Берия. Преступления, которых не было - Елена Прудникова

Базировавшийся неподалеку от столицы артиллерийский полк, наоборот, получил задание развернуть батареи на огневых позициях и изготовиться к стрельбе по воздушным целям. На выезде на шоссе им перекрыла дорогу мчавшаяся к столице колонна танков. Что это? Где это?

Происходило это, допустим, в некоей условной стране, в условное время, во второй половине XX века. Это столпотворение было поднято по приказу руководителя политической партии, ярого консерватора, действовавшего «в связке» с министром обороны, для нейтрализации, то есть ареста, вице-премьера страны, лидера «нового курса» в государственной политике. Вице-премьер был арестован, предан суду по явно сфабрикованным обвинениям и приговорен к смертной казни. По другим данным, он был убит на месте. Его противник свернул начатые несколько месяцев назад конституционные преобразования и установил в стране открытую диктатуру своей партии.

Итак, если очистить эту историю от конкретных имен и дат, изложить ее «условно», обнажив голые факты, то современному человеку с его наметанным глазом совершенно ясно, что перед нами — сценарий государственного переворота. Причем переворота экстремистского толка, куда жестче и круче, чем, скажем, чилийский путч генерала Пиночета, ибо путчисты не останавливаются ни перед чем, они готовы ради своей победы даже стереть с лица земли собственную столицу с многомиллионным населением. До тех пор бомбить столицу собственного государства приказывал, кажется, только генерал Франко.

Так это или нет? Если да, то тогда 26 июня 1953 года в СССР произошел путч. Если нет — то что это такое было? Все тихо, мирно, и вдруг — танки на улицах?

В любом случае, 26 июня произошло нечто такое, что одни из посвященных в тайну начинают врать и путать, а другие — пугаются и замолкают, причем такие, в общем-то, не пугливые люди, как Молотов и Каганович. Чтобы понять, что это было, кто с кем расправился и почему, вернемся снова в тот роковой для нашей страны день…

Что произошло 26 марта 1953 года?

Предысторию событий подробно излагает в своих воспоминаниях Хрущев. Оказывается, все дело было в давным-давно расстрелянном наркоме здравоохранения, а может и не наркоме, и давным-давно прошедшем пленуме ЦК, состоявшемся не то в 1938-м, не то в 1939 году. Этот самый нарком, которого Хрущев нежно называл «Гришей Каминским», выступил на этом давно прошедшем пленуме со страшным разоблачением Берия…

«Это был очень уважаемый товарищ с дореволюционным партийным стажем… Это был очень прямой, очень искренний человек. Я бы сказал, что у него была святая партийность и правдивость. Он выступил и сказал:

— Все выступают и все говорят, что знают о других. Я тоже хотел бы сказать, чтобы в партии было известно. Когда я работал в Баку (он работал секретарем Бакинского горкома партии в первые годы советской власти, еще при жизни Ленина. — Н. X.), то ходили упорные слухи, что Берия во время оккупации Баку английскими войсками, когда было создано мусаватистское правительство, работал в органах контрразведки мусаватистов, а муса-ватистская контрразведка работала под руководством английской контрразведки. Таким образом, говорили, что Берия в то время являлся агентом английской разведки через мусаватистскую контрразведку.

Он кончил. Никто не выступил с опровержением или с разъяснением. Даже Берия не выступал ни с какой справкой. Однако сейчас же после заседания Центрального Комитета Гриши Каминского уже не было, он был арестован и бесследно исчез…»

И вот эту уже тридцать лет как протухшую новость Никита Сергеевич вдруг вспомнил и принес членам Президиума ЦК с тревожным восклицанием: надо срочно разобраться!

Впрочем, к этим его соображениям примешивались и какие-то смутные опасения по поводу чего-то там… Пересказывать Хрущева — дело неблагодарное, он растекается мыслию не то что по древу, а по всему лесу.

Лучше пусть сам говорит…

В своих воспоминаниях о событиях, которые предшествовали этому памятному дню, сначала он долго рассказывает о вопросах, по которым Президиум был не согласен с Берия: про национальные кадры, о Германии (стыдливо умолчав, что незадолго до того все они дружно подписывали соответствующие постановления), о каких-то там дачах, которые то ли были, то ли нет, и т. д. Причем, по его собственным словам, «в этих предложениях не все было неправильно», просто «Берия преследовал другие цели». Какие — не говорит. Потом вдруг, ни с того ни с сего, обсуждая эти вопросы с Маленковым, Хрущев начинает трубить тревогу:

«Тут уж я Маленкову говорил:

— Слушай, товарищ Маленков, неужели ты не видишь, куда дело клонится ? Мы идем к катастрофе. Берия ножи подобрал.

