Мистик-ривер - Деннис Лихэйн

– Ага.

– А его подельник? – спросил Шон.

Отец затряс головой.

– Погиб в автомобильной катастрофе. Так заявил первый, как я слышал. Но я не стал бы очень доверять тому, что я слышал. Вот черт! Ты должен был сказать мне, что Тим Маркус умер.

Шон прикончил то, что оставалось в кружке, и, указав на пустую кружку отца, спросил:

– Еще по одной?

Несколько секунд отец разглядывал кружку.

– Какого черта ты спрашиваешь? Разумеется.

Когда Шон вернулся от стойки бара со свежим пивом, отец его смотрел «Опасность!», беззвучно мелькавшую на одном из телевизионных экранов над стойкой. Едва Шон уселся за стол, как отец, не отрывая от экрана взгляда, спросил:

– Роберт Оппенгеймер – это кто?

– Откуда ты знаешь, что без звука правильно понял фамилию?

– Знаю, и все, – сказал отец, наливая пиво себе в кружку и хмурясь глупости вопроса. – Вы, ребята, делаете это сплошь и рядом. Никак я вас не пойму.

– Что мы делаем? И кто это «мы»?

Отец потряс в воздухе кружкой.

– Ребята твоего возраста. Все время задаете вопросы и не догадываетесь, что стоит только на секунду перестать думать, и ответ явится сам собой.

– О, да ладно тебе, – сказал Шон.

– Как в этой истории с Дейвом Бойлом, – продолжал отец. – Ну какая разница, что случилось двадцать пять лет назад с Дейвом? Тебе известно, что это было. Он пропадал четыре дня у тех, кто совращает малолеток. Случилось все как по нотам. Но вот являешься ты и ворошишь прошлое затем, чтобы... – Отец выпил пива и закончил: – Не знаю я, черт побери, зачем ты его ворошишь!

Отец смущенно улыбнулся, и Шон ответил ему улыбкой не менее смущенной.

– Послушай, папа...

– Что?

– Ты хочешь сказать, что с тобой в прошлом не происходило ничего, о чем бы ты потом не думал, к чему не возвращался мысленно, чего не проворачивал потом в голове?

– Да дело не в этом!

– Именно в этом.

– Вовсе нет. Дерьмо ко всем липнет, Шон. Ко всем. И ты, Шон, тут не исключение. Но вот ваше поколение, вы начинаете ковыряться в этом. Прямо как зуд вас одолевает – не можете оставить дерьмо в покое. У тебя что, есть доказательства, что Дейв причастен к гибели Кэтрин Маркус?

Шон засмеялся. Старик делал обходной маневр: заговаривал зубы Шону, ругательски ругая его поколение, хотя на самом деле единственное, что его интересовало, – это не имеет ли история с Кейти отношения к Дейву.

– Скажем, так: есть кое-какие побочные обстоятельства, которые заставляют приглядываться к Дейву.

– Ты считаешь это ответом?

– А ты считаешь, что задал вопрос?

И на отцовском лице забрезжила эта его удивительная улыбка, с которой он сразу же скидывал лет пятнадцать. Шон помнил, как раньше, когда отец был моложе, улыбка эта мгновенно распространялась по дому, освещая все вокруг.

– Так ты пристаешь ко мне с этими расспросами, потому что прикидываешь, не превратили ли эти подонки Дейва в убийцу молодых девушек?

Шон пожал плечами:

– Да, что-то вроде этого.

Отец подумал немного, перебирая орешки в стоявшей между ними вазочке, отпил еще несколько глотков.

– Нет, этого не может быть.

Шон фыркнул:

– Ты так хорошо его знаешь?

– Нет. Но я помню его мальчишкой. Не было в нем этого.

– Полно милых мальчишек, которые, вырастая, начинают творить такое, что нарочно не придумаешь.

При этих словах отец вскинул бровь:

– Ты пытаешься преподать мне урок и рассказать, что такое человеческая природа?

Шон покачал головой:

– Нет, просто я работаю сыщиком.

Отец откинулся на спинку стула и смерил Шона взглядом; в уголках его губ заиграла натянутая улыбка:

– Ну давай же, просвети меня.

Шон почувствовал, что краснеет.

– Да нет... я просто...

– Прошу.

Шон ощутил себя дурак дураком. Поразительно, с какой легкостью отец умеет это делать: то, что любой другой человек, как знал Шон, признал бы нормальным умозаключением, отец выворачивал так, что получалась глупость: мальчик Шон хочет казаться взрослым, а в результате выглядит лишь напыщенным ослом.

– Ну, помилосердствуй. Кое-что о людях и преступлениях я все-таки знаю. Ведь это моя работа.

– Значит, по твоему мнению, Дейв оказался способен убить девятнадцатилетнюю девушку? Тот самый Дейв, который играл с тобой у нас во дворе? Тот мальчик?

– По моему мнению, все способны на все.

