Мы вернемся осенью (Повести) - Валерий Вениаминович Кузнецов

Голубь.

— Значит всего один раз и был — второй можно не считать... раз не подтвердилось, — поучительно сказал Кириллыч.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Вот тебе и культурный уровень, — заключил Кириллыч. — Нет, брат, все от человека идет.

Он прищурился, вглядываясь в старенький, обшитый почерневшими от времени досками дом, мимо которого они шли.

— Зайдем?

На дворе, возле бочки с водой, старуха мыла веником таз. Она искоса взглянула на вошедших и продолжала заниматься своим делом.

— Здравствуйте, мамаша! — приветствовал ее Кириллыч.

— Здорово... сынок, — буркнула старуха, шуруя веником в тазу.

— Мы из милиции, — продолжал Кириллыч, доставая и показывая ей удостоверение.

Старуха, не торопясь, положила на землю веник и таз, вытерла руки фартуком и, взяв удостоверение, внимательно осмотрела его.

— У моей внучки такое же, — заметила она, — на конфетной фабрике работает.

Она еще раз поглядела на удостоверение и вернула его Кириллычу, заключив:

— Не вижу ни дьявола. Говорите, чего надо, коли из милиции!

— Нам бы побеседовать с вами...

— Тогда подождите, пока пол в сенях домою, — подумав, ответила старуха и, налив в таз воды, скрылась в доме.

— Посидим пока, — предложил Кириллыч Голубю, оглядываясь и вытирая шею. Они присели на завалинку. Немного погодя вышла старуха, села с ними.

— Как вас по имени-отчеству? — поинтересовался Кириллыч.

— Евдокия Ивановна.

— Вы давно здесь живете? — спросил Голубь.

— Всю жизнь, сынок, — вздохнула старуха. — Как муж помер, брат с женой переселился ко мне. А теперь — ни мужа, ни брата с женой — дети да внучата. И те не свои — братнины. Дом-то им не нужен, его под снос определяют. Вот и ждем с ним, с домом... когда нас снесут. Жилплощадь новую выделят — тут уж я совсем лишняя буду.

— Ну, что-то вы больно грустно настраиваетесь, — улыбнулся Кириллыч. — Я не намного младше вас, а, вон, видите — орел!

Евдокия Ивановна мельком взглянула на него и слабо улыбнулась.

— Насчет орла ты, мил человек, хватанул. Однако видимость у тебя, конечно, не чета мне. И то сказать — ты при деле. А я... Тут хоть настраивайся, хоть расстраивайся, — мысли-то все на одно поворачивают. Работать я не работаю, малых у нас в доме нет — что мне остается? Вон к Гришке схожу на гору, поругаюсь с ним — и вся радость.

— А кто это Гришка?

— А муж мой, — равнодушно ответила старуха.

Кириллыч переглянулся с Голубем.

— Так ведь... мы поняли, что он умер?

— Тридцать лет, как помер, — согласилась старуха.

— С кем же вы тогда... ругаетесь? — растерялся Голубь.

— А с ним и ругаюсь. Все тридцать лет.

Старуха весело посмотрела на них.

— Что это у вас вид какой-то... чумной? Думаете, заговариваюсь. Я иной раз тоже так думаю: не то живу я, не то — нет. Однако вот — живу. С милицией разговариваю. Или нет?

— С милицией, с милицией, — успокоил ее Кириллыч и снова достал платок, вытирая шею.

— Ну, стало быть, не блазнится. Мы с Гришей-то ни разу не ссорились, а прожили всего год. Вот и считайте: годочек-то и прожили в мире, а тридцать лет лаемся. Да это при том, что его все это время в живых нет. А?

— Да-а... — осторожно протянул Голубь. Он незаметно толкнул локтем Кириллыча и показал ему глазами на калитку. Тот утвердительно качнул головой и обратился к Евдокии Ивановне:

— А где похоронен ваш муж?

Старуха слабо махнула рукой.

— Там, на горе. Закрыли теперь это кладбище. Не разрешают здесь хоронить. Гаражи вокруг, дачи строят... Живым-то тесно, а этим... какая разница? И из-за этого с ним ругаюсь. Кабы не совался, куда не надо — сейчас бы вместе схоронили. Теперь, вон, лежи, старый дурак, один.

— А в других местах раньше захоронений не было?

— Нет, — удивилась старуха, — зачем в других... какие вам еще места понадобились?

— Это мы к тому, Евдокия Ивановна, что здесь недавно на горе захоронение нашли, отдельное. Человека... Может, на вашей памяти драка была в те годы или пропал без вести кто-нибудь?

— Не помню такого, — подумав, ответила старуха. — Раньше здесь народ тихий жил. Это теперь все... ушлые да отчаянные. Вон соседки дочка. Семнадцать лет только минуло, отца нет, мать в командировках... Оставила ей месяц назад сто пятьдесят рублей и уехала. Так она на днях аж два магнитофона купила. Я ей все говорю: Кланька, как ты, уховертка, этак-то денежки фуганула? Чего ты, дура, есть будешь до матери? И на кой ляд тебе две музыки враз? Фыркает, носом водит. Ее настоящее имя Клариса, так она страсть как оскорбляется, когда я ее Кланькой зову. Да еще при кавалерах. Они на ее эти два магнитофона, только она их включит, как раки на дохлую лягушку, ползут. Два дня назад аж разодрались. Саньке Мишину, с конфетной фабрики, здорово досталось — он их разнять пробовал. Вот и разнял — в больницу увезли.

— А у кого она магнитофоны приобрела, не знаете? — поинтересовался Голубь.

— У-у... как его? — старуха задумалась. — Живет на Электриков... «Типа» — она его зовет. Он Саньку и испинал тогда. Кабы не крикнул кто-то «милиция» — было бы вам захоронение, почище этого, что вы ищете.

— Это позавчера драка была? — перебил ее Кириллыч.

— Вроде, да... Позавчера. Начали-то они здесь, а Сашке досталось во-он возле той пятиэтажки.

— Ну, ладно, Евдокия Ивановна, мы пойдем. Спасибо вам.

— За что же «спасибо»? — удивилась старуха.

— Да за разговор, — улыбнулся Голубь.

Они попрощались и вышли. Евдокия Ивановна, приложив руку козырьком к глазам, долго смотрела в их сторону.

— Ну, нет худа без добра, — удовлетворенно вздохнул Кириллыч. — Мужик этот второй день без сознания, а два парня, что задержаны, такую чушь несут, аж уши вянут. Сейчас все понятно. Да еще Кланькина покупка выплыла. Видишь, как полезно вечером гулять? Давай-ка еще сюда зайдем.

Голубь оглянулся и заметил:

— А бабка-то все следит за нами.

Он ошибался. Евдокия Ивановна смотрела не на них, а на гору. Она смотрела и прикидывала, стоит ли сегодня идти к Гришке. Последнее время она редко бывала у него — тяжело