Увертливый - Вячеслав Морочко

„Простите великодушно…,“ – хотел возразить Галкин.

„А вы помолчите, – попросил Петра следователь и обратился к Чернову. – Простите, Виталий Андреевич, так кого вы привлекли для наружного наблюдения?“

– Я сказал уже: Общественных помощников следователя прокуратуры! Имею право! Это друзья покойного Воронова. В прокуратуре не хватает людей для наружного наблюдения.

„То есть подельников Воронова“, – уточнил эксперт.

– Что вы болтаете!? Какие подельники? Где доказательства?

„Они были в ваших руках. Вы их только что разорвали!“ – информировал эксперт.

„Вас не спрашивают! Идите отсюда!“ – рявкнул Виталий. Но эксперт не двинулся с места.

„Все ясно! Ты их спровоцировал на стрельбу, – заорал Виталий на Галкина, – а потом увернулся“.

– К сожалению, не увернулся. Пуля прошла вот здесь, зацепив пальто.

– Под мышкой?

– Именно!.

– Гвоздиком проковырял?

„Проверяйте!“ – Петя скинул пальто и протянул эксперту. Капитан кивнул ему, дескать, берите. Захватив „вещдок“, эксперт удалился.

Галкин не мог привыкнуть к метаморфозе, произошедшей с Виталием. Готовый прийти на помощь, толковый, добродушный и даже веселый человек, неожиданно, превратился в истерика.

„Почему они стреляли в меня? – спросил Галкин и сам же ответил. – Это вы, Виталий Андреевич, им сообщили, что я убил Воронова“.

– И что!?

– Стреляя, Таран, указав на меня, крикнул: „Шериф“ говорит, это он кокнул Ворона!»

«И что!» – повысил голос Чернов.

– А то, что выходит, «Шериф» – это вы!

Чернов побледнел. Но в эту секунду у следователя на столе зазвонил телефон. Очкарик поднял трубку: «Румянцев слушает! Понятно! Никого не задело? Ах так?! Мы выезжаем!» Бросив трубку, он сообщил: «Их только что задержали! Таранов отстреливался! Опять кто-то ранен!» «Где?» – спросил Виталий. Капитан назвал адрес. «Сволочи!» – заорал Чернов и рванулся на выход. «Догоняйте! Он сам не свой! Он их пристрелит!» – крикнул Петр вдогонку.

7.

Оставшись в кабинете один, Петя хотел бежать за ними, но спохватился: раздетым не побежишь. Он зашел к эксперту, спросил, когда можно взять пальто, ведь на улице – снег. «Извините, это теперь – „вещдок“. Если будет оружие, понадобится сравнительный прострел», – обрадовал эксперт. «Хотите сказать, еще одну дырку прострелите?» – поразился Петя. «Как минимум одну», – успокоил эксперт.

– Надо же, у меня сейчас и дома нет ничего подходящего. А есть здесь поблизости магазин, где можно что-то купить?

– Есть то есть, а как вы туда дойдете?

– А далеко это?

– Одну остановку проехать – большой магазин.

– Я знаю. Вы не одолжите пальтишко? Мы с вами – одной комплекции. Я никуда не денусь – до магазина и обратно.

«Ну и наглец», – верно, подумал эксперт, глядя, как подозрительный тип по-хозяйски снимает с вешалки и надевает его пальтишко.

Большой магазин он отыскал в один миг. Рассмеялся, обнаружив такое же кожаное итальянское полупальто, что сгорело в Венеции. Не было только девицы, которая заботливо подбирала хламиду и обхаживала клиента. Не заметно было вообще никого, кто бы стремился продать. Ленивая дама, блуждавшая между вешалками, казалось, следила только за тем, чтобы ничего не стибрили. Встретившись с «ненавязчивым сервисом», Петя почти что обрадовался: «Наконец-то я дома!» Он даже манерно отвернул сзади ворот. В этот раз ему некому было, кокетливо выгнув ладошку, сказать: «Benissimo!»

Галкин вернулся в отделение. Он успел так примелькаться, что дежурные, уже принимали его за своего и не останавливали. Вернув эксперту пальто и поблагодарив, он сел в троллейбус и проехался до ближайшей метростанции. Потом спустился в подземку и вышел только на «Охотном ряду». После аскетического римского метро, московское – казалось полноценным и разнообразным, правда, – чуточку шумным. Но как в большом городе обойтись без большого шума? Пройдя по Маховой между зданиями манежа и университета, он свернул на «Большую Никитскую» и до самой консерватории уже никуда не сворачивал. Шагая по центру, и вспоминая центральные улицы Рима (Корсо, Национале, Виа Венето) он думал: «Все-таки Москва – это настоящий, а не какой-нибудь музейный город!»

