Над строками Нового Завета - Георгий Чистяков

В отличие от Моисея, проведшего своих спутников через пустыню, Иисус ведет народ Божий к свободе через Крест. Per crucem ad lucem, «через крест к свету», – говорили в средние века. Очень важно, наверно, что в русском языке «крест» и «воскресение» – слова одного корня, потому что Крест без Воскресения, а равно и Воскресение без Креста теряют всякий смысл, становятся невозможными. Не случайно и то, что в Новом Завете всякий раз, когда упоминается, что Иисус «умер», тут же добавляется «и воскрес». Смерть Христова воспринимается только на фоне Его Воскресения. И Воскресение Христово осмысляется только на фоне Его смерти.

«Я победил мир»

Крест – позорное орудие позорной смерти. В Римской империи не было казни позорнее, чем смерть на кресте. Non pudet, quid pudendum est («В этом нет позорного, ибо это должно быть позорно»), – говорит Тертуллиан. Христос побеждает мир, идя тем путем, на котором любой другой оказался бы побежденным, Он побеждает при помощи той силы, которая совершается в немощи (см. 2 Кор 12: 9). А другим путем, наверное, победить мир невозможно. Важно только не забывать, что в языке Нового Завета словом «мир» (по-гречески κόσμος) обозначается совсем не то, что имеют в виду, употребляя слово «космос», греческие философы. Для греческих философов космос – это мир с небосводом, звездами, Вселенная со всей ее красотой. Другое дело – в Новом Завете: здесь словом «космос» именуется мир, созданный людьми, мир человеческих отношений, построенных без Бога, вне Бога и очень часто вопреки воле Божией – society, или общество. Мир с социальным неравенством, с его неправдой, интригами, бедами и болячками, в которых нередко виноваты сами люди, – мир, представляющий собой питательную среду для наших грехов. Мир именно в этом смысле побеждает Иисус. Именно в этом смысле употребляет слово «мир» Иоанн Богослов, когда говорит: «не люби́те мира, ни того, что в мире» (1 Ин 2: 15). Апостол имеет в виду не небо, горы и реки, а общество, которое побеждает Иисус на Кресте, «в рабском виде», как написал Ф. И. Тютчев, вспомнив в стихах слова из Послания к Филиппийцам – «приняв образ раба» (Флп 2: 7).

Христос побеждает мир абсолютно неожиданным образом – Бог всегда действует непредсказуемо, но на этот раз – более непредсказуемо, чем всегда. И не случайно апостол применяет к тому, что делает для нас Христос, слова пророка Исайи: «…не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор 2: 9).

Христос побеждает мир не как триумфатор, не в пурпурной тоге, как это сделали бы Цезарь, Август, Марк Антоний или любой другой из старших или младших Его современников. Он побеждает мир как маленький равви из Назарета, окруженный не полководцами, а кучкой безграмотных рыбаков. Именно таким мы видим Его на картине Н. Н. Ге «Что есть истина?» Он стоит в застиранном хитоне, с всклокоченными волосами перед уверенным и самодовольным Пилатом, олицетворяющим римское благополучие, – тот в прекрасной тоге, хорошо подстрижен, чудно выбрит, и, кажется, чувствуется, как пахнут дорогими благовониями его щеки…

Нисхождение во ад

Победа Христова основывается на том, что Он опускается до дна, нисходит во ад, как это иногда изображается на иконах. Думается, что не случайно именно такая икона обычно кладется на аналой посреди храма на восьмой день после Пасхи, в Фомино воскресенье, когда в богослужебных песнопениях вспоминается событие, которое мы относим к Страстной субботе: «Умер в пятницу Христос, погребенный, опускается во ад». И хотя в Новом Завете об этом прямо не говорится ни разу, выражение descendit ad inferos («спустился во ад») есть в Апостольском Символе веры, достаточно древнем и надежном исповедании веры Церкви Христовой.

Из апостольских посланий видно, что в древнейшем исповедании веры особое значение имело именно то, что Иисус не только умер на Кресте, но был погребен, опущен в землю. Этот момент в Евангелии был назван «знамением Ионы пророка»: «как был Иона во чреве кита три дня и три ночи, так Сын Человеческий будет во чреве земли три дня и три ночи» (Мф 12: 40).

О погребении говорится и в Первом Послании к Коринфянам: «И что Он погребен был» (1 Кор 15: 4), и, конечно, в Символе веры – не только в Апостольском, но и в том, который мы обычно возглашаем во время каждой Литургии: «…и страдавша и погребенна». Нетрудно понять, что слово «погребен» в скрытой форме говорит о нисхождении во ад.

