Начало Века Разума. История европейской цивилизации во времена Шекспира, Бэкона, Монтеня, Рембрандта, Галилея и Декарта: 1558—1648 гг. - Уильям Джеймс Дюрант

свободно властвовать", и описывает ее в причудливых деталях; на самом деле, однако, он предпочитает спокойный просмотр в своем кабинете или на берегу Темзы тому, чтобы отправиться на исправление человечества. Тем временем все авторы мира приносят сладости на его пир. Он заваливается цитатами, снова становится унылым и после 114 толстых страниц решает разобраться с причинами меланхолии, которыми являются грех, распутство, невоздержанность, демоны, ведьмы, звезды, запоры, венерические излишества... и ее симптомами, среди которых "ветер, гремящий в кишках... кислые отрыжки... тревожные сны".54 Закончив двести отступлений, он предписывает средства от меланхолии: молитвы, диеты, лекарства, слабительные, мочегонные, свежий воздух, физические упражнения, игры, представления, музыка, веселая компания, вино, сон, кровопускание, ванны; а затем он снова отступает, так что каждая страница - это разочарование и восторг - если бы время остановилось.

Теперь, в поэзии, сонетисты уходят на второй план, и приходят "метафизические поэты": Ричард Крэшоу, Абрахам Коули, Джон Донн, Джордж Герберт, которые с нежным изяществом выражали мир и благочестие англиканского пастората. Сэмюэл Джонсон назвал их метафизическими лишь отчасти потому, что они склонялись к философии, теологии и аргументации, а главным образом потому, что они переняли у Лили, Гонгоры или Плеяды стиль, состоящий из языковых новинок и затей, словесных острот и оборотов, классических отрывков и вымученных неясностей. Все это не помешало Донну стать лучшим поэтом эпохи.

Подобно Джонсону и Чепмену, он пережил три царствования. При Елизавете он писал о любви, при Якове - о благочестии, при Карле - о смерти. Воспитанный католиком, получивший образование у иезуитов, в Оксфорде и Кембридже, он знал, что такое гонения и что такое задумчивость и скрытность. Его брат Генри был арестован за укрывательство запрещенного священника и умер в тюрьме. Иногда Джон питал свою меланхолию мистическими сочинениями Святой Терезы и Луиса де Гранады. Но к 1592 году его гордый молодой ум отверг чудеса веры, и третье десятилетие его жизни прошло в военных приключениях, эротических похождениях и скептической философии.

На какое-то время он посвятил свою музу откровенному распутству. В элегии XVII он прославил "Любви сладчайшую часть - разнообразие".

Как счастливы были наши предки в древние времена,

Кто не считал множественность любви преступлением!55

В элегии XVIII он плыл "по Геллеспонту между Сестосом и Абидосом ее грудей". В элегии XIX, "Своей госпоже, ложащейся в постель", он поэтично раздевает ее и просит "лицензировать мои блуждающие руки". Он смешивал энтомологию с любовью и утверждал, что, поскольку блоха, укусив обоих, смешала его кровь с ее, они теперь женаты по крови и могут заниматься спортом в безгрешном экстазе.56 Затем, пресытившись поверхностями, он беззлобно порицал щедрых женщин, забывал об их датированных прелестях и видел лишь уловки, которым они научились в бессердечном мире; он испепелял свою Юлию яростным литанием порицаний и советовал своему читателю выбрать себе домашнюю подругу, поскольку "любовь, построенная на красоте, вскоре умирает".57 Теперь, воспевая антистрофу Вийона, он составил поэтическое завещание, в котором каждая строфа наносила удар по "любви".

В 1596 году он отправился с Эссексом, помог взять Кадис, а в 1597 году снова отправился с ним на Азорские острова и в Испанию. Вернувшись в Англию, он нашел хорошее место в качестве секретаря сэра Томаса Эгертона, лорда-хранителя Большой печати; но он сбежал с племянницей лорда-хранителя, женился на ней (1600) и решил содержать ее поэзией. Дети появлялись так же легко, как и рифмы; часто он не мог их прокормить или одеть; здоровье его жены подорвалось; он написал защиту самоубийства. Наконец Эгертон смирился и выслал семье пособие (1608), а в 1610 году сэр Роберт Друри предоставил им квартиру в своем особняке на Друри-Лейн. Год спустя сэр Роберт потерял единственную дочь, и Донн анонимно опубликовал в качестве элегии по ней свою первую большую поэму "Анатомия мира". Смерть Элизабет Друри он расширил до разложения человека и вселенной:

Так и мир с первого часа распадается ...

А новая философия ставит все под сомнение.

Элемент огня полностью потушен;

Солнце потеряно, и земля, и ничья смекалка

Вы вполне можете указать ему, где искать.

И свободно люди признают, что этот мир исчерпан,

Когда на планетах и в тверди

Они ищут столько нового, а потом видят, что это

Снова рассыпается...

Все разлетелось на куски, вся слаженность исчезла,

Все только поставка, и все отношения.58

Он скорбел, видя, "как хромает и калечится" эта Земля, некогда бывшая сценой божественного искупления, а теперь, согласно новой астрономии, являющаяся лишь "окраиной" мира. В одном настроении он превозносил "священный голод науки", в другом - задавался вопросом, не погубит ли наука человечество:

С новыми болезнями на себе мы воюем,

И с новой физикой двигатель намного хуже.59

И тогда он обратился к религии. Постоянные болезни, зловещая смерть друга за другом привели его к страху Божьему. Хотя его разум все еще сомневался в теологии, он научился не доверять разуму как еще одной вере, и решил, что старое вероучение должно быть принято без дальнейших споров, хотя бы для того, чтобы принести душевный покой и безопасность хлеба. В 1615 году он стал англиканским священником; теперь он не только читал проповеди в мрачной и волнующей прозе, но и сочинял некоторые из самых трогательных религиозных стихов на английском языке. В 1616 году он стал капелланом Якова I, а в 1621 году - деканом собора Святого Павла. Он никогда не публиковал эротическую лирику своей юности, но позволял копиям распространяться в рукописях; теперь он "сильно раскаивается, - сообщал Бен Джонсон, - и стремится уничтожить все свои стихи".60 Вместо этого он написал "Священные сонеты" и, насвистывая в темноте, бросил вызов смерти:

Смерть, не гордись, хотя некоторые называют тебя

Могучий и страшный, ибо ты не такой;

Для тех, кого вы считаете низвергнутыми.

Не умирай, бедная Смерть, и ты не сможешь убить меня...

Наш короткий сон закончился, и мы просыпаемся в вечности,

И смерти не будет больше; смерть, ты умрешь.61

В 1623 году, оправившись от тяжелой болезни, он записал в своем дневнике знаменитые строки: "Смерть любого человека уменьшает меня, потому что я причастен к человечеству; и поэтому никогда не посылаю узнать, по ком звонит колокол; он звонит по тебе".62 В первую пятницу Великого поста 1631 года он встал с больничной койки, чтобы произнести то, что люди вскоре назовут его похоронной проповедью; его помощники пытались отговорить его, видя, как (по словам его преданного друга Изаака Уолтона) "болезнь оставила ему только столько плоти, сколько покрывало его кости".63 Произнеся свою проповедь, красноречиво свидетельствующую