Там, где хочешь - Ирина Кудесова

79

Марина сошла с RER, потопала знакомой дорожкой. Ничто не изменилось.

Та же парковка, холл, лифт.

Достала ключ. Почему никак не избавиться от ощущения, что это все еще ее дом? Схватить письма, черкнуть записку и — прочь.

— Здрасьте!

Мадам Кейта, тучная африканка, движется по коридору к лифту, толкает перед собой инвалидную коляску. Раньше деда древнего в ней вывозила, а как деда не стало, пристроила ее вместо тележки для продуктов.

— Здрасьте…

Марина торопится открыть дверь, чтобы не вступать в беседу. Незачем соседям знать, что она тут не живет. Но замок не открывается.

— Он его давно сменил, — мадам Кейта останавливается. — Мало ли что можешь забрать в его отсутствие.

Африканцы местоимения «вы» не знают.

— До свидания, — Марина бросается к черной лестнице, чтобы не ждать лифт. Бежит вниз по бетонным ступеням, идущим винтом, в желтом свете ламп, в мертвой тишине.

80

Сидел у Тибидоха, чаек попивал. Маринка звонит, злобная. Ни здрасьте, ни привет:

— Замок сменил?

Ага! Заявилась-таки.

— Почему надо приходить, когда меня нет?

— Потому что письма нужны, а видеть тебя не хочу!

— Это мой дом. И делать тебе там нечего.

— Я хотела, чтобы мы остались близкими людьми, да ты не умеешь быть близким! Никому не доверяешь, даже мне! Чуть из-за тебя с Ноэлем не порвала, идиотка.

— Да у вас, как у котов, — не поймешь, дерутся они или трахаются.

Тибидох зашел. Хорошо, что по-русски он ни в зуб ногой.

— Ты никак перепугался, что я стырю твои тапки!

— Во-во. И в них будет расхаживать макаронник. Надумала что-нибудь про адвоката?

— Да.

Замолчала.

— Ну и?

— Ну и мне казалось, что между нами есть доверие.

Непонятно, к чему она вела.

— Ко мне из Томска мамзель в перьях рвется. Только распушит их, как ты притащишься, гремя ключами.

Просто так сказал. Мамзель намекнула, чтобы ей вояж оплатили, пришлось поинтересоваться: «У меня на лбу написано “благотворительный фонд”?» Надулась.

На Маринку накатила новая волна бреда.

— Думаешь, ревновать стану? У тебя проблемы с сердцем, Корто. И я не верю, что ты будешь там кого-то «лю-юбить». Со мной ты сделал нечеловеческое усилие, и оно последнее.

— Я не про лю-юбовь, а про перья…

— Все паясничаешь! Пошли к адвокату хоть завтра. Не хочу называться мадам Селианов!

Никак макаронник ей рабочую визу сделал. Навряд ли ее так зашкалило с эмоциями, что она отпилит сук, на котором сидит. Сказал, что завтра не получится, а на следующей неделе — без проблем.

81

— Скандал! Просто скандал! — Фарид потрясал газетой “Charlie Hebdo”. — Опубликовать карикатуры на пророка Магомета! Я бы посмотрел, как они своего Иисуса в балетной пачке изобразили бы!

Единственный, кто был не в курсе событий, это Катья. Она сидела на стуле нога на ногу, в мини-юбке (февраль), с загадочной улыбкой. Белокожая блондинка, мечта мусульманская. Карим на нее с порога стойку сделал. Альберто с ней смотрится, как мешок сена рядом с вазой. Не по зубам ему такая.

И не то чтобы красива — но несет себя так, что ей, Веронике, даже подумалось выйти и глаза подкрасить. А то на фоне этой… впрочем, еще кто для кого фон.

Кариму не до Магомета было. Он план разрабатывал — как к гостям в компанию затесаться, на Сен-Мишель.

— А поехали вместе? На моей машине.

Прекрасно знает, что все в его «ауди» не влезут. Сказала:

— Езжайте. Я с детьми посижу.

Интересно, ждал он этой фразы? И тут Альберто вступил:

— Я бы тоже остался. Мы давно не виделись, поболтаем. Да и устал я.

Думала, Карим ощетинится — на него приступы ревности налетают, как саранча на посевы, — в мгновение. Но он и ухом не повел.

— Катья, позволите отвезти вас?

Понятия не имела, что он такими оборотами владеет — буквально на нет сводящими его самцовое достоинство. И Катья благосклонно кивнула, королевской улыбки не теряя. Снизошла.

Они вызвали из детской Танью и отчалили. Фарид тоже ушел, с отвращением бросив оборзевшую газету на журнальный столик.

Близняшки влюбились в Альберто в первые же полчаса.

