Византийская астрология. Наука между православием и магией - Пол Магдалино

бы даже не побоялся сказать, что только из этого или в первую очередь из этого можно познать Творца и созерцать природу всего созданного Им: и явные части мира, и невидимые силы в нем, согласно которым составлена мировая симпатия частей, равно как и неявные, и явные соединения, посредством которых последнее сопрягается с первым, и оба — с тем, что посередине. Благодаря этому кто-то ясно увидит и смог бы даже удостоиться личного явления Отца и Творца — тогда он поймет, что ученые рассуждения — это мифы, находясь рядом с самой наукой и самой истиной, питаясь энергией сущностей и незамутненным взором наблюдая совершенные и неизменные феномены. Итак, необходимость достичь такого просветления и облечься в блаженное и чистое сиянием чего может стоить? Или какие желания может испытывать тот, кто смог увидеть такую красоту: нетленную, чистую, не затемненную материей и неизменную, откуда происходят все полезные причины и все блага, и причастные ей приобщаются к неослабевающей силе? Я думаю, что таковой предпочтет божественное молчание, будучи не в силах говорить об этом, и забыв все свои телесные чувства и движения, замрет. Такое вот достается нам благодаря этой науке… А тот, кто без нее устремится к такому созерцанию, явно ущербен и не причастен культуре. Если ему и удастся когда-либо взойти туда, потратив много сил и времени, он совершит насилие над природой, не умея сохранить в целостности впечатление по возвращении в мир материального, и, так сказать, пойдет вниз головой, а для подъема будет опять нуждаться в новом усилии и еще большей подготовке»[723].

Итак, наш автор, оставшийся из осторожности анонимным, предлагает астрологию как еще более надежный способ достичь созерцания Бога, чем аскеза. Ни Стефан Персидский, ни Мануил Комнин не сделали так много для православия астрологов.

Нельзя утверждать, что такой астрологический мистицизм разделяли все астрономы и математики Андроника II, не говоря уже о духовном отце этой группы, монахе Иосифе. Но философская религия, особым выражением которой она была, оставалась общей для них всех и резко отличала их от других, «неполноценных и необразованных», которые считали, что могут обойтись без философии. Хотя не все соглашались с тем, что астрология — это непременная цель программы обучения науке, все, с другой стороны, верили в необходимость пройти каждую ступень этой программы, чтобы достичь полного знания «причин бытия», начиная с физики и заканчивая умопостигаемым, — поскольку астрология занималась симпатическими связями между ними, без нее трудно было обойтись. Только благодаря углублению в нее ум может освободиться от материи и достичь понимания Божества. Даже если заключение «Гермиппа» было не по вкусу Иосифу или Метохиту, общая цель всего труда вряд ли им не нравилась. Общепризнано, что три диалога, «Гермодот», «Мусокл» и «Гермипп», раскрывают соответственно три степени духовного воспитания: практическую или этическую (совершенствование в добродетели), физическую (овладение природой, понимание бытия) и теоретическую (созерцание вечного). Это та же самая схема, которую Иосиф изложил в своей энциклопедии, а Метохит — в своих философских трудах, особенно в трактате «Этика, или об образование»[724].

Астрология и исихазм. Эта трехчастная схема никоим образом не была изобретением философов-астрономов времен Андроника II и не принадлежит им одним. Восходящая к греческой философии, она была адаптирована Филоном к нуждам еврейского монотеизма, отчего платонизирующие Отцы Церкви (Ориген, Григорий Нисский, Евагрий, Псевдо-Дионисий, Максим Исповедник) применили ее к «жизни во Христе» — к посвящению в таинства и прежде всего в аскетику. Впоследствии аскеты-мистики Χ—ΧΙ вв., Симеон Новый Богослов и его ученик Никита Стифат, переняли ее, и она вошла в лексикон их духовных наследников, монахов-исихастов XIV в. Так, Григорий Синаит, с которого начинается расцвет исихазма, его ученик и апологет этого движения Григорий Палама, патриархи-исихасты Каллист и Филофей, которые были агиографами двух этих Григориев соответственно, говорят о трех этапах духовного преуспеяния: практическое совершенствование в добродетелях, восприятие природы существ, созерцание божественного света[725].

Но если этот лексикон исихастов и был ближе к словарю философов и отражал, по крайней мере, в случае Григория Паламы, схожее образование, то их мышление было совершенно иным[726]. Исихасты верили, что достигают просветления с помощью молитвы и аскезы, не нуждаясь в светских штудиях для изучения универсальных причин, знание которых было в их глазах лишь вторичным следствием, но никоим образом не главной целью их усилий[727]. Их позиция была очень похожа на позицию невежды, выведенного автором «Гермиппа»: тот с трудом поднимается на вершину теории, минуя астрологию, но затем рискует споткнуться и безвозвратно рухнуть, занимаясь этой материей, потому что ему не хватает промежуточных основ научной подготовки. С другой стороны, для этого тезиса «Гермиппа» существенно то, на что Григорий Палама нападает в начале своих «Триад в защиту священно безмолвствующих», написанного в 1338 г.:

«Когда я услышал, как некоторые говорят, что к внешней мудрости нужно стремиться и монашествующим, так как без нее нельзя освободиться от неведения и ошибочных мнений, и даже если кто-то дойдет до высшего бесстрастия, он не достигнет совершенства и святости, если не соберет знаний отовсюду, а особенно из эллинского образования. Ведь и она Божий дар, подобно тому, что было дано пророкам и апостолам через откровение, и от нее в душе появляется знание сущего, и она улучшает способность познавать, самую могучую среди всех душевных сил, и изгоняет из души всякое прочее зло, ибо всякая страсть произрастает и укореняется от незнания; но она также ведет человека и к познанию Бога, ведь невозможно никому познать Бога кроме как через Его творения. Итак, когда я услышал такое, то мало этому поверил, ибо малый опыт монашеской жизни уже прежде показал мне совершенно противоположное. Но оправдаться перед ними я не смог, потому что они говорят и неким очень возвышенным слогом, например: „Мы не просто любопытствуем о тайнах природы, измеряем круг небесный, исследуем взаимные движения светил, их схождения, расхождения и восхождения, ловим все вытекающее отсюда и этим кичимся. Но поскольку их логосы заключены в божественном, первом и творящем уме, а образы этих логосов, что в нем, присутствуют в нашей душе, то мы стремимся достичь их познания и методами различения, силлогизмов и анализа освободиться от печати (τύπων) невежества и так вот, при жизни и после смерти, быть по подобию Творца“»[728].

И вот, наконец, его ответ:

«Ведь, как те, кто стремится к