Нисхождение во ад – это не только Страстная суббота, оно много больше всего того, что символически изображено на этой иконе. Христос опускается туда, где хуже всего, где больнее всего, труднее всего, где царствует и торжествует самая большая беда. И главное – где нет Бога, потому что весь Ветхий Завет пронизан мыслью о том, что в шео́ле () – в мире, где пребывают усопшие, – Бога нет.

Если вдуматься, то вообще всё Евангелие от начала до конца рассказывает о нисхождении во ад, потому что Христос постоянно находится среди нищих, слепых, прокаженных. Как в древности, так и в средние века общество начисто отвергало прокаженных: они должны были ходить с колокольчиками, чтобы люди слышали звон и не приближались к ним… А Иисус? Он оказывается среди самых несчастных и презираемых людей – там, где нет Бога. В этом смысле Его нисхождение во ад продолжается и до сего дня, ибо и теперь Христос вместе с такими людьми, как мать Тереза из Калькутты, как мать Мария (Скобцова), спускается туда, где хуже и больнее всего.

Смерть Иисуса на Кресте – это не мнимая, не придуманная, а настоящая человеческая смерть. Из греческой мифологии известно, как спускались некогда в аид многие античные боги и герои: Дионис, чтобы вывести оттуда свою мать Семелу или Геракл, чтобы вернуть Алкесту ее мужу или вывести на белый свет для Эврисфея пса Кербера; туда спускается и Орфей за женой Эвридикой и т. д. Однако у греков в аид всегда спускается живой бог или герой, а Христос (и в этом принципиальное отличие евангельского рассказа от сказаний древних греков!) для того, чтобы низойти во ад, умирает, принимает на Себя всю боль, всю безнадежность и отчаяние человеческой смерти – до такой степени, что восклицает на Кресте: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»

Смерть Иисуса – это не апофеоза, как в случае с Гераклом, который, не успев еще умереть на костре, превращается в бога. Это та самая смерть, которая когда-то приходит к каждому. Простая человеческая смерть, опыт которой придется пережить каждому. Смерть со всей ее болью и во всей ее неприглядности.

Мертвый Христос

И потому не случайно служба Страстной пятницы, утреня, включающая в себя чин погребения Тела Иисусова, во многом очень похожа на самый обычный чин погребения усопшего. В Страстную пятницу мы Его действительно хороним. Если, повторю, мифологический герой опускается в царство мертвых живой, чтобы освободить одного из усопших (Семелу, Эвридику или Алкесту), то Иисус туда спускается Мертвый, Один, чтобы освободить всех, спускается туда, где нет Бога, на глубину, как сказал Григорий Великий, «большую, чем глубина самого ада».

У Достоевского в романе «Идиот» описывается картина Гольбейна-младшего «Мертвый Христос» – Он, только что снятый со Креста. Почему именно мертвый Христос, даже не тело, а, как подчеркивает сам Достоевский, труп Христа привлек внимание писателя?

Вероятно, это связано с тем, что за столетия истории православия, за тысячу лет христианства на Руси мы не вполне сумели почувствовать, что такое смерть Иисусова. Нам до сих пор еще нередко кажется, что Иисус умер как-то по-другому, иначе, чем все, потому что Бог не может умереть. А Бог может всё. Нельзя забывать об этом.

Разумеется, каждый образованный православный христианин на Руси знал принятый на Четвертом (Халкидонском) Соборе догмат, согласно которому Христос – и полностью Бог, и Человек, тоже в полной мере и в полном смысле этого слова. Конечно, каждый священник повторял в течение всей этой тысячи лет за каждой обедней перед Великим Входом слова молитвы, где говорится, что Он, Иисус, «непреложно и неизменно был еси Человек», но при этом, однако, Его человеческая природа была как-то слабо осознана в русской религиозности. Спаситель на Руси всегда легче принимался как Бог, чем как Человек.

Достоевский же на картине Гольбейна разглядел Иисуса именно как Человека и, возможно, благодаря этому понял, что такое Воскресение из мертвых. Из мертвых воскреснуть можно, только умерев. А умереть может только человек. Если бы Христос был больше Богом, чем Человеком, Он бы просто не мог ни умереть, ни воскреснуть. Увидев Христа умершим, осознав тайну Его смерти, Достоевский понял сердцем своим тайну Воскресения из мертвых – этого ни с чем не сравнимого чуда, которое делает человечество жизнеспособным и дает ему крылья.