Несмотря на свою начитанность, в душе он оставался восторженным, импульсивным ребенком. Он мало общался с умудренными личностями. Они его почему-то недолюбливали. Он казался им подозрительным излишне самостоятельным чужаком. Чего стоила его любовь к серьезной музыке. Такое увлечение воспринималось бывалыми людьми, как ненормальность, вроде коленки вспять.

Это не значило, что в Большом зале консерватории, куда он скоро поднялся, сплошь собирались чокнутые. В подавляющем большинстве здесь были свои люди, выросшие в музыкальной, артистической, интеллигентской среде, впитавшие классику, как говорится, с молоком матери и посещавшие эти концерты не потому, что они им были нужны, а по традиции, из чувства солидарности, чтобы поддержать исполнителя или, просто, компанию.

Концерты Моцарта были одними из тех лакомств, которыми Галкин любил себя тешить. Особенно нравился двадцать первый концерт. В частности – вторая часть его. Когда от зыби оживленной первой части музыка переходила к плавной баюкающей волне анданте, в нем все замирало. Это было похоже на диалог: тихий робкий вопрос, обращенный к небу, и пронзительный трагический ответ из поднебесья. Там, плавно размахивая крылами, кружила большая белая птица. Цепляясь друг за друга, звуки со стоном и всхлипами падали в Петино сердце и там словно кровью наливались печалью. Рядом с этим все начинало казаться и мелким, и пресным.

Сегодня нота трагического предчувствия звучала особенно сильно. То ли это зависело от исполнителя, то ли от настроя души самого слушателя, но никогда раньше сумрак сгустившийся над головой не казался таким беспросветным. Музыка подтверждала догадку, что во многих несчастьях виноваты мы сами, ибо нам свойственно притягивать на свои головы беды.

Когда по дороге к дому, Галкин проходил темное пустынное место, он услышал за спиной шаги, даже не шаги, а присутствие соглядатая, столь же искусного, как тот, что шел за ним в Риме. Петр натянул перчатки, «включив пропеллер», повернул назад и увидел того, кого ожидал увидеть, кто по всем расчетам должен был оказаться здесь. Находясь под впечатлением концерта, Галкин немного расслабился, но быстро собрался: на припорошенной дорожке, держа наготове пистолет Макарова, стоял Виталий.

По заведенному правилу, в таких случаях необходимо было разрядить оружие, что Петр не замедлил сделать. Осторожно разжав пальцы Виталия, он взял из его руки пистолет, вынул обойму, извлек и пересчитал патроны. Не хватало двух штук. Это значило, что один патрон был использован, а другой – оставался в патроннике. Передернув затвор, Петя разрядил оружие, поймав блестящую «куколку» в воздухе, расстегнул у Чернова пальто и, дотянувшись до висевшей под мышкой кобуры, извлек запасную обойму и опустошил ее. Собрав все «куколки» в горсть, размахнувшись, бросил на обочину. Со страшной силой патроны ушли в снег до самой земли. Затем он совершил обратные действия: вставил запасную обойму в кобуру, а рабочую – в пистолет, застегнул Чернову пальто, всунул в руку оружие и прижал пальцы. Отойдя на прежнее место, – «вышел из пропеллера» и направился к дому.

Очень скоро за спиной послышались щелчки, а потом – брань. Догадавшись, что обезоружен, Чернов еще не думал сдаваться. Он стремительно приближался, пытаясь совместить несовместимое: максимальную скорость и скрытую поступь, рассчитывая воспользоваться рукояткой пистолета, как молотком. Только теперь Галкин догадался, что у его «приятеля» – хитрые подошвы. Но, если прислушаться, их все равно было слышно. Петр все рассчитал: в нужный момент он развернулся, сделал «невидимый» выпад и упал на одно колено.

Он не хотел зла Виталию, только пытался погасить агрессию. Галкин боялся, что «приятель» ударится головой. Слава богу, этого не случилось. Чернов продемонстрировал класс: он не упал, а мягко (профессионально) кувырнулся через голову на припорошенном снегом асфальте, и вскочил на ноги. Для поседевшего мужика сорока пяти лет это само по себе было круто. Он допустил лишь одну оплошность: выполняя трюк, не сумел удержать оружия. Галкин подошвой прижал пистолет к асфальту. Мгновение они без звука смотрели друг другу в лицо. Затем Петр ногой швырнул пистолет вперед: «Возьми игрушку, Шериф».

«Хочешь сказать, ты меня не боишься?» – спросил Чернов, подбирая оружие.

– Не желаю тебе ничего дурного.

– Верится с трудом.

– Объяснись.

«Баркову и Фабио, ты тоже не желал ничего дурного!?» – спросил Виталий, поднимая оружие.

– Ничего. Хотел только, чтобы Бульбу вернули домой.

– И поэтому обоих засадил в каталажку?

– Я их предупреждал, убеждал и словами, и делом: это кончится плохо. Мне казалось, в отношении с Фабио ты действовал со мной за одно.