Маленков мне тогда ответил:

— Ну, а что делать? Я вижу это, но что делать? Я говорю:

— Надо сопротивляться. Хотя бы в такой форме. Ты же видишь, что вопросы, которые ставит Берия, часто имеют антипартийную направленность. Надо не принимать их, а возражать против этого».

Как говорится, кто бы спорил. Не нравится — возражайте, еще больше не нравится — снимайте с поста. Так всегда делается, и товарищи из Политбюро были в этом смысле далеко не овечки. Но Хрущеву удобнее изобразить их запуганными до полной бессловесности, так что даже возразить Берия было для них подвигом.

Однако попробовали — и получилось!

«Я сейчас не помню, какие вопросы стояли, потому что много лет прошло. На заседании аргументирование выступили „против“ по этим вопросам. Другие нас поддержали, и эти вопросы не были приняты. Так было сделано на нескольких заседаниях, и только после этого Маленков обрел надежду и уверенность, что, оказывается, с Берия можно бороться партийными методами и оказывать свое влияние на решение вопросов или отвергать предложения…»

Какое все-таки, счастье, что, когда Хрущев диктовал свои мемуары, он был уже в отставке, рядом не было многочисленных референтов и консультантов, и никто не мешал ему говорить, что в голову взбредет. Потом все эти тексты были облагорожены многочисленными писателями, которые их причесали, извлекли рациональное зерно, перевели в обычные формулы. А тут самый цимес-то в натуральном, неприкрашенном изложении!

Итак, что было дальше?

«Мы видели, что Берия форсирует события. Берия уже чувствовал себя над членами Президиума, он важничал и даже демонстрировал свое превосходство. Мы переживали очень опасный момент. Я считал, что нужно действовать. Я сказал Маленкову, что надо поговорить с членами Президиума. Видимо, на заседании этого не получится, а надо с глазу на глаз с каждым переговорить и узнать их мнение по коренному вопросу отношений в Президиуме и их отношение к Берия…»

Дальше он на многих страницах описывает, как «разговаривал» с членами Президиума и кто как себя вел.

Булганин, оказывается, к тому времени уже «стоял на партийных позициях и правильно понимал опасность» — только по-прежнему непонятно, какую. Маленков тоже быстро согласился. Ворошилов праздновал труса, громко восхвалял Берия, но в конце концов согласился, обнял уговаривавшего его Маленкова, поцеловал и заплакал.

Молотов тоже сразу согласился.

«Очень правильно, что вы поднимаете этот вопрос. Я полностью согласен и поддерживаю вас. Ну, а дальше что вы хотите делать, к чему это должно привести?

— Прежде всего нужно освободить его от обязанностей члена Президиума — заместителя председателя Совета Министров и от поста министра внутренних дел.

Молотов сказал, что этого недостаточно.

— Берия очень опасен, поэтому я считаю, что надо, так сказать, идти на более крайние меры. Я говорю:

— Может быть, задержать его для следствия?

Я говорил «задержать», потому что у нас прямых криминальных обвинений к нему не было. Я мог думать, что он был агентом мусаватистов, но это говорил Каминский, а факты эти никем не проверялись, и я не слышал, чтобы было какое-то разбирательство этого дела. Правда это или неправда, но я верил Каминскому, потому что это был порядочный партийный человек. Все-таки это было только заявление на пленуме, а не проверенный факт (да и заявление-то было всего лишь о том, что «ходят слухи»! — Е. П.). В отношении его провокационного поведения все основывалось на интуиции, а по таким интуитивным мотивам человека арестовывать невозможно. Поэтому я и говорил, что его надо задержать для проверки…»

Ага, вот и Гриша Каминский появился! Только зачем задерживать Берия для проверки — ведь среди них был человек, который мог в точности просветить всех по поводу этой истории. Уж кто-кто, а Микоян-то знал все. Впрочем, это если действительно хотеть разобраться с Гришей, тогда надо спрашивать у Микояна, а если Гриша здесь играет роль фигового листочка, прикрывающего подлинные мотивы, то спрашивать как раз и не нужно. Кстати, по Хрущеву, с Микояном о Грише и не говорили.

«Позиция Микояна была такая: товарищ Берия действительно имеет отрицательные качества, но он не безнадежный, он в коллективе может работать. Это была совершенно особая позиция, которую никто не занимал…»