Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

при деле, мог сесть на шею любому генералу и получить свое.

– Как дела? – спросил Скляренко.

– Скажи, пожалуйста, страна, если в ней не налажена сдача пустых бутылок, обречена на гибель или не обречена?

– Обречена!

– В городе Горьком пионеры, исполняя заветы антиалкогольной кампании, ломами перебили все бутылки ноль-пять. Сейчас в Горьком водку продают в огнетушителях – бутылках ноль-семь. А это – национальная трагедия. Во-первых, у тех, кто собирается выпить на троих, никогда не хватит денег на ноль-семь, во-вторых, если поллитровка на троих – дозволенная обществом норма, то ноль-семь – перебор.

– В таком разе надо складываться не на троих, а на четверых.

– Разумная мысль, до которой в городе Горьком еще не дошли. Но тогда рушится устоявшаяся формула. Три человека – это интеллигентное общество, где каждый может быть выслушан, каждый может отвести душу, а если нет, то найти отдушину для своей беды. Заметь, как складно я говорю, дворянским полупоэтическим штилем: отдушина – душа… А?

– Высший пилотаж!

– Четыре человека – это уже большой симфонический оркестр под управлением товарища Иванова: у одного – скрипка, у другого – гобой, а у третьего – молоток. Вчетвером только драки устраивать. Не-ет, рушится старый закон подворотни – вчетвером не получается. – Васнецов энергично мотнул головой: – Ты чем занят?

– Лингвистикой пошиба ниже среднего.

– Чем-чем?

– А вот, – Скляренко поднял листок. – Кальпура – шашлык из бараньих яиц. Ел когда-нибудь?

– Еще бы! Целую неделю потом за девками бегал.

– Это у вас, в Ташкенте, можно есть, девок полно – давление всегда можно сбросить, а у нас? Не полезешь же на своего адьютанта!

– М-да, грустная кальпура получается. Зачем тебе все это?

– Приказали сопровождать двух толстозадых из Москвы.

– По афганским частям, естественно, раз ты учишь их разблюдовку.

– Естественно.

– Слушай, мне донесли, что тут одна рота взяла некий груз в полиэтиленовых мешках.

– Взяла. Командир – старший лейтенант Дадыкин.

– Погоди, я сейчас запишу, дай только добуду блокнот, – Васнецов расстегнул полевую сумку и вместо блокнота неожиданно достал бутылку водки, – на, это тебе!

Бока поллитровки были украшены крупными чистыми слезами: именно о такой водке ровно десять минут назад мечтал Скляренко.

– Ну, ты факир! – восхитился он.

– Давай фамилию твоего старлея, – распахнув блокнот, потребовал Васнецов.

– Дадыкин.

– А имя-отчество? Не помнишь?

– Зовут, кажется, Юрием, а отчество надо уточнить у кадровиков.

– Не надо, Юрий – этого достаточно. – Васнецов записал в блокнот «Юрий», провел черточку к фамилии – «Дадыкин», черточку украсил наконечником, пририсовал перышки. Получилась стрела. – Героический, значит, старлей?

– Ну как сказать? Генералом никогда не будет, даже полковником не будет, а так ничего. Исполнитель. Потолок – подполковник.

– Говорят, мешки находятся у тебя.

– В сейфе, – подтвердил Скляренко, – нашли козла отпущения. Только у меня оказался подходящий металлический сейф.

– Покажи! – попросил Васнецов. – Хочу увидеть, что это такое.

– Сколько угодно! – Скляренко полез в стол за ключами.

– У нас в Средней Азии народ этой пакостью тоже балуется. Но так, по мелочи.

– Тут работали профессионалы, – Скляренко, подойдя к сейфу, гулко хлопнул по нему рукой. – Производство промышленное, мейд ин Пакистан. Груз, судя по всему, транзитный, должен был уйти в Иран.

– Должен был, но помешали… – Васнецов рассмеялся. – Дадыкин. Судя по фамилии – крестьянский сын.

– Шут его знает. Может и крестьянский! – Скляренко согласно шевельнул нашлепкой усов. – Он как-то жаловался, что вся рота у него – рабоче-крестьянская, сплошь сыны подворотни и плетня, ни одного отпрыска с голубой кровью. Он так и зовет своих солдат: «Дети трудового народа».

