Мороз и ярость - Лиззи Принс

после того, как я поцарапала их сегодня утром. В моей голове звенят тревожные звоночки, но слишком много всего происходит, чтобы я могла понять, почему это проблема.

— Ты не можешь призвать меня, как дрессированную собаку. — В словах Аида чувствуется укор, но его поза остается расслабленной. Обычно я намного лучше разбираюсь в людях, но я не знаю, как разобраться в двух противоречивых реакциях.

Мои губы приоткрываются, пока я пытаюсь придумать подходящий ответ. — Честно говоря, я не думала, что это сработает. Тогда почему ты здесь?

— Я услышал, как ты звала меня, и решил посмотреть, что происходит с любимой чемпионкой моей жены. — Аид усмехается, его тон становится легче. Луна продолжает выглядывать из — за облаков. Луч лунного света падает на Аида, находя его среди деревьев. Его глаза сверкают на свету, но затем облака сдвигаются, и иллюзия исчезает. Потому что так и должно было быть, игра света.

— Ты слышишь, когда тебя зовут? Это, должно быть, раздражает. — Почему я разговариваю с Аидом так, словно мы старые друзья? Это ошибка.

Аид вскидывает голову и отталкивается от дерева. Он приближается ко мне медленными шагами, как будто боится, что я ринусь прочь, как испуганный олень. Как будто у меня нет мужества противостоять Богу. Мое эго сдувается, как лопнувшая шина, когда он поднимает руку, и я вздрагиваю. Это быстро превращается в гримасу, когда Аид приподнимает бровь, глядя на меня.

— Можно? — Аид указывает на мою грудь, и я морщу лицо, прежде чем передумаю. Я думала, Персефона была его единственной настоящей любовью. Что это за херня? Кроме того, он спрашивает разрешения пощупать? Это одновременно тактично и странно. Я не знаю, что сейчас чувствовать.

Глаза Аида сканируют мое осунувшееся лицо, и лающий смех разносится по лесу. От этого звука мой гнев закипает чуть сильнее, что очень плохо. Я сосредотачиваюсь на своем дыхании, отталкивая жар несправедливости, и говорю своей Фурии успокоиться. Мы не хотим связываться с Аидом.

— Твое ожерелье, Рен. — Его ухмылка лукавая, когда он цепляет цепочку пальцем и приподнимает амулет с моей груди. Мое облегчение наступает мгновенно, хотя это не должно иметь значения. Я всегда думала, что Боги — ужасные существа. Так какая разница, если Аид подтвердит это мнение? Думаю, да.

— Фух, я думала, мне придется пнуть тебя по яйцам в честь Персефоны. — Несмотря на то, что мы встречались всего один раз, это абсолютная правда. Все знают, что это настоящая история любви. Я могу быть скептиком, когда дело доходит до большинства вещей, но я хочу верить, что любовь побеждает все.

Аид ухмыляется мне, ничуть не обеспокоенный моей угрозой. — Мне придется сказать ей это. Она будет так довольна, что ты защищаешь ее сердце.

Это… странно. Аид все еще держит мой кулон, удерживая нас намного ближе, чем я могу с уверенностью утверждать, что мы с Богом Подземного мира должны быть. От его тела исходит холод, вокруг него гудит энергия, как будто я нахожусь слишком близко к электростанции. Это не неприятно, но в это трудно поверить.

— Когда — то я знал кое — кого, у кого было точно такой же кулон. — Голос Аида мягкий, он нахмурился. Он выглядит погруженным в воспоминания. Я хочу знать, у кого, но не осмеливаюсь спросить.

Я тяжело сглатываю, наши взгляды встречаются, когда невысказанные слова повисают в воздухе. Мои плечи ноют, пространство между ними зудит и горит. Я не знаю, угрожает ли мне Аид, или он намекает, что знает мой секрет. И то, и другое плохо. Мое сердцебиение учащается, а дыхание застревает в груди. Я почти требую, чтобы он рассказал мне, что ему известно, но затем Аид поднимает голову и хмурится. Его глаза пробегают по моему лицу, и он отступает на шаг, позволяя кулону упасть обратно мне на грудь.

— Как у тебя дела на Играх?

И это все? Просто так Аид меняет тему. С чего бы ему так легко отделываться от меня? Моя бабушка однажды сказала мне, что давным — давно существовала связь между Фуриями и Аидом. Она не сообщила мне подробностей, но если он знает, кто я, то это потому, что я не первая Фурия, которую он встречает? Я не могу спросить его ни о чем из этого, не раскрыв секрета, который скрывала всю свою жизнь. И все же я хватаюсь за его вопрос, как за спасательный круг, благодарная за повод сменить тему.

— О, ты знаешь, настолько хорошо, насколько может быть, когда меня заставляют участвовать в Играх против моей воли, — говорю я, пожимая плечами. Боги, мне следовало бы держать рот на замке, но Аид обезоруживает меня. Я чувствую себя комфортно рядом с ним.

Брови Аида хмурятся, когда он смотрит на меня так долго, что я, наконец, выпаливаю: — Что?

— Разве ты не вызвалась добровольно участвовать в Играх? — Он выпрямляется, чтобы больше не прислоняться к дереву. Сейчас он не выглядит расслабленным.

У меня отвисает челюсть. Дерево поддерживает меня, грубая кора впивается в плечо. Я все еще чертовски устала, и этот разговор истощил мою умственную энергию. — Если под добровольцем ты подразумеваешь, что меня поймали на улице по дороге домой с работы примерно с шестьюдесятью другими людьми, которые занимались своими делами, тогда конечно.

Аид пристально смотрит на меня, но у меня такое чувство, что на самом деле он направлен не на меня. Мой большой палец все еще пульсирует от незаживающей раны. Так не должно быть. Беспокойство пульсирует в такт сердцебиению в моем порезе.

— Насколько я понимаю, все участники Игр зарегистрировались по собственной воле.

Я фыркаю, за что получаю хмурый взгляд. Я не должна была так свободно выражать свои слова и эмоции рядом с ним. Легко забыть, что он гребаный Бог Подземного мира. — Ты ошибаешься.

Тело Аида мертвенно неподвижно. Холод, который я почувствовала, когда он стоял рядом со мной, наполняет воздух вокруг нас.

— Ты правда не знал? — Я отталкиваюсь от дерева, разминая затекшую шею, пока потусторонняя энергия Аида окружает нас. Я ненавижу надежду в своем голосе. Отчаяние, которое я чувствую. Желание узнать, что не все Боги такие плохие, как Зевс и Гера.

— Игры — это детище Зевса и Геры от этого идиота Натаниэля Роджерса. Остальные из нас обязаны появляться на вечеринках, но в остальном я не имею к ним никакого отношения. — Аид говорит это с такой серьезностью, что я ему верю. Или, может быть, это просто потому, что я хочу ему верить.

— Тебя беспокоит, что