82

«Мать была вся в карьере, я ее почти не видела — от няньки к няньке переходила. Они часто менялись, ведь мы жили между Францией и Японией. Мать — из тех, кто делает не ребенка, а проект. Мне следовало дать отличное образование, чтобы я пошла по дипломатической линии, как отец. Он работал в японском посольстве в Париже. Учителя на дом приходили — к школе вдобавок, я их ненавидела. Игрушки мне покупали только развивающие, никаких плюшевых медведей. Когда я одна стала жить, пошла в магазин и накупила десятка два мягких зверей. Потом раздарила».

«А отец?»

«Отец был типичным японцем, человеком очень сдержанным. Как неродным. Разве что деда я считала своим другом. Он повар, научил меня премудростям кухни. А твой отец пьет? Дед из России привез убеждение, что русские пьют все поголовно».

Второй день идет переписка с Айко по скайпу. Нет, ни француженка, ни японка не позволят себе простосердечного «А твой отец пьет?» Кажется, она немного не от мира сего, Айко.

«Беда, что он злым от водки становится…» И само собой рассказалось, как давно в дом попал том манги, хентая; как отец, будучи подшофе, нашел рисунки-копии и изорвал.

«Моя мать тоже стыдится, что я рисую “эротические картинки”. Запретила мне настоящей фамилией подписываться: у нее бизнес в Японии. Будто других Коимори в стране нет! Ну и я взяла девичью фамилию бабушки. Айко Аоки звучит как музыка. Не находишь?»

Последовал японский смайлик: ^_^. «А что до твоего отца, он ведь художник? Мог бы тебя понять…»

«Да нет. У него позиция: меня никто не понимает, что ж я-то буду напрягаться».

Айко ответила не сразу.

«Одинок и несчастен от этого?»

Такая простая мысль — а в голову не приходила. Отец несчастен. Его же вообще никто не любит. Ни одна душа. Да, сам виноват — но какое, должно быть, одиночество. Друзей нет (прилипала Храпунов не в счет). Дома когда-то противопоставил себя всем — жене, теще, дочери, — и эти трое сплотились, у них — весь холодильник, у него — одна полка. Они ужинают, а он придет на кухню, сядет в углу — курит, ворчит, привлекает внимание. Увидит батон колбасы на столе (только ей и питается) — сразу орать, не разобравшись: «Жрете мое?» — даже если она одна на кухне, Марина. Это «жрете» — как напоминание: ты к ним отошла. А что он делал, чтобы дочь с ним была?

«Айко, он всем жизнь отравил. Я при нем в детстве дышать боялась. Придумала: задерживаю дыхание — и становлюсь для него невидимой».

Никому этого не рассказывала.

Айко опять прилепила смайлик. «Ты отца за собой во Францию притащила… Пожалей его и отпусти».

Мама все повторяет: у нее сердце начинает болеть, когда отец по утрам выползает на кухню в трусах и драной футболке. Ноги тонкие, трясутся. Пьет молоко — с чего-то взял, что надо стакан молока спросонья выпивать — чашка ходуном ходит. Плеснет на скатерть или на пол, уйдет — мама вытирает лужицу и жалеет его.

«Не умею я сострадать таким, как он».

«Я тебе как-нибудь расскажу про Синее Дерево. И ты сумеешь».

83

— Она? — Ноэль кивает на экран ноутбука. Марина отрывается от альбома. С появлением Айко она стала рисовать, иногда даже забывается про дамоклов меч префектуры.

— Ммм… люблю азиаток. Куколки такие. — Ноэль улыбается. — Говоришь, она весной приезжает?

Айко — Маринина ровесница, а выглядит лет на двадцать. У азиаток, похоже, нет возраста. Подростковые упрямые губы, челка, падающая на глаза ровной линией (косоглазие обеспечено, но «стричь не буду!»). Глаза — не узкие, а миндалевидные: полукровка. Длинные прямые волосы, невысокая, хрупкая.

— Натале, пытаешься ревность вызвать?

Прилетит Айко, увидит Ноэля и втюрится. У него же вагон обаяния.

— Какая ревность? Ты не ровен час к мужу ускачешь. Будто я не понял, почему ты поехала в Нуази.

— Потому что хотелось выйти отсюда. Я живу в чужом доме. Чужой жизнью.

— Ты хотела этого, не так ли? А знаешь, почему ты живешь чужой жизнью? Потому что своей боишься жить. Я тебе предлагал снять комнату в Париже.

— Ага, чтобы ты наездами появлялся!

— То есть ты решила мужика на ошейник посадить, так? Вот и платишь тем, что живешь ненастоящей жизнью.

— Я хотела быть с тобой. Чего проще?

— Хотела…

— Ноэль! И сейчас хочу, но я устала, понимаешь, устала от этой ситуации! Что если мне не дадут рабочую визу?

— А если дадут — ты будешь со мной из благодарности? Потому что зависишь?

— Считаешь, я тебя не люблю?

— Я этого не говорил, но, по мне, любовь выглядит иначе. У каждого свои градусы. Впрочем, у меня только один раз эти градусы совпали.