Дьявольское семя - Дин Кунц

— Звучит грандиозно.

— И для Колина это будет очень хорошо, — продолжала Куртни. — Это не работа в кабинете. Я буду бегать по всему городу и делать снимки. Поэтому ему будет чем заняться летом.

Они поговорили еще несколько минут и распрощались. Когда Дойл повесил трубку, ему показалось, что барабанная дробь дождя по крыше стала громче. Чуть позже, когда они оба уже лежали в своих постелях в темной комнате, Колин вдруг вздохнул и сказал:

— Она поняла, что что‑то случилось, да?

— Да.

— Ее не проведешь.

— Ну, по крайней мере, она беспокоилась недолго, — ответил Дойл, уставившись в темный потолок и вспоминая разговор с Куртни.

Казалось, тьма в комнате то сгущается, то рассеивается, пульсирует, как живое существо, и опускается на них сверху, будто теплое покрывало.

— Ты думаешь, мы вправду от него оторвались? — спросил мальчик.

— Разумеется.

— Мы и раньше так думали.

— В этот раз можешь быть уверен.

— Надеюсь, ты прав, — снова вздохнул Колин, — но, кем бы он ни был, он настоящий сумасшедший.

И вскоре шелестящая, обволакивающе‑ритмичная музыка весеннего ливня убаюкала их…

Дождь продолжал размеренно и монотонно барабанить по крыше, когда Колин разбудил Дойла. Он стоял возле кровати и тряс Алекса за плечо, торопливо и горячо шепча:

— Алекс! Алекс, проснись! Алекс!

Дойл с трудом сел, покачиваясь, и почему‑то смутился, как будто его застали врасплох. Во рту пересохло. Он долго жмурился, пытаясь что‑либо разглядеть, пока наконец не осознал, что все еще ночь и что комната по‑прежнему черным‑черна.

— Алекс, ты проснулся?

— Да‑а‑а. В чем дело?

— Кто‑то стоит за дверью, — сказал Колин.

Алекс безуспешно пытался разглядеть мальчика, но слышал только его голос.

— За дверью? — глупо переспросил он, все еще не до конца понимая, что происходит.

— Он разбудил меня, — прошептал Колин, — и я три‑четыре минуты слушал, как он возится. Там, за дверью. По‑моему, он пытается отпереть ее.

9

Только теперь Алекс смог расслышать за шумом дождя щелкающие звуки с другой стороны двери. Звуки отмычки, двигающейся туда‑сюда в замке. Они казались гораздо громче, чем были на самом деле, из‑за полной тишины, царившей в темной комнате. Помимо этого, ужас Алекса выступал в качестве усилителя звука.

— Слышишь? — спросил Колин, и голос его дрогнул, а на последнем слоге зазвенел дискантом.

Дойл протянул руку в темноту и нащупал худенькое плечо мальчика.

— Слышу, — шепотом ответил он, надеясь, что тон его голоса не меняется. — Не бойся, все будет хорошо. Сюда никто не войдет. И ничего он тебе не сделает.

— Но ведь это он.

Дойл взглянул на свои наручные часы, которые, пожалуй, были единственным источником света в полнейшем мраке. Четкие и яркие цифры словно прыгнули ему в глаза: 3.07 утра. Никто не имеет права пытаться взломать замок чужой комнаты в такой час… Боже, о чем это он? Этого никто не имеет права делать в любое время суток: днем или ночью.

— Алекс, а что, если он сможет войти?

— Ш‑ш‑ш, — прошептал Дойл, откидывая одеяло и выскальзывая из постели.

— Если он войдет, что тогда?

— Не войдет.

Дойл подошел к двери. Колин следовал за ним по пятам. Он нагнулся и вслушался в звуки, доносившиеся от замка. Без сомнения, это было скрежетание, звон, стук металла о металл.

Алекс отступил на шаг влево от двери к единственному в комнате окну. С большой осторожностью, бесшумно он приподнял тяжелые двойные гардины и жалюзи и попытался разглядеть что‑нибудь в том месте рядом с прогулочной дорожкой, где предположительно должен был находиться незнакомец, стоявший возле их двери. Однако снаружи стекло было покрыто белесым туманом, который делал его матовым, совершенно непрозрачным. Дойл мог видеть лишь смутный, рассеянный свет нескольких тусклых фонарей, которые даже не освещали пространство вокруг себя, а лишь делали темноту менее густой, чем в комнате.

С такой же величайшей осторожностью Дойл опустил жалюзи и гардины. Он продолжал тянуть время, хотя и не находил для этого подобающих причин… Просто он знал, что любой момент может стать решающим и ему будет необходимо сделать выбор, принять на себя ответственность. Но Алекс до сих пор так и не решил, способен ли он выступить против того, кто стоял снаружи у двери.

