какой конфуз! Но публика не позволила себе ни смешка. Последним номером было па-де-де из третьего акта «Спящей красавицы», и, хотя было уже почти два часа ночи, я чувствовал, что мог бы вечно смотреть на красоту движений молодого тела под полной луной Гранады.

Пока люди искали выход, я быстро пошел в противоположном направлении и успел взглянуть на тот знаменитый маленький садик, где два ряда водяных струй клонятся друг к другу за рядами эвкалиптов и кипарисов; стояла полная тишина, слышался только звук падающей воды, а темноту нарушал лишь лунный свет, пробивавшийся сквозь кипарисы. Садик выглядел сошедшим со страниц «Тысячи и одной ночи».

Я решил, что более чудесного знакомства с Гранадой и нельзя пожелать.

§ 5

Альгамбра возвышается на красноватом утесе, выше вязов, посаженных, как считается, Веллингтоном. На просторной парадной площадке, где султан когда-то обозревал янычар под грохот литавр и взмахи штандартов из конского волоса, цыганки попробуют предсказать ваше будущее, чистильщики обуви попытаются начистить ваши туфли, а маленькие цыганские девочки — продать кастаньеты, сделанные из гранатового дерева. Здесь есть студия, где вы можете сфотографироваться в наряде султана на фоне нарисованной на ткани Альгамбры. Вы можете взять ятаган или закурить кальян — почему бы не то и другое одновременно? — а если с вами дама, она может раскинуться на кушетке и изобразить одалиску вашего гарема. Не стоит думать, что это вульгарная студия того рода, какие можно найти в Маргейте или Блэкпуле: это подлинный памятник викторианских и эдвардианских времен, и костюмы и фоны здесь сохраняют восхитительную атмосферу того периода. Студия принадлежит тем дням, когда чувства, пробуждаемые Альгамброй, были столь сильны, что посетителям хотелось унести с собой явное доказательство, что они не только побывали здесь, но и полностью погрузились в романтическую атмосферу.

Испания в девятнадцатом веке оставалась последней страной, где можно было выйти в свет в причудливом наряде. Те, кто завидовал разнообразию, предлагавшемуся чуть ранее Байрону и Эстер Стэнхоуп, могли надеть в Испании сомбреро и длинные плащи, а также носить штаны, расшитые серебряными пуговицами от пояса до колен. Даже дальновидный Форд ездил по Испании одетым как андалусиец. Эту маленькую студию следует считать одним из последних живых храмов романтического возрождения. Наверняка среди самых первых ее отпечатков — если их здесь хранят — должна быть старинная фотопластинка Теофиля Готье.

Убедительным доказательством чар Альгамбры является фотография 309 в книге А. Ф. Калверта «Гранада и Альгамбра». Более пятидесяти лет назад Калверт написал ряд книг об Испании, и все они отличаются великолепными фотографиями. В книге, которую упомянул я, мы видим автора в Альгамбре в странном одеянии: на нем нечто, напоминающее длинные шорты для бега, носки в поперечную полоску, на поясе висит ятаган, а лицо обрамляет бурнус. Эта фотография в полной мере обладает тем особенным шармом, который отличает продукты этой студии; первая заповедь здесь такова: фотографируемые должны выглядеть совершенно непохожими на мавров. Разглядывая породистое лицо мистера Калверта с эдвардианскими усиками, я живо представил его — не выезжающим убивать христиан, и еще менее отдыхающим в своем гареме, но останавливающим двуколку на Стрэнде и помахивающим тросточкой с золотым набалдашником.

Я купил билеты в Альгамбру в великолепном дворце, который так и не достроил император Карл V. Для этого он уничтожил много мавританских построек, за что его, подозреваю, несправедливо бранили. Один-единственный шаг перенес меня в мавританскую роскошь. Очарованный, я заглядывал в маленькие сводчатые окна, обрамлявшие далекую панораму Гранады, где карабкались по холмам дома. Я бродил по прохладным апартаментам, сплошь покрытым похожими на кружева орнаментами, и изо всех сил старался забыть про виденные мною раньше турецкие бани и Хрустальный дворец, в который меня водили в детстве.

Миртовый двор, где апельсиновые деревья отражаются в пруду с неподвижной зеленой водой, поистине прелестен; и я подумал, что, когда араб попадает на открытое пространство и разбивает сад, он зачастую творит истинную поэзию.

Львиный дворик — место легкой, невесомой красоты. Я подумал, что надо бы ходить туда каждый день, пока я в Гранаде. Он словно вот-вот улетит. Я чувствовал себя сказочным героем, который прошел сквозь дверь в стене и оказался в Гулистане Саади, ибо это место — вотчина джиннов и колдунов, страна зачарованного павильона Шахерезады, где капли с розовых лепестков падают в порфировый фонтан и где поют соловьи. Я прошел сквозь ряды подковообразных арок, восхищаясь пропорциями и композицией вытянутого дворика, нависающими беседками со стройными, кое-где двойными колоннами и крышами, что увешаны не то сталактитами, не то сотами, вызолоченными и раскрашенными; эту математическую симфонию мог созерцать султан, лежа на диване. Фонтан журчал. Высокая струя воды поднималась из центра и падала в чашу, а пасти двенадцати львов испускали двенадцать струек, падавших в желоб и выплескивавшихся им под ноги. Что это за странные львы: благожелательные, тучные и неподвижные, как деревянные звери из Ноева ковчега! По какой-то непонятной причине, известной только художнику, — интересно, был он персом, китайцем или византийцем? — каждый лев прячет хвост за левой задней лапой, а кончик хвоста лежит у левого бока. Они выглядят как труппа добрых дрессированных львов, которых научили поддерживать фонтан, — этим они и занимаются, покорно обратя двенадцать крепких задов к двенадцати каменным колоннам. Колорит так же очарователен, как и сама сцена: мягкий жемчужный сумрак беседок и свет, отраженный от красного гравия снаружи, зажигающий колонны розовым и наполняющий опрокинутые кубки в крыше призраком vin rose[96].

Всякий, кто читал у Форда мрачное описание упадка Альгамбры, поинтересуется, сколько из ныне существующих здании подлинные, а сколько отреставрированы. Позже, ведомый любопытством, я отыскал прекрасную гравюру в «Путешествиях» Суинберна 1775 года и с удивлением обнаружил, что Львиный дворик был тогда практически таким же, как сегодня. Единственные различия, какие я смог заметить, таковы: вместо красного гравия дворик был замощен плиткой, а фонтан имел довольно уродливую вторую чашу, которую также можно увидеть у Дж. Ф. Льюиса в «Альгамбрских зарисовках». Большей частью разрушения пришлись на время уже после визита Суинберна, особенно потрудились мародеры Наполеона, которые в качестве прощального жеста едва не взорвали весь дворец.

Рядом с Львиным двориком находится прелестный сад с прудами, где на бортике сидят два еще более странных льва; а позади — терраса над террасой, засаженные кипарисами, миртами, олеандрами и всевозможными душистыми кустами. Также здесь сотни цветочных горшков с геранями и гвоздиками. Горшки для цветов можно увидеть по всей Испании; возможно, это тоже мавританское наследие.