Середина земли - Артур Кинк

вспышку и то как летит отстреленная гильза. Я перехватил трубу по удобнее и ударил Легатова по голове.

Я продолжаю день за днём и год за годом обманывать себя, что хотел лишь оглушить его. Что мои ослабленные руки едва ли могли удержать ту трубу. Но я точно помню, что вложил всю силу, что осталась. И голова лопнула как упавший арбуз.

Это воспоминание меркнет. Искажается. Смывается едким отравленным дождём. Но я знаю, что сделал.

Труба выскользнула из рук. Грязнозелёный мутный луч струился и пульсировал в центре алтаря, где стоял Антон. Я не видел его. Я не видел Легатова, чьё тело обволокло туманом. Ужасный гул, что резал перепонки, шквал сбивающий с ног и голос твердящий бежать.

Я не знаю кому он принадлежал. Я не знаю звучал ли он в воздухе или в моей голове. Но я точно знал спуск. Будто ходил по нему каждый день, с момента первых шагов. Мимо брошенных факелов, мимо тел. Перепрыгивая корни, ямы и скользкие лужи. Крутой поворот, пологий спуск. Пара пней. Камни, что падают на голову. Две пятиэтажки. Горящий хаты, колодец, поросшие сухой травой рельсы, синяя нива, чуть тронутая коррозией. Мигалки патруля.

Двое молодых инспекторов не на шутку перепугались, когда на их просьбу предъявить документы, я просто открыл дверь и выпал на дорогу без чувств. Они решили, что я был пьян вхлам или под наркотиками. Мне на самом деле было плевать что они решили.

Глава 8. Изменение сознания.

Я приходил в себя мучительно долго. Я спал, кажется, по шестнадцать часов в сутки, прерываясь на жидкий больничный суп без мяса, кашу на воде и разбавленный компот. Я слушал беседы стариков в палате о давлении и простатите. Мой диагноз звучал так: Множественные ушибы мягких тканей, перелом третьего и четвёртого ребра справа, закрытые переломы пяточных костей. Закрытый перелом левого лучезапястного сустава. Сотрясение мозга первой степени. И отравление угарным газом в результате пожара.

Меня перевели из ЦРБ в военный госпиталь в Чите в конце недели. Там я узнал, что за вождение в нетрезвом виде меня лишили прав и приговорили к штрафу в десять тысяч рублей. Ко мне заходили мужчины и женщины в одноразовых халатах поверх формы и пару человек в штатском. Они задавали разные вопросы, ответ на которые был всегда один: во время ежегодного отпуска, предоставляемого военнослужащему, я ушёл в запой. Ничего не помню, но вину свою признаю и готов нести ответственность. Ещё через неделю меня перевезли на Урал. Пяточные кости срослись неправильно. И наши уральские военные светилы, хаяли на чём свет стоит, дальневосточных лекарей. Мне ломали и снова сращивали кости четыре месяца. Военный суд откладывали и откладывали. Посетители перестали приходить ко мне, за исключением матери. Она уверяла меня, что всё образуется. Что штрафы не критичны и что я легко найду работу на гражданке. За два дня до выписки ко мне пришла бабушка Антона. Обычно, она была весьма импульсивной старушкой, и я думал, что она переломает мне ещё какие-нибудь кости, но лишь обсудила со мной новости и пригласила на поминки. От неё я узнал, что Антон числиться среди погибших при пожаре, возникшем в результате стихийного бедствия и схождения оползя на станции Аянской.

После выписки меня отправили в Уктусский санаторий поправлять здоровье. Пить минералочку и заниматься лечебной физкультурой. Затем был суд, где все как один зарекались, какой я трудоголик. Из армии меня не выгнали. Через два года я заключил ещё один контракт на три. А потом ещё один.

Екатеринбург, 22 мая, 2021 г.

Каждое утро я просыпался в шесть утра и шёл на службу. Стоял в нарядах, ездил на учения, пил водку, не пропускал дней рождений, скидывался на роды и похороны, ходил на новогодние корпоративы. Я съехался с одной девушкой. Она была немного похожа на Настю, в её человеческом облике, но спустя год мы расстались, и я был этому рад. Основной причиной нашего расставания была водка. Много водки. Я пил каждый день. Я начинал ещё с утра. Вместо кофе к бутерброду. Затем на работе в обед. По рюмахе с мужиками или же в одно лицо, запиравшись в кабинете или служебной машине. И пол литра на ночь. Для сна. Потому что стоило бы мне закрыть глаза трезвым, факелы, кровавые ритуалы и убийства крутились словно на повторе в моей голове. Луч болезного приносящего лишь зло и смерть зелёного света забирал моего лучшего друга. Деревенский старик деспот, что по трупам своих сыновей и дочерей взошёл на вершину сопки, стреляет в то, что за гранью его понимания. Костяной трон. Плесень. Грибок. Мрак. Ссохшиеся деревья. Чужие измерения, холодные и жестокие.

Алкоголь стал терять так необходимый мне эффект на первом году последнего моего контракта. Я пил водку как воду. Я не пьянел, а воспоминания становились всё ярче и реалистичнее. Я прятал их как мог. Я пытался выдать их за сцены из триллера. За кошмарные сны. Однажды я выставил помойной ведро в коридор и оставил дверь распахнутой на всю ночь. На утро ведро было пустым, и я не мог врать себе, что это не подъямыши. Соседи ненавидели меня за это. Они скандалили, даже вызывали полицию, но те лишь смеялись на их заявление, что я неправильно выношу мусор. Они думали, что я прикармливаю уличных собак в нашем подъезде, но это были не собаки. Я прекрасно знал, что это не собаки. Моё отношение к видениям медленно менялось. Я не боялся их самих. Я терпеть не мог себя, за те решения, которые принимал в них. Тогда я и заставил себя записать всё. От начала до конца. Чтобы понять, где я ошибся. Где оступился. Когда изменил своим принципам.

В две тысячи двадцать первом году моя мать отвела меня в больницу. Она хотела лечить меня от алкоголизма. Но никто не поставил мне диагноза – алкоголик. Мне делали УЗИ и брали кровь на анализы. Я был полностью здоров, но врачей всё же смущали мои пожелтевшие склеры. Ни гепатита, ни цирроза выявлено не было и меня с моими жёлтыми глазами отправили к окулистам. Но я не пошёл. Не пошёл даже тогда, когда проснулся однажды утром и не мог разглядеть своих рук. Я был напуган ровно час. Часа мне хватило, чтобы понять, что это временное вяление. Что-то внутри меня подсказывало, не обращаться к врачам, а просто лежать и ждать. За слепотой пришла