Алекс вновь приблизился к ней, неслышно ступая по колючему и неровному ковру.

Колин все еще стоял на том же самом месте, он был неподвижен, молчалив и, возможно, слишком напуган, чтобы двигаться или говорить. Его силуэт едва можно было различить в густых тенях.

Они вновь услышали, как отмычка царапает замок. Почему‑то Алекс представил себе, как с этим же звуком скальпель хирурга натыкается на твердую поверхность кости.

— Кто там? — наконец спросил Дойл и очень удивился уверенности и силе, прозвучавшим в его голосе. И еще более удивился, что вообще может говорить.

Проволока перестала двигаться в замке.

— Кто там? — снова спросил Алекс, теперь уже громче, но без прежней смелости. На этот раз в его голосе прозвучала скорее фальшивая бравада.

Послышался звук быстрых шагов по бетонной дорожке — наверняка это был крупный человек, — которые быстро стали удаляться и вскоре совсем стихли, проглоченные завыванием штормового ветра.

Алекс и Колин немного подождали, внимательно вслушиваясь в звуки, доносившиеся снаружи. Но человек ушел. Его не было за дверью.

Алекс нащупал выключатель.

На секунду вспышка света ослепила их обоих, но вскоре они смогли разглядеть знакомые очертания комнаты.

— Он вернется, — сказал Колин.

Мальчик стоял возле стола, на нем были лишь трусы и очки с толстыми стеклами. Худенькие загорелые ноги непроизвольно дрожали, колени чуть не стучали друг о друга. Дойл, тоже в одном нижнем белье, взглянул на Колина и мысленно спросил себя, выдает ли собственное тело его состояние так же, как тело Колина.

— Может быть, нет, — ответил Алекс, — теперь он знает, что мы не спим, поэтому может и не рискнуть вернуться.

— Он вернется. — Колин был непреклонен.

Дойл прекрасно осознавал, какого шага требует от него положение вещей, но все же никак не мог решиться. Ему очень не хотелось выходить на улицу, под дождь, и искать человека, пытавшегося отпереть замок.

— Мы можем вызвать полицию, — предложил Колин.

— Да? Но у нас пока нет ничего, что можно было бы им предъявить, никаких улик или доказательств. Наша история прозвучит как бред парочки лунатиков.

Колин сел на постель и закутался в одеяло. Теперь он был похож на индейца.

Дойл пошел в ванную, набрал из‑под крана стакан холодной воды и медленно выпил ее, глотая с трудом.

Сполоснув стакан и поставив его на туалетную полочку возле раковины, Алекс случайно кинул взгляд в зеркало и увидел свое лицо. Оно было бледным и изможденным. И буквально каждая черточка в уголках рта и каждая складка возле глаз носили печать пережитого ужаса. Алексу не понравилась своя собственная физиономия. Так не понравилась, что он постарался не смотреть самому себе в глаза.

«Святый Боже, — подумал он, — когда‑нибудь наконец во мне проявится мужчина? Когда‑нибудь уступит ему место этот запуганный маленький мальчик? Когда ты наконец вырастешь и преодолеешь это? Или ты так и собираешься до конца своих дней бояться всего и сразу? И даже теперь, когда у тебя есть женщина, которую нужно защищать и оберегать? Или, может, ты думаешь, что скоро вырастет Колин и будет в состоянии оберегать вас обоих — тебя и Куртни?»

Алекс был наполовину рассержен на себя, наполовину пристыжен и все так же испуган. Этого нельзя было отрицать, поэтому он отвернулся от зеркала и собственной физиономии, обвинявшей его в трусости, и вернулся в комнату.

Колин по‑прежнему неподвижно сидел на постели, завернувшись в одеяло. Он взглянул на Дойла. Очки и страх сделали его глаза огромными.

— А если бы ему удалось открыть дверь, не разбудив нас, что бы он сделал?

Алекс молча стоял посреди комнаты. Он не знал, что ответить.

— Что бы он с нами сделал? — продолжал мальчик. — Когда все это началось, ты сказал, что вроде у нас красть нечего.

Дойл глупо кивнул в ответ.

— Лично я думаю, что он — как раз то, о чем ты говорил. Один из тех людей, о которых ты читал в газетах. Маньяк.

Голос Колина понизился до еле слышного шепота.

— Ну… теперь‑то он ушел, — сказал Алекс, прекрасно понимая, что лжет и себе, и Колину.

Колин пристально смотрел на него.

Выражение его лица было не таким, как всегда. Алекс уловил в нем сомнение и слабый намек на осуждение. Более того, он почувствовал, что мальчик переоценивал его. Это было так же точно, как то, что за окном шел дождь. И хотя Колин был слишком умен для того, чтобы вешать на кого‑либо ярлыки и мыслить категориями «черное — белое», в ту минуту его мнение о Дойле явно начало меняться, и меняться к худшему.