– Значит, я тоже мог это сделать. – Отец прижал руку к груди. – И мама могла.

– Нет.

– Не хочешь проверить наши алиби?

– Господи, я не сказал ничего подобного!

– Еще как сказал. Сказал, что все способны на все.

– В разумных пределах.

– О, – вскричал отец, – второй части я как-то не расслышал!

Вот опять он за свое: запутывает Шона, играет с ним, как сам Шон играет с подследственными на допросах. Неудивительно, что допросы – это конек Шона. Было у кого поучиться.

Они посидели, помолчали, и вдруг отец сказал:

– А знаешь, может, ты и прав.

Шон глядел на него, ожидая расшифровки.

– Может, Дейв и мог сделать то, что ты думаешь. Откуда мне знать? Я ведь помню его мальчишкой, а взрослый он мне незнаком.

Шон попытался увидеть себя глазами отца. Наверное, и его, своего сына, отец видит так же – мальчиком, а не взрослым мужчиной. Наверное, у родителей по-другому и не бывает.

Ему вспомнилось, как называли его дядья отца, младшего из двенадцати детей в ирландской семье, эмигрировавшей в Штаты, когда отцу было всего пять лет. «Забияка Билл», – говорили они о Билле Дивайне, таком, каким он был до рождения Шона, и еще «шкет». Лишь теперь, слыша эти голоса, Шон различает в них покровительственный тон старшего поколения по отношению к младшему – ведь большинство его дядьев было лет на пятнадцать старше маленького братца.

Теперь все они умерли. Все одиннадцать братьев и сестер отца. А «шкету», малышу, вот-вот стукнет семьдесят пять, и его засунули в приют в этом пригороде, и он коротает здесь дни возле полей для гольфа, который ему ни на черта не нужен. Последний и единственный живой, и все-таки младший, вечно младший, вечно ощетинивающийся против малейшего намека на снисхождение, не терпящий его ни от кого, в особенности от сына, готового ополчиться, если потребуется, против всего мира, но не мириться с этим снисхождением, покровительством или чем-то похожим на него. Потому что все, кто имел право покровительствовать ему, давно почили.

Отец кинул взгляд на кружку Шона и бросил на стол несколько монеток в качестве чаевых.

– Ну, ты готов? – спросил он.

* * *

Они пересекли автостраду № 28 и вышли на подъездную аллею с ее желтыми полосами ограничителей скорости и душем для машин.

– Знаешь, что мама любит? – спросил отец.

– Что?

– Когда ты ей пишешь. Черкни ей иногда открыточку, просто так, безо всякой особой причины. Она говорит, что открытки твои очень смешные и что ей нравится, как ты пишешь. Она хранит их в ящике в спальне. Некоторые открытки там еще из колледжа.

– Ладно.

– Иногда – открыточку. Хорошо? Брось в почтовый ящик.

– Конечно, конечно.

Они дошли до машины Шона, и отец взглянул на темные окна своего домика.

– Она уже легла? – спросил Шон.

Отец кивнул:

– Утром она везет миссис Кофлин на физиотерапию. – Резким движением отец протянул Шону руку: – Рад был тебя видеть.

– И я рад.

– А она вернется?

Шону не надо было спрашивать, кто это «она».

– Не знаю. Право, не знаю.

Отец вглядывался в его лицо, освещенное желтым светом уличного фонаря, и Шон внезапно понял, что отцу мучительно знать, что сын страдает, что сын брошен и одинок; знать, что рану его не залечить и что с уходом Лорен душа сына вычерпана и пуста и пустота эта останется с ним навеки.

– Что ж, – сказал отец, – выглядишь ты неплохо. Не опускаешься, следишь за собой. Ты, часом, спиртным не злоупотребляешь?

Шон покачал головой:

– Нет, просто много работаю.

– Работа полезна, – проговорил отец.

– Ага, – сказал Шон и почувствовал, как к горлу подступает горький гложущий комок.

– Ну, тогда...

– Ну...

Отец хлопнул его по плечу.

– Ну, тогда привет! И не забывай звонить матери по воскресеньям, – сказал он и, оставив Шона возле машины, направился к переднему крыльцу походкой человека лет на двадцать моложе.

– Береги себя, – сказал Шон, и отец взмахнул рукой в знак согласия.

Отперев машину с помощью дистанционного пульта, Шон уже потянулся к ручке дверцы, когда отец окликнул его:

– Эй!

– Да?

Шон оглянулся и увидел у крыльца отцовскую фигуру – голова и плечи отца растворялись в сумраке.

– Ты хорошо тогда сделал, что не влез в ту машину. Так и знай.

Уперевшись руками в капот и прислонившись к машине, Шон силился разглядеть выражение отцовского лица.

– Надо нам было и Дейва уберечь.

– Вы были детьми, – сказал отец. – Вы не могли знать, а если б даже и могли...

Шон помолчал, обдумывая эти слова, барабаня пальцами по капоту, вглядываясь в темноте в лицо отца.