– Интеллигенция гнила, – весело усмехнулся Васнецов, – гайки не умеет заворачивать, навоз от каши не отличает, вместо водки пьет коньяк, а народ…

Скляренко открыл сейф, и Васнецов замолчал. Присел на корточки перед двумя нижними полками сейфа, на которых стояли прозрачные мешки с мучнисто-белой пылью. Собственно, это не сейф был, а шкаф – обычный несгораемый шкаф. Васнецов царапнул ногтем бок одного мешка, молча покачал головой и полез в блокнот. Что-то записал, Скляренко наблюдал за ним. Васнецов помял в пальцах бечевку, снова что-то записал в блокнот. Скляренко одобрительно кивнул – когда готовишь документальный материал, надо быть предельно точным. Как при составлении милицейского протокола.

– Сколько у тебя этого добра? – спросил Васнецов.

– Сто с лишним килограммов. Там где-то бумажка есть, глянь в нее.

Васнецов не стал смотреть в бумажку, произнес задумчиво:

– Значит, товар немеренный?

– Почти немеренный.

– Так мы и зарисуем, – Васнецов сделал запись в блокноте, поднял голову, стал походить на монгола – глаза его сделались угольно-черными, непроницаемыми, кожу кое-где присыпало пороховой пылью, виски потемнели.

Скляренко удивился сходству Васнецова с одним человеком, взятым две недели назад в плен в Пандшерской операции, – с Абдуль-Вахидом. У того были такие же сжатые с боков виски, по-восточному притемненные, «поджаренные» и непроницаемо-темные антрацитовые глаза, в которые не проникал свет. Зрачков у Абдуль-Вахида не существовало, они были словно бы заподлицо с роговицей, в один цвет, матово-гладкий, без блеска, похожий на шерстистую черную бумагу свет скользил по поверхности глаз и отскакивал – внутрь ему не дано было проникнуть. Волосы – курчавые, жесткие, без единой рединки, – точно такие волосы были и у Васнецова.

Только Васнецов был одет в советскую военную форму, а у Абдуль-Вахида на плечи была наброшена вязаная пакистанская кацавейка, испачканная ружейным маслом, – типичный душманский наряд. Одна нога у Абдуль-Вахида была искусственная.

Полгода назад Абдуль-Вахид подорвался на мине. Сказал, что мина была советская, чему Скляренко не поверил: сомнительно, чтобы советская фабричная мина так измяла ему ногу, она бы просто оттяпала ее по самую голяшку либо по коленку, и ничего бы ремонтировать не пришлось, а та мина была самодельная, скорее всего, душковская, «мейд ин Пандшерское ущелье» – мина измяла, измочалила Абдуль-Вахиду ногу, заставила его орать благим матом на всю планету.

Подорвавшегося на самоделке Абдуль-Вахида доставили в Пакистан, оттуда на самолете в Лондон, в госпиталь. В госпитале ему сделали ювелирную операцию, сохранили то, что можно было сохранить, отрезали только самую малость и изготовили три протеза: один для ходьбы, другой для бега, третий для езды на автомобиле. Вернувшись домой, Абдуль-Вахид сделал себе четвертый протез, выстругал его из прочного дерева и вогнал в торец стальной штырь – для лазания по горам, где не годились протезы ни для бега, ни для ходьбы, ни для вождения легковушки. Из-за этого четвертого протеза Абдуль-Вахида и прозвали Деревянной Ногой.

– За подарок – спасибо! Огромное спасибо! – Скляренко чмокнул бутылку в холодный бочок и спрятал в стол.

Васнецов еще раз колупнул полиэтиленовый бок мешка, помял пальцами завязку.

– Послушай-ка, Эдуард, – Васнецов назвал подполковника по имени, что делал редко, – признак того, что Васнецов был предрасположен к человеку, шел на сближение, и это Скляренко мигом зацепил, поднялся навстречу: Васнецов – человек влиятельный, у него связи и в штабе округа, и в Москве, имя его известно многим генералам, и сам Васнецов, в конце концов, станет генералом – и если